Читаем без скачивания ФАТА-МОРГАНА 2 (Фантастические рассказы и повести) - Альфред Ван Вогт

Эти твари существуют с древнейших времен. Никто не знает, когда и где они впервые появились. А те, кто их видел, как мы с тобой, не говорят о них. Это один из тех неопределенных и туманных слухов, о которых иногда можно найти неопределенные намеки в старых книгах…

Я думаю, что их раса возникла раньше человеческой, из старого посева, в эпохи, предшествовавшие нашей. Возможно, на планетах, сейчас уже превратившихся в пыль. И они так опасны для человека, что те, кто их открыл, молчат об этом или стараются забыть их как можно скорее.

Итак, они родом из незапамятных времен. Я думаю, что ты вспомнил при этом легенду о Медузе Горгоне. Нет сомнения, что древние греки знали о них. Означает ли это, что до наших цивилизаций существовали другие, которые покинули Землю и отправились исследовать другие планеты? Или одна из шамбло, скажем, три тысячи лет назад каким-то образом нашла путь в Грецию? Если долго размышлять об этом, можно потерять рассудок. Я спрашиваю себя, сколько легенд имеют в своей основе подобные факты, о которых мы не подозреваем и о которых никогда не узнаем.

Горгона Медуза, прекрасная женщина со змеями вместо волос и взглядом, который превращал людей в камень, была все же убита Персеем. Я совершенно случайно вспомнил об этом, Нортвест, и это спасло тебе и мне жизнь. Персей убил ее с помощью зеркала, в котором отражалось то, на что он не смел взглянуть. И я спрашиваю себя, что подумал бы древний грек, который первым рассказал эту легенду, если бы он знал, что его история через три тысячи лет спасет жизнь двум людям на другой планете? Я спрашиваю себя, какова история этого грека и как он встретился с этим существом, и что случилось…

Но есть много такого, о чем мы никогда не узнаем. Разве свидетельства этой расы о… о существах, кем бы они ни были, не интересны? Летописи о других планетах, о других эпохах, и о начале человеческой цивилизации! Но я не думаю, что они сохранили какие-либо летописи. Мне кажется, что у них даже нет места для их хранения; я, правда, мало знаю о них, не больше, чем другие, но они, как Вечный Жид. Они спустя много времени появляются то там, то здесь, и я бы пожертвовал своими глазами, чтобы узнать, где они между нами находятся! Я не верю, что их ужасная, гипнотическая сила есть признак сверхчеловеческого интеллекта. Эта сила — лишь средство, чтобы получить пищу, — как длинный язык у лягушки или запах у плотоядных растений. Их качества имеют материальную природу, так же как лягушка и растение питаются материальной пищей.

Шамбло используют духовное средство, так как питаются духовной пищей. Только я не знаю, как это лучше выразить. И подобно тому, как животное, которое пожирает тела других животных, после каждого приема пищи становится физически сильнее других представителей своего вида, так и шамбло увеличивает свою власть над сознанием и душой людей, жизненной силой которых она питается. Но я говорю о вещах, которые не могу описать — о вещах, в существовании которых я не уверен.

Я знаю лишь, что я, когда почувствовал, что эти плети обвились вокруг моих ног — что я вовсе не хотел вырываться от них, у меня было такое чувство, что… что я испорчен до глубины моего существа этим вожделением — и все же…

— Я знаю, — сказал, медленно выговаривая слова, Смит. Действие сегира уменьшилось, слабость вновь захлестывала его волнами, и он, скорее, размышлял вслух, говоря тихо и словно бы не замечая, что Джерол слушает его. — Я знаю это — много лучше, чем ты. И это существо источает что-то такое неописуемо ужасное, что совершенно несовместимо со всем, присущим человеку — нет слов, чтобы выразить это. Какое-то время я был частью этого существа в полном смысле слова, я разделял его мысли и воспоминания, его чувства и желания и… теперь все кончено, и я не очень хорошо помню, но единственная часть, которая оставалась свободной, чуть не обезумела от мерзостей этого существа. И все же, это было такое глубокое наслаждение! Я думаю, во мне есть частица, зерно, которому свойственно только зло — как в каждом человеке — и которому нужен лишь правильный стимул, чтобы захватить господство; поскольку в то время, как я чувствовал отвращение от прикосновения этих щупальцев… во мне было что-то… буквально, трепетавшее от восторга…

Поэтому я увидел… я узнал страшные вещи, о которых я не могу теперь вспомнить. Я посещал невероятные места, смотрел через память этого существа, с которым я был одним целым, и увидел… боже, я хотел бы, я мог бы вспомнить!

— Благодари своего бога, что ты не можешь этого сделать, — сказал Джерол.

Его голос вывел Смита из легкого забытья, в которое он впал, и он оперся на локоть шатаясь от слабости. Комната плыла у него перед глазами, и он закрыл их, чтобы не видеть этого, и спросил:

— Ты говоришь, что они… они не появятся опять? И нет возможности найти другое…?

Джерол некоторое время молчал. Он положил руки на плечи Смита и отодвинул его назад. И так, сидя, смотрел на черное, опустошенное лицо, на котором сейчас было новое, чужое, неописуемое выражение, которое он никогда не видел раньше, но хорошо знал, что оно означает, слишком хорошо.

— Смит, — наконец сказал он, и его глаза были на этот раз спокойными и серьезными, а маленький ухмыляющийся чертик, прыгавший в них, исчез. — Смит, я еще никогда не требовал, чтобы ты дал мне слово, но я… я завоевал право на это, и я прошу, чтобы ты мне кое-что обещал.

Бесцветные глаза Смита неуверенно смотрели в черные глаза Джерола. В них были неуверенность и страх перед неизвестным обещанием. Какое-то мгновение Джерол смотрел не в знакомые глаза друга, а в бездонную серую пустоту, и увидел там весь ужас и весь восторг — блеклое море, в котором утонули невыразимые желания. Затем взгляд Смита снова сконцентрировался, и глаза уже смотрели в лицо Джерола, а голос произнес:

— Давай, я обещаю.

— Если ты когда-либо опять встретишь шамбло — когда-либо, где-либо — то вытащишь свое оружие и превратишь чудовище в пепел, как только поймешь, что это оно. Ты обещаешь мне?

Долгое молчание. Мрачные, черные глаза Джерола не мигая, безжалостно сверлили бесцветные глаза Смита. И на смуглом лбу Смита выступили вены. Он никогда не нарушал своего слова — он давал его, наверное, раз двенадцать в своей жизни, но если давал, то был уже не в состоянии его нарушить.

И снова полился мрачный поток воспоминаний, слаще и ужаснее любого сна. Джерол снова заглянул в пустоту, которая скрывала невыразимое. В комнате было очень тихо.

Серый поток отхлынул. Глаза Смита, серые и пронзительные, как сталь, осмысленно глядели на Джерола.

— Я попробую, — сказал он. И его голос при этом дрогнул.