Читаем без скачивания Глубокоуважаемый микроб (сборник) - Кир Булычев

– Ты же знаешь, что жизнь отличная, лучшая жизнь, – произнес Савич странным, срывающимся голосом.

– Это правильно, – сказал Удалов. – В утренних забегах участвуешь?

– Ты что имеешь в виду? – насторожился Савич.

Они уже вышли с рынка и остановились.

– Так, к слову пришлось. – Удалов понял, что опять проговорился.

– Корнелий Иванович, – сказал вдруг Савич. – Тебе направо, мне налево. Нехорошо, если нас вместе увидят.

– Чего в этом плохого?

– Не хочешь, как хочешь, – согласился Савич уныло. – Только учти – у меня бюллетень. Всё по закону. И за Ванду я не обижаюсь.

– А что с Вандой? – спросил Удалов.

– С Вандой? Ты еще спрашиваешь? – Лицо Савича было трагическое, вот-вот заплачет.

– Ну, привет ей передавай, – сказал Удалов. Пора прощаться, пока не наговорил еще чего лишнего.

– Ей? Привет? От тебя?

Савич повернулся и побежал прочь, волоча за собой два веника как ненужный букет.

Надо срочно поговорить с самим собой, решил Удалов. Без этого тайны только накапливаются.

Поэтому он повернул направо. В сторону Пушкинской улицы.

Прошел под плакатом, натянутым над улицей: «Хозяйство должно быть хозяйственным!». Не понял его, посмотрел направо, где должен был стоять кооператив «Пышка». Кооператива там не было. На месте вывески скромная надпись: «Прокат флагов и лозунгов».

Прохожих на улице было немного, некоторые лица знакомые, с ними Удалов по инерции раскланивался. Люди кланялись в ответ, но кое-кто при виде его прятал глаза и спешил мимо с опущенной головой.

«Тут должен быть гастроном, – сказал себе Удалов. – Зайду куплю своему двойнику что-нибудь. Ведь неудобно в гости сваливаться без подарка. Икорки возьму, шампанского – впрочем, неизвестно, что здесь есть, чего нет. Возьму что есть».

Витрина гастронома обрадовала Удалова. Наконец-то все вернулось на свои места. Она почти такая же, как в родном Гусляре. Грудой лежит посреди витрины бычья туша, по бокам поленницами разные колбасы, за колбасами разделанная осетрина и лососина. Именно лососина Удалова и обрадовала, потому что такой розовой и крупной он давно не видел. Значит, с рынком ложная тревога – второй Гусляр кое в чем нас даже обогнал. Удалов вошел в магазин и удивился его пустынности. Смотри-ка, сказал он себе: свято здесь соблюдают рабочее время. Даже домашние хозяйки по магазинам в рабочее время не ходят. А может быть, здесь разработана всеобщая система доставки товаров на дом?

Удалов подошел к рыбному отделу. Но на прилавке не обнаружил ни лососины, ни осетрины. Даже шпротов не было.

– Девушка! – позвал он продавщицу, что вязала в углу.

– Чего? – спросила она, поднимая голову.

Господи, понял Удалов, это же Ванда Казимировна, жена Савича, директор универмага.

– Вандочка! – воскликнул Удалов в большой радости. – Ты что здесь делаешь?

– Корнелий? – Ванда отложила вязание. И замолчала, глядя враждебными глазами.

– У тебя неприятности? – спросил Удалов. – Я сейчас Никиту встретил на рынке, он веники покупал. Я его про тебя спросил, а он мне ничего не рассказал.

– И что же прикажете рассказывать? – спросила Ванда.

Она осунулась, выглядела лет на десять старше, глаза тусклые.

Удалов осознал: беда. Каждый торговый работник живет под угрозой ревизии. У нас в Гусляре милиции и общественности пришлось потрудиться, прежде чем всех торговых жуликов разогнали. Но Ванда! Ванда всегда честной была! Ее универмаг первое место в области занял! И хор продавщиц в Москву выезжал!

Здешняя Ванда была совсем другой. Может, согрешила? Человек слаб.

– Чего вам надо, Корнелий Иванович? – спросила Ванда.

– Я там на витрине лососину видел, – сказал Удалов. – Ты мне не свешаешь граммов триста?

– Что? – тихо проговорила Ванда. Так, словно Удалов сказал неприличное слово, к которому она не была приучена.

– Граммов триста, не больше.

– И может, еще осетрины захотел, провокатор? – произнесла Ванда угрожающе.

– Кончилась, да? – спросил Удалов миролюбиво. – Если кончилась, я понимаю. Но ты мне можешь и с витрины снять.

– Слушай, а пошел ты. – и тут Ванда произнесла такую фразу, что не только сама знать ее не могла, но и Удалов лишь подозревал, что люди умеют так ругаться. – Мне терять нечего! Так что можешь принимать меры, жаловаться, уничтожать. Не запугаешь!

– Ванда, Вандочка, но я-то при чем? – лепетал Удалов. – Я шел, вижу, продукты на витрине лежат.

– Какие продукты? Картонные продукты лежат, из папье-маше продукты лежат, на случай иностранной делегации или областной комиссии.

Тут Ванда зарыдала и убежала в подсобку.

Удалов стоял в растерянности.

Вокруг было тихо. И тут до Удалова дошло, что немногочисленные посетители магазина, стоявшие в очереди в бакалейный отдел за кофейным напитком «Овсяный крепкий», обернулись в его сторону. Смотрели на него и продавцы. Все молчали.

– Простите, – сказал Удалов. – Я не знал.

И он вышел из магазина.

С улицы он еще раз посмотрел на витрину. И понял, что только наивный взор человека, привыкшего к продуктовому изобилию, – скажем, взор бельгийского туриста или жителя нашего, настоящего Гусляра, – мог принять этот муляж за настоящую лососину.

«Ой, неладно, – подумал Удалов. – Пожалуй, хватит гулять по городу. Скорей бы добраться до дома и все узнать у себя самого».

Изнутри к стеклу витрины прижались лица покупателей и продавцов – все смотрели на Удалова. Как голодные рыбки из аквариума.

Удалов поспешил домой.

Правда, ушел он недалеко. Дорогу ему преградила длинная колонна школьников. Они шли по двое, в ногу, впереди учительница и сзади учительница. Школьники несли флажки и маленькие лопатки.

Они хором пели:

Наш родной счастливый дом

Воздвигается трудом,

Чем склонения зубрить,

Лучше сваю в землю вбить.

Левой – правой, левой – правой!

География – отрава,

Все науки – ерунда,

Без созида-ательного труда.

Учительница подняла руку. Дети перестали петь и приоткрыли ротики.

– Безродному Чебурашке! – закричала она.

– Позор, позор, позор! – со страстью закричали детишки.

– Тунеядца Карлсона! – закричала вторая учительница, что шла сзади.

– Долой, долой, долой! – вопили дети.

Движение колонны возобновилось, и Удалов пошел сзади, размышляя над словами детей.

Но ему недолго пришлось сопровождать эту охваченную энтузиазмом колонну. Дети вышли на площадь. На такую знакомую площадь, ограниченную с одной стороны торговыми рядами, с другой – Городским домом. Там должен возвышаться памятник землепроходцам, уходившим с незапамятных времен из Великого Гусляра, чтобы открывать Чукотку, Камчатку и Калифорнию. Тут Удалова ждало потрясение. Статуи – коллективного портрета землепроходцев, сгрудившихся на носу стилизованной ладьи, – не было. Остался только постамент в виде ладьи. А из ладьи вырастали громадные бетонные ноги в брюках. Ноги сходились на высоте трехэтажного дома. Дальше монумент еще не был возведен – наверху суетились бетонщики.

Площадь вокруг монумента была перекопана. Бульдозеры разравнивали землю, экскаваторы рыли траншеи, множество людей трудилось, разгружая саженцы и внедряя их в специальные ямы. Школьников, с песней вышедших на площадь, сразу погнали в сторону, где создавались клумбы. И школьники, достав лопаточки, принялись вскапывать почву.

На балконе Гордома сгрудился духовой оркестр и оглашал окрестности веселыми маршевыми звуками.

Удалов стоял как прикованный к месту и лихорадочно рассуждал: кто из великих людей проживал в Гусляре или хотя бы бывал здесь проездом? Пушкин? Не было здесь Пушкина. Толстой? А может, Ломоносов на пути из Холмогор? Но зачем для этого свергать землепроходцев?

Тут Удалов узнал бульдозериста. Это был Эдик из его стройконторы.

Удалов подошел к бульдозеру, понимая, что вопрос следует задавать не в лоб, осторожно.

Бульдозерист Эдик тоже увидел своего начальника и удивился:

– Корнелий Иваныч, почему не в спецбуфете?

По крайней мере, Эдик на Удалова не сердился.

– Расхотелось, – ответил Удалов. – Как дела продвигаются?

– С опережением, – сказал бульдозерист. – Взятые обязательства перевыполним! Сделаем монумент на три метра выше проекта!

– Сделаем, – согласился Удалов, понимая, что к разгадке монумента не приблизился. Конечно, надо уходить, не маячить же на площади. Но любопытство – страшный порок. – Внушительно получилось, правда? – спросил он.

– Чего внушительно?

– Фигура внушительная.

– Вам лучше знать, Корнелий Иванович, – ответил бульдозерист.

– Крупная личность? Большой ученый?

– Это вам виднее, – неуверенно ответил бульдозерист.

Значит, не ученый. Или писатель, или политический деятель.

– А когда он умер, не помнишь? – спросил Удалов, показывая на памятник.

Взгляд бульдозериста был дикий. Видно, Удалов сморозил глупость. И дата смерти человека, нижняя половина которого уже стояла на площади, была известна каждому ребенку.