Читаем без скачивания Победитель - Андрей Волос

Бабрак что-то громко втолковывал своим соратникам — воздев палец, потрясая им и глядя горящими глазами то на одного, то на другого.

Соратники кивали.

Плетнева уже начинала удивлять их неутомимость. Четвертый час пошел — а они все митингуют!..

Астафьев потянулся.

— Гудим?

— Гудим.

Кивнул на афганцев:

— Толкуют?

— Еще как! Искры летят…

Астафьев посмотрел на часы.

— Скоро прилетим, наверное…

— Снижаемся. Чувствуешь, уши закладывает?

— На гражданке на этот случай сосательные конфетки дают, — вздохнул Сергей.

— Тут не на гражданке, — заметил Плетнев. — Можешь пулю пососать…

Сергей неодобрительно хмыкнул и снова закрыл глаза.

— Кармаль не имел права покидать Прагу, — говорил новый глава государства и вождь партии. — Но дело не в этом. Если бы из Праги он поехал в Женеву или Лондон… Но он направился в Москву! Зачем? Я уверен: договориться, чтобы его переправили в Кабул!.. И они его переправят! Им какая разница, они ничего не понимают в том, что происходит! Они не помнят, что уже через два месяца после революции он тайно организовал и провел съезд фракции «Парчам»! С чего и начался раскол в партии!.. Они отправят его сюда — а здесь он по старой привычке начнет мутить воду!..

Джандад, стоявший перед ним навытяжку, в очередной раз кивнул.

— Он дурак, каких свет не видывал, — продолжал Амин. — Думает, его здесь встретят с распростертыми объятиями! Да все уже давно забыли, кто такой Бабрак Кармаль!.. Но, возможно, у него все-таки осталась крупица разума. И тогда, боюсь, он объявит себя последователем и учеником Тараки. Продолжателем его идей!.. А это уже опасно. Короче говоря, в Кабул Кармаля допускать нельзя.

Амин поднялся и стал расхаживать по кабинету.

— Кстати, смотри, как любопытно получается, — рассуждал Амин. — Четыре дня назад он смылся из Праги. И при этом, по твоим словам, две недели не было спецрейсов на Баграм… А теперь идет спецрейс. Странное совпадение, а? Тебе не кажется, что именно этим спецрейсом он и летит? А?

Джандад закусил губу и сощурился.

Покинув кабинет шефа, начальник службы охраны прошел к себе, сел за стол и резкими движениями указательного пальца набрал телефонный номер.

Послышались длинные гудки.

Джандад ждал, постукивая пальцами по столешнице.

Когда ему наконец ответили, Джандад изложил приказ и терпеливо выслушал сбивчивый ответ.

— Ты правильно говоришь, дорогой Нуриддин, — сказал он затем. — Так и есть — у нас свобода. Делай, что хочешь. Хочешь — оставайся начальником аэропорта «Баграм». А не хочешь — садись в тюрьму. Потому что, если борт четыре нуля шесть благополучно сядет, тебе не миновать самой вонючей ямы того заведения, что известно тебе под именем Пули-Чархи. Решай сам… Удачи тебе, дорогой. Всех благ. Спокойной ночи…

Положил трубку и, глядя в одну точку, медленно, с напряжением потер ладони.

Приборы сумеречно освещали лица пилотов, одинаково одетых в летные комбинезоны стального цвета без погон.

— Ай эм намбер зироу зироу зироу зироу сыкс, — говорил бортпереводчик. — Ду ю андестенд ми? Зироу зироу зироу зироу сыкс. Окэй, окэй, ай си… Айм гоинг ту ду ит райт нау, сэнк ю.

Он повернулся к командиру и отрапортовал:

— Все в порядке, полоса свободна.

Сквозь низкую облачность уже просвечивали аэродромные огни. Две строчки уходящих вдаль оранжевых светляков постепенно приближались.

— Полоса здесь, конечно, дерьмо, — риторически заметил командир корабля, ни к кому конкретно не обращаясь.

…Чуть поодаль от ВПП стояли четыре «УАЗика», освещенные посадочными огнями.

Два советских военных советника, выбравшиеся из первой машины, задрав головы, смотрели на приближавшийся самолет.

— Садится, — констатировал один из них.

Сразу после его слов огни на поле разом погасли, и все погрузилось во тьму.

— Ёо-о-о-о! — сказал он и почему-то схватился за фуражку, как будто нахлынувшая тьма могла сорвать ее с головы…

…И точно так же сказал командир корабля, невольно подаваясь вперед:

— Ёо-о-о-о!

— Что за черт?! — крикнул второй пилот. — Не сядем!

— Отставить панику! — рявкнул командир, а потом сказал сквозь зубы: — Продолжаем посадку! Иначе в гору впишемся! Высоты уже все равно не набрать!..

…Ревущая громада самолета пронеслась над темной посадочной полосой, и второй советник, стоявший около УАЗика, тоже придержал рукой фуражку и заорал, перекрикивая гул:

— Садится!

…Руки пилота окаменели на штурвале.

В лобовом стекле отражались внутренности кабины — пять фигур, застывших как при игре в шарады.

Шасси самолета жестко коснулись бетона. Лайнер бросило влево. Во вспышках сигнальных огней было видно, как дым смешался с клубами пыли.

В салоне стоял треск и грохот.

Бойцов швыряло по салону, летала кладь, афганские министры с дикими воплями кувыркались в проходе.

Бабрак Кармаль, вмертвую схватившись за сиденье, кое-как удерживался на месте.

Плетнев подскочил, чтобы помочь.

Двигатели бешено взревели.

Тряска утихла.

Плетнев смотрел в круглые, как у лемура, испуганные глаза Бабрака.

— Ёлки-палки! — оторопело выговорил он по-русски. Но, правда, с сильным акцентом.

Когда самолет остановился, дверь пилотской кабины открылась. Командир корабля вышел, оглядел пассажиров, собиравших разлетевшиеся в разные стороны вещички, и сказал, усмехаясь:

— Ну, братцы, с вас по стакану!

План взятия Парижа

Долину Баграма щедро припорошил свежий снег. Красное солнце поднималось, склоны сияли и светились, а вершины гор розовато сверкали, будто посыпанные алмазной крошкой.

Холод стоял совершенно лютый — градусов двадцать, наверное.

АВИАБАЗА «БАГРАМ», НАЧАЛО ДЕКАБРЯ 1979 г

Плетнев и Зубов несли от солдатских палаток батальона по здоровущей охапке дров. Понимая, впрочем, что никаких дров все равно не хватит. Потому что отапливать капонир — все равно что Среднерусскую возвышенность или отроги Гиндукуша. Два земляных вала, покрытые сверху щелястым настилом. Боковины завешены брезентом. Ветер мгновенно выдувает тепло. В щели сыплет снег… Нет, никто не спорит, может быть истребителю-перехватчику здесь на самом деле уютно…

Аникин пропустил их в капонир, и они с треском и шумом побросали дрова возле буржуйки.

— А ну-ка тише там! — недовольно прикрикнул один из тех двоих, что расставляли на столе аппаратуру. Этот выглядел русским. Второй смахивал на афганца. Подопечные сбились в кучку в дальнему углу. Бабрак Кармаль стоял перед ними и, как обычно, что-то втолковывал.

Зубов поднял руки успокоительным жестом — извините, мол, нечаянно. Выпятились на волю.

— Пойти чайку вздуть… — пробормотал Зубов, озираясь. — Пошли?

— Нет, — Плетнев помотал головой. — Прогуляюсь. Засиделся…

— Ну давай, — напутствовал тот. — Смотри только в Индию не загуляй!

Плетнев побрел куда глядели глаза.

Из-под свежего снега тут и там торчали жесткие мочалки бурой травы. Долину, в которой лежал аэродром, обрамляли холмы… за холмами горы… пики… Кто знает, может, и правда — если идти вот так и идти, то придешь в Индию?

Но все же глаза глядели более в сторону жилья, нежели Индии, а жильем здесь являлись палатки — целый город больших армейских десятиместных палаток.

Они построились компактным станом.

В лагере происходила та вялотекущая устроительная суета, которая в армии никогда не прекращается. Два солдата в афганской форме тащили доску. Еще один лопатой выравнивал земляной порог палатки. Возле соседней, почему-то перекошенной, как после инсульта, три рядовых слушали сержанта. Сержант проорал:

— Вы, чурки, чо тут поставили, как бык поссал?

И пинком выбил деревянный кол. Палатка пошатнулась и стала мягко валиться.

— Перетянуть по линейке!

Нормальная сержантская речь. Правда, сам сержант тоже был не то узбеком, не то таджиком, поэтому из его уст подобное обращение к соплеменникам и единоверцам звучало несколько странно.

Невдалеке из палатки выбрался еще один военнослужащий. Этот, в отличие от прочих, не в афганской, а в советской солдатской форме с погонами ефрейтора.

За ним, сутулясь и ежась, появилась унылая фигура в накинутой на плечи старой солдатской шинели и потертой шапке на голове, обросшая щетиной и в целом более всего похожая на белорусского партизана времен ВОВ. Фигура сбросила с себя шинель и гимнастерку. Оказавшись по пояс голой, подошла к железной бочке, кулаком разбила корку льда и принялась брезгливо, двумя пальцами, выуживать и выбрасывать скользкие осколки, явно имея безумное намерение начать умываться.