Читаем без скачивания Солдатами не рождаются - Константин Симонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Поэтому и батальон приказано собрать в кулак, и резерв – роту автоматчиков – бросают сюда. Раз здесь готовят кулак, то завтра и будут бить этим кулаком, то есть нами», – отторженно от предстоящей опасности, просто как о красной стреле на карте, подумал Синцов о себе и своем батальоне.
Туманян поздоровался.
– Как оцениваете обстановку и какие соображения насчет дальнейшего?
Синцов сказал то, что думал: теперь немцы всю ночь будут начеку. Большую высоту надо брать утром, после хорошей артподготовки, и главный удар наносить левей ее, отрезая немцам пути отхода.
Туманян кивнул. Очевидно, другого и не предполагал услышать. Теперь, после взятия этой малой высотки, дальнейшее решение напрашивалось само собой, при первом взгляде на карту. Видимо, он просто хотел проверить, что думает сам комбат о предстоящей ему завтра задаче. Комбат думал правильно, и на лице Туманяна отразилось сдержанное удовлетворение.
– После боя отдыхали? – спросил он.
– Немножко поспал, товарищ майор, – не уточняя, сказал Синцов.
– За взятие высоты благодарю и представлю к награде.
– Служу Советскому Союзу! – Синцов, бросив правую руку к виску, невольно дернул левой и поморщился от боли.
Дальнейшее было совершенно неожиданно для него, уже свыкшегося с мыслью, что именно он и будет выполнять завтра все, что намечено.
– Сейчас придет Ильин, – сказал Туманян, – я приказал ему дождаться автоматчиков, чтоб они не плутали. Временно сдадите ему батальон и отправитесь в медсанбат.
– Я могу воевать, товарищ майор, – сказал Синцов. – Прошу не отстранять от командования.
– А кто тебя отстраняет? – вмешался Левашов. – Тебя война отстранила. – Он показал на руку Синцова. – Подлечишься – вернешься.
Туманян покосился. Наверное, считал, что слова командира полка не требуют ничьих разъяснений.
– Я могу воевать, товарищ майор, – повторил Синцов, глядя на Туманяна.
– А фельдшер заявил, что не можешь, – снова вмешался Левашов. – Специально вызывали его и спросили; заявляет, что руку потеряешь.
«Сволочь фельдшер! – подумал Синцов. – С Ильиным сжился, а со мной понял, что не сживется, и рад избавиться».
Мысль могла быть и несправедливой, фельдшер имел право сказать то, что думал.
– Прошу разрешить остаться хотя бы на сутки, – продолжая смотреть в лицо Туманяна, сказал Синцов.
– А что просить? – Туманян недовольно сдвинул к переносице густые сильные брови. – Потребовала бы обстановка – задержал бы без ваших просьб. А раз не требует – существует порядок.
Он круто нажал на слово «порядок». «Думаешь, если сегодня отличился, так завтра без тебя уже и не справимся и не обойдемся? И справимся и обойдемся», – как бы говорил он.
Синцов искоса взглянул на Левашова; по лицу Левашова было видно, что он недоволен. А вмешаться не может и не вмешается. Как не вмешается и никто другой из присутствующих, хотя видно по лицам, что и понимают и сочувствуют.
«Ну и черт с вами, пусть будет по-вашему, раз так!» – с обидой и вдруг нахлынувшей тяжелой усталостью подумал Синцов.
– Слушаюсь, товарищ майор. Разрешите идти?
– Подождите. – Туманян позвал: – Зырянов!
Из-за его спины, из темноты, шагнул высокий, плечистый лейтенант, тот самый седой с перебитым носом, которого видал вчера в штабе армии. Туманян на секунду повернул свое хмурое лицо к лейтенанту с перебитым носом и снова перевел взгляд на Синцова.
– Назначаю лейтенанта Зырянова вашим заместителем, заберите его с собой.
Слово «вашим» значило: «Не списываю тебя, считаю, что еще вернешься». Но Синцов слишком хорошо знал, что человек предполагает, а война располагает, чтобы это слово «вашим» что-нибудь изменило в его настроении.
– Желаю поправиться и вернуться. – Туманян протянул руку.
И, пожимая протянутую руку, глядя в лицо командиру полка. Синцов почувствовал, что этот хмурый человек прекрасно все понимает: и как тяжело уходить из батальона, едва успев найти в нем себя среди людей, и как хочется завтра самому развить свой первый горбом заработанный успех, – все понимает, но ничего не переменит.
«Оказывается, этот чертов армянин тоже крут, хотя и не дерет глотку, как другие, что ходят в крутых».
Левашов, прощаясь, пожал руку по-дружески, со значением. Но Синцова это мало тронуло. Что проку руки жать, если промолчал, не подал голоса. Был бы, как раньше, комиссаром, может, в подал бы, а раз теперь замполит, в таких вопросах молчит. Наверное, потому и говорит про строевую, что при его характере должность не по нраву.
«А о подготовке завтрашней операции будет говорить уже с Ильиным, со мной не хочет зря время тратить», – подумал Синцов о Туманяне, выходя из землянки.
Он шел по окопу впереди лейтенанта с перебитым носом и слышал, как тот хрустит сапогами по снегу. «Так вот кто, оказывается, там, в резерве, стоял в затылок за Богословским. А может, не только за Богословским, а теперь и за мной, все же бывший полковник, сегодня зам у Ильина, а послезавтра вместо меня – комбат. Это недолго. И даже наверное назначат, если не пьяница».
– Не расстраивайся, комбат, не такое с людьми бывает, – сказал за спиной лейтенант с перебитым носом. Голос его не был хриплым и злым, как там, в штабе армии. Голос был чистый и добрый.
«Сейчас ты – как стеклышко, – подумал Синцов. – А какое с людьми бывает, это я и без тебя знаю».
– Не расстраивайся, – повторил еще раз лейтенант. – Вернешься из медсанбата, сдадим тебе батальон в лучшем виде.
Услышав это, Синцов подумал еще раз, что, вполне возможно, через день-два этот Зырянов проявит себя, как положено бывшему полковнику, и будет назначен на батальон. А заговорив про возвращение, просто решил поддержать уходящего товарища. Это от него зависело – слова. А все остальное не зависело. В том числе и собственное назначение. Коли назначат, отказываться не будешь!
– Что молчишь? – спросил Зырянов, когда они прошли еще два десятка шагов.
– А о чем говорить? – впервые за все время отозвался Синцов.
И в самом деле, о чем говорить? Надо сдавать батальон и идти в медсанбат. И раз так, чем скорее, тем лучше, незачем чикаться и расстраивать себя. Он со злостью подумал о раненой руке и о Люсине: «Вывел из строя, сволочь!»
– Куда идем? – спросил Зырянов.
– Сейчас сведу вас с адъютантом батальона, он за командира роты. До прихода Ильина познакомит вас со своей ротой и с третьей, чтоб времени не упускать. А все остальное – с новым комбатом, – добавил он, в первый раз и мысленно и вслух называя так Ильина.
– Ясно, – сказал Зырянов и за рукав ватника удержал Синцова у самого входа в землянку. – Два слова, по-товарищески.
– Слушаю вас.
– То, что слышал там от меня, умерло. Так?
– Так.
– И что пьяным видел, пусть умрет. Имел причины. А вообще пью по норме, водки у солдат не ворую.
– Все ясно, – сказал Синцов.
Гурский сидел на том же месте, где Синцов его оставил, а Рыбочкин, длинный и вдохновенный, вытянув из воротника полушубка жилистую мальчишескую шею и зажав в руке сдернутую с головы ушанку, так, словно он выступал на митинге, громовым голосом читал стихи:
ТеперьНе промахнемся мимо.Мы знаем кого – мети!
Увидел Синцова и осекся.
– Что остановился, продолжай. Свои?
– Маяковского, товарищ старший лейтенант, своих не пишу.
– Н-небольшая дискуссия, – сказал Гурский. – Я ему г-говорю, что людям во время войны нужно: «Напрасно ст-тарушка ждет сына д-домой», а он мне лепит М-маяковского.
– А я доказываю, товарищ старший лейтенант, что у Маяковского на все случаи жизни есть, – сказал Рыбочкин, все еще продолжая тискать ушанку в руке.
Синцов усмехнулся. Больно уж неожиданно все это было: спор о поэзии и старшего лейтенанта – в судьи. А кого же еще, раз война?
– Дочитай, что хотел.
– Я что доказываю…
– Ты не доказывай, ты дочитай, что хотел.
Рыбочкин отвел в сторону руку с ушанкой, откинул голову и крикнул:
Теперьне промахнемся мимо.Мы знаем кого – мети!Ноги знают,чьимитрупамиим идти.Нет места сомненьям и воям.Долой улитье – «подождем»!Руки знают,кого имкрыть смертельным дождем.
– Про трупы – крепко! – сказал Зырянов.
Рыбочкин остановился, посмотрел на Синцова и с готовностью сказал:
– Могу и дальше.
– Дальше времени нет, – сказал Синцов.
И, представив друг другу Зырянова и Рыбочкина, приказал Рыбочкину провести нового заместителя командира батальона в роты – свою и Чугунова.
Шевельнулась было мысль сходить самому, но удержался. Странно чувствует себя человек, которому больше нечего делать там, где только что, казалось, невозможно было без него обойтись.
Гурский встал, сунул блокнот в полушубок и сказал, что, если товарищи командиры не возражают, рядовой необученный Гурский пойдет с ними в роты.
– Идите, – равнодушно сказал Синцов и протянул Гурскому руку. – На всякий случай.