Читаем без скачивания Фигня (сборник) - Александр Житинский

В спальню подобострастной походкой вошел усатый. В руках он держал пачку денег.

– Извините, мы сейчас уйдем… Вы продали машину на пятнадцать тонн дороже, чем было договорено… Вот ваша доля, процент прибыли. Здесь пять тонн…

– Такие мелочи… – небрежно протянул Алекс. – оставьте там, – он указал на телевизор.

Усатый положил деньги на телевизор, откланялся.

– Больше вас никто не побеспокоит. Извините…

Его шаги затихли по коридору, затем в замке повернулся ключ.

Алекс и Барбара взглянули друг на друга.

– Вот такая любовь, Варя… – вздохнул он. – Скажи: лю-бовь…

– Лью-боффь, – повторила Барбара.

– Не кар-то-шка…

– Нье кар-то-шка… – повторила она.

Он приблизился к ней, и опять, как вчера ночью, почувствовал, что завод кончился. Алекс печально пожал плечами:

– Что ты скажешь! Везде засада… Давай споем:

Скажи ты мне, скажи ты мне,Что любишь меня, что любишь меня…

И Барбара с готовностью подхватила:

Скажи ты мне, скажи ты мне,Что любишь ты меня!

Она обняла его, и оба повалились на кровать.

Наутро влюбленную пару можно было видеть в магазине «Мелодия», на Невском проспекте, где Алекс покупал пластинку русских романсов для Барбары.

Продавщица завернула пластинку, дала Алексу. Он подошел к Барбаре, ожидавшей его в сторонке.

– Это подарок для тебя.

– Что здесь? – спросила она.

– Голубчик… – грустно улыбнулся он.

Барбара прижала пластинку к груди.

Они вышли на улицу, пошли по проспекту. Сияло солнце, шли навстречу прохожие – и почти все обращали на Алекса и Барбару внимание. Что-то было в их лицах такое, что не часто встречается на будничных улицах Ленинграда.

На углу он увидел продавщицу гвоздик. Охапка цветов торчала из ведра. Они подошли к продавщице.

– Вам сколько? – спросила она.

– Все! – сказал Алекс.

Продавщица принялась считать гвоздики, Алекс отсчитывал деньги из пачки, оставленной усатым.

Барбара обняла охапку гвоздик, и они вышли на проезжую часть ловить такси. Вероятно, у них был столь необычный вид, что такси остановилось сразу. Алекс по-хозяйски распахнул дверь, усадил Барбару, затем уселся с нею рядом.

– Аэропорт, пожалуйста, – сказал он.

Они подкатили к зданию аэропорта, к международному отделу. Алекс помог Барбаре выйти из машины, расплатился с водителем, щедро дав на чай.

Он уже вознамерился вести ее в здание аэропорта, но она остановила его.

– Тебе не нужно туда ходить. У тебя могут быть неприятности.

– Вот еще! – сказал он.

Они прошли сквозь стеклянные двери и оказались в просторном холле, где шла регистрация пассажиров. Вся американская группа стояла с чемоданами и сумками в очереди. И конечно, все как один американцы оглянулись на них, когда Барбара и Алекс появились в зале.

Они шли через зал – легкие, молодые и бесстрашные – так что весь аэровокзал замер, любуясь ими.

А в стороне стоял Николай с нашлепкой пластыря на скуле, и рядом с ним – два молодчика с квадратными фигурами.

Барбара подошла к своим. Джейн и Джесси обрадованно обняли ее, как после разлуки. Все знакомые американцы жестами и улыбками выражали Алексу свое одобрение.

– Алекс, гуд! – слышались возгласы.

Стебликов скромно улыбался. Он понимал, что заслужил эту славу.

Миссис Бэрридж подошла к нему, сняла с себя какой-то американский значок, нацепила на грудь Алексу.

– Храни тебя Господь! – сказала она.

– Благодарю вас, мэм, – кивнул Алекс.

Николай и его помощники мрачно наблюдали.

– Пассажиров рейса Ленинград – Нью-Йорк просим пройти в таможенный зал, – прозвучало объявление.

Барбара дернулась, беспомощно посмотрела вверх, откуда доносился голос, разлучающий их, по всей вероятности, навсегда.

– Алекс… – прошептала она, прижимаясь к нему.

Он обнял ее, поцеловал, делая это со спокойным достоинством свободного человека.

– Мы увидимся? Ты приедешь ко мне? – спрашивала она.

– Варя, ты же знаешь, что это невозможно, – сказал он по-русски.

По щекам ее покатились слезы. Она еще раз поцеловала Алекса, потом резко повернулась – и исчезла за дверью таможни.

К Алексу сзади неслышно подошли Николай и помощники.

Алекс не обернулся, но почувствовал их приближение. Не поворачивая головы, он тихо произнес:

– Дайте проводить.

И, повернувшись, пошел к выходу. Агенты двинулись за ним.

Они стояли у парапета – Алекс и Николай, агенты чуть сзади – и смотрели туда, где готовился к старту огромный самолет. Алекс смотрел спокойно, он весь был собран, словно не хотел расплескать то, что было внутри. Николай глядел хмуро, точимый, как ни странно, завистью к этому нелепому человеку, который не совершил, в сущности, никакого подвига – но стал другим, каким Николаю уже никогда не стать.

Самолет, взревев моторами, побежал по дорожке.

– Трахнул хоть?.. – срывающимся голосом спросил Николай.

Он хотел спросить грубо, хотел унизить – но не получилось, голос подвел. Алекс повернул к нему голову – и просто молча посмотрел на него – с жалостью и презрением.

Самолет взмыл в небо.

– Пошли, что ли? – почти нежно сказал Николай.

Алекс засунул руки в карманы пальто и зашагал, как арестант, по наклонному пандусу – туда, где ждала их черная «Волга».

Помощники Николая двигались по бокам, а сам он волочился сзади – нахохлившийся, жалкий, бессмысленный.

Не уезжай ты, мой голубчик,Печально жить мне без тебя.Дай на прощанье обещанье,Что не забудешь ты меня…

Они уселись в «Волгу» – Николай впереди, Алекс – сзади, в окружении квадратных парней. Машина резко взяла с места.

Скажи ты мне, скажи ты мне,Что любишь меня, что любишь меня!Скажи ты мне, скажи ты мне,Что любишь ты меня!

И пока звучал этот романс – долго-долго! – Алекс ехал в окружении агентов с тупыми бессмысленными лицами. Лицо же Алекса было прекрасно – оно было чистым и ясным, он улыбался каким-то своим мыслям и воспоминаниям и чем-то напоминал блаженного, свершившего свое жизненное предназначение.

1991

Барышня-крестьянка

История для кино по мотивам одноименной повести А. С. Пушкина

Лиза проснулась оттого, что утренний солнечный лучик, выбившийся из-за занавески окна, добрался-таки до ее лица. Лиза сморщила носик, звонко чихнула и распахнула глаза.

– С добрым утром! – сказала она себе, отодвигаясь от солнца, потом потянулась сладко, обнажив по локоть руки из-под широких рукавов шелковой ночной сорочки, и взглянула на себя в зеркало у противоположной стены спальни.

Зеркало было овальным, огромным, в темной дубовой раме. Оттуда посмотрело на Лизу ее заспанное личико – посмотрело с любопытством и предвкушением какого-то озорства.

– Здрасте-пожалуйста! – ответила из зеркала сама себе Лиза почему-то басом и в тот же миг, откинув одеяло, уселась на кровати, свесив босые ноги из-под длинной сорочки. Она вытянула их перед собою и поиграла пальчиками ног, будто разминая. Видно, пальчики ей понравились, она довольно хмыкнула, решительно спрыгнула с постели и подбежала к окну.

Из-за оконных занавесок видна была часть барского двора, где происходила обычная утренняя суета: раздували самовар, из которого валил дым; девки вытряхивали ковер; на галерее гувернантка мисс Жаксон в потешном наряде с невозмутимым видом делала английскую утреннюю гимнастику. Григорий Иванович, в шлафроке и колпаке, что-то втолковывал кузнецу Василию, стоя с ним подле распряженной коляски. Вот барин закончил разговор и направился к дому.

Лиза опустила занавеску, с улыбкой скрытно продолжая наблюдать за папенькой.

Григорий Иванович поднял голову к дочкиному окну и неожиданным бельканто пропел:

– Re'veillez-vous, belle endormie!..

Сухой кашель мисс Жаксон заставил его смолкнуть на полуслове. Покосившись на галерею, Григорий Иванович бодро прокричал, как заправский лондонский кокни:

– Бетси! Good morning!

Лиза распахнула окно и помахала отцу рукой:

– Good morning, Daddy!

Звонко рассмеялась и подбежала к зеркалу.

Принимать позы у зеркала была ее любимая игра. Она встала подбочась, потом ловко накрутила на голову тюрбан из полотенца, скорчила несколько гримасок – победительную, удивленную и удрученную. Затем, поискав глазами вокруг, увидала тарелку, полную слив, схватила, не задумываясь, сливу и мигом съела. Косточку выплюнула на пол. Какая-то мысль пробежала по ее лицу, она взяла с тарелки еще две сливы и засунула за щеки. Посмотрела в зеркало – физиономия изменилась значительно. Этого Лизе показалось мало; она схватила сурьмяной карандаш и ловко нарисовала себе усы. Теперь из зеркала глядела на нее рожица с оттопыренными щеками, в черных усах да еще в тюрбане.