Читаем без скачивания Фантазии женщины средних лет - Анатолий Тосс

– Правильно, – сказал он после паузы, – так и надо сделать. Поездка займет три дня, не больше. Во всяком случае, исчезнут сомнения, и мы все потом решим.

– Я не знаю, – промолвила я, – ты мне расскажешь правду? Ты не обманешь?

– Что за глупости, – Рене усмехнулся.

– Глупости, – повторила за ним я.

У меня затекла рука, я слишком долго опиралась на нее. Я опустилась и легла на спину. Над головой нависал потолок. Я ни о чем не думала, я завороженно смотрела, как по нему ползали неровные черно-белые, иногда желтые тени. Желтые ползли значительно быстрее, я догадалась: это свет от машин залетает в окно. Хотя шума моторов слышно не было. Я прислушалась. Потом лицо Рене заслонило и потолок, и желтые пятна, оно было лишено теней, только черно-белое, вернее, темно-белое, вернее, темное – белое исчезло.

– Я люблю тебя, – сказал он, и я удивилась: к чему сейчас о любви? – Я хочу, чтобы ты знала. Конечно, так всегда говорят. Я знаю, тебе много раз признавались в любви, и мне бы не надо, но я скажу. – Я попробовала улыбнуться и, может быть, улыбнулась, не помню. – Я люблю тебя, как никто не любил и никто не будет. В свое время ты узнаешь и поймешь.

Он и говорит грустно, подумала я, даже слова, даже интонации – все пронизано грустью. Я хотела заглянуть в глаза, но они так приблизились, что я не разглядела. Он поцеловал меня в губы, коротко, лишь касаясь, тоже непривычно грустно. Все грустно, грусть так и барабанила по мне. Отчего так грустно, грустно, грустно? Я чуть приоткрыла губы, но Рене уже не было рядом.

– Я поеду, – сказал он.

– Сейчас? Так быстро?

– А зачем тянуть? Быстрее узнаю, быстрее все закончится.

Я все же нашла его глаза, они, я так и знала, были грустными. Такими я их и запомнила. Я молчала. Я слышала, как Рене рывком бросил тело с кровати, резкость вернулась к нему, я поняла это по жесткому шуршанию одежды, когда он одевался. Он больше не подошел ко мне.

– Еда в холодильнике, – сказал он издалека. – Обязательно поешь. – Потом была пауза. – Я позвоню тебе завтра.

Хлопнула дверь, я слышала, как хлопнула дверь.

Когда я проснулась, телефон замер от моего взгляда, как будто всю ночь только его и ждал. Я посмотрела на часы, было около одиннадцати утра, я не знала, как долго я спала, так как не знала, когда заснула. Я набросила халат и пошла на кухню варить кофе. Меня поташнивало, но я все же выпила с полчашки, чтобы хоть немного прийти в себя. Но не пришла.

Сколько раз потом я пыталась вспомнить, восстановить по минутам этот день, но так и не смогла. Что-то произошло с памятью, и она отказывалась складывать его из разрозненных кусков. Точно так же нельзя собрать разбившийся самолет, слишком много покореженного. Так утро и потерялось, а днем я снова заснула и проспала часа три, даже не снимая халата.

Потом я снова встала и снова пошла на кухню, аппетита не было, но мне надо было принять пищу, и я поела. Я подумала, что Рене уже давно в Риме. Он, наверное, еще утром приехал, если даже не гнать, то ехать часов четырнадцать, а он, наверное, добрался за десять, а может, еще быстрее. Я пыталась подсчитать, когда он мог приехать, но не могла, потому что не знала, в какое время он ушел из дома. Если вечером, думала я, то он должен быть в Риме рано утром, а если ночью, то все равно в первой половине дня. Я поставила телефон рядом, включила телевизор и стала смотреть, я даже помню что, старый черно-белый фильм Бергмана. А потом раздался звонок, я сняла трубку и услышала голос Рене.

Теперь надо быть внимательной, говорю я себе. Я и прежде много раз пыталась вспомнить и объяснить каждое сказанное нами слово, интонацию каждого вздоха, затаенный смысл пауз. Я пыталась заново и заново расшифровать их значения, дать ответ – но не могла. А теперь я должна. Теперь надо быть внимательной.

– Ну? – спросила я.

Голос Рене был хорошо слышен, хотя и чувствовалось, что он говорит издалека.

– Ты не спишь? – спросил он.

– Нет, – ответила я.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. – Пауза. – Ну? – снова спросила я. Я уже все знала, по тому, как он говорил, я все знала.

– Я их видел. И ее, и его.

– И что? – Видно было, что он тянет, поэтому я и догадалась. Я смотрела на телефонный аппарат, он был серый, я всегда Считала, что он белый, а он, оказывается, серый. Я дотронулась до этой серости и провела пальцем. Все было кончено, все стало бессмысленным. Я сама оказалась бессмысленной.

– Я расскажу тебе все. Не скрывая. – Я и так знала, что он не скроет, и промолчала в ответ. Но он все же спросил, чтобы убедиться:

– Хорошо?

– Хорошо, – согласилась я.

Это было странно: я пребывала в прострации, я как бы ничего не чувствовала, я вообще могла легко потерять сознание; дай я волю накатывающей слабости, и она накрыла бы меня, отключив от реальности.

– Она молодая, красивая, ее зовут Софи.

– Сколько ей лет? – спросила я.

– Лет двадцать. – Я кивнула, она была моложе меня больше чем на пятнадцать лет. – Она типичная итальянка, яркая и живая, из тех, кто к сорока увядают.

«К сорока, – усмехнулась я. Он не понимал, что говорит. – Впрочем, я не итальянка, и не яркая, а главное – не живая!»

– Я видел их вдвоем. – Его голос звучал глухо, но это из-за расстояния, наверное. – Я знаю, тебе будет больно, но я скажу…

«Не надо!» – хотела крикнуть я, но промолчала. Я уже не ведала, где я нахожусь: в сознании или вне его.

– Я видел их вдвоем. Они выглядят так, как будто любят друг друга.

– Они выглядят так? – я смогла лишь повторить за ним.

– Да, это видно. По мелочам. Сразу видно. Он прижимает ее, она просто висит на нем. И у него при этом такие, знаешь, мягкие с поволокой глаза и улыбка. Он постоянно прижимает ее… – голос Рене повис.

Знаю ли я? Ведь только я и знаю! Я зацепилась за диван, чтобы не съехать на пол. Если бы я сползла вниз, я бы уже не сумела подняться.

Я встаю, делаю несколько шагов, снова останавливаюсь, неожиданное волнение охватывает меня. Столько раз я думала над этим разговором, а догадалась только сейчас. Я подхожу к окну. Там темно, за окном. Мое сознание само стремилось потеряться, исчезнуть из реального мира, говорю я себе. Если быя упала тогда в обморок, ничего бы не произошло, я бы выздоровела, и все вернулось и было бы, как всегда. Почему я не потеряла тогда сознание? Зачем я цеплялась за диван?

– …в общем это видно, – закончил Рене и снова замолчал. Я тоже молчала. – Ну что? – спросил он наконец.

– Мне больно, Рене. Ты не знаешь, как больно. Я умру.

Теперь надо сосредоточиться. Я опираюсь на подоконник и прислоняюсь лбом к стеклу, оно единственное отделяет от меня ночной лес. Он весь мокрый и поглощен одним дождем, больше ничем.

Я должна быть внимательной, потому что это самое важное: что и когда я говорила, когда молчала, и даже как молчала. Потому что они – мои слова и мое молчание – все решили. Я должна еще раз все вспомнить, очень внимательно, точно, по слогам, по буквам. Только это важно, только это!

Я определенно помню свои слова о том, что умру. Но сказала ли я, что мне больно? Я не уверена, но кажется, что сказала. Потому что Рене спросил:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Или чуть по другому:

– Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделал?

Слово в слово не помню, но то, что Рене задал такой вопрос, – это точно. Я не понимала, о чем он. Эта правда! «Правда ли?» – одергиваю я себя. «Да, правда, тогда еще не понимала». И поэтому спросила:

– Что?

Но я могла спросить «что?» и зная, что он имеет в виду. Но я не знала, перерываю я себя, я не обманываю, я не знала!

– Я могу что-нибудь сделать.

Я запомнила эту фразу. Рене именно так и сказал, расплывчато: «что-нибудь».

Догадалась ли я теперь? Мне хочется сказать «нет», но я не уверена. Я была не в себе. И все же я снова спросила: «что? «

– Что?

– Что-нибудь, чтобы он тебе больше не мешал.

Теперь самое важное вспомнить, как сказал Рене: «Никогда не мешел» или «Не мешал»? В этом и заключается основная разница. Как он сказал?

Но я не помлю, я почти кричу себе, не помню!

Хорошо, что I' сказала потом?

Я либо вообще не ответила, либо произнесла: «Не знаю, делай как хочешь», или что-то в этом духе.

Что значит «в этом духе», сказала или нет? Это же самое главное!

Я не знаю, мне кажется, что я ничего не ответила, потому что Рене тут нее повторил:

– Чтобы он больше не преследовал тебя.

И здесь я промолчала, это я помню точно. Я, вообще, больше не сказала ни слова, и Рене тоже молчал, а потом сказал:

– Ну хорошо. Я еще позвоню, – и повесил трубку.

А я потом заснула, как такое могло произойти? Не знаю, но я сразу заснула.

Я резко выдыхаю, и ночной лес за окном сразу покрывается непрозрачным облаком, осевшим на стекле. Легкая дрожь пробегает по телу. Я во всем разобралась только сейчас, в первый раз. Как могло случиться, что я не поняла этого прежде?!