Читаем без скачивания Генерал террора - Аркадий Савеличев

Пути Господни и сроки Господни неисповедимы! Служил всё тот же батюшка, казалось, и не состарившийся, — куда ему дальше стареть, — служил, в отличие от прошлых лет, почти при пустом храме. Он даже не удивился, когда Савинков, пока один и без винтовок, вылезал из подпола в боковом приделе. Только вопросил:

   — Опять, сын мой?..

   — Грешен, отче, опять, — припал к старческой руке. — Хуже того, со мной ещё восемь — уж истинно сынков. Мы уйдём не задерживаясь.

Следом через откинутый замшелый люк вылезали раненые, некоторые просто выползали на свет Божьих лампад.

Батюшка, прервав службу, захлопнул дверь бокового придела.

   — Здесь молится честной народ, но вы, православные страдальцы, выйдите всё-таки другой дверью, — не по годам шустро повёл он, крестясь, к заднему выходу. — Помилуй вас Бог... А этого, — указал глазами на умиравшего юнкера, — оставьте на Божье попеченье. — Шепнул лишь: — Я схороню.

Юнкера, который уже ничего не мог говорить, с рук опустили на какой-то подрясник, а сами, гремя винтовками, высыпали при полном уже утреннем свете под липы в соборной ограде.

Пока дверь не закрылась, ещё слышалось: «Господи, помилуй их, грешных, Господи, помилуй...»

А потом — только стрельба, недалёкий уже стрекот пулемётов, звуки наплывавшей на город кавалерийской атаки.

   — Винтовку — через плечо, винтовку — на руку, за мной! — скомандовал Савинков, устремляясь через Никольскую улицу на Черёму.

Красные армейцы, видно, частью застряли возле биржи, всё ещё возясь там с дверями, частью ушли на подмогу своим. Юнкера всего двоих-троих подстрелили по пути. Город как вымер. Уцелевшие ставни закрыты, ворота заперты, собаки даже не лают: или постреляны, или во внутренние комнаты от греха подальше уведены. Но ведь всё равно — видел же кто-то: с примкнутыми штыками, строем маршируют юнкера во главе с кем-то, увешанным оружием, не то переодетым генералом, не то уличным башибузуком. Савинкову некогда было смотреть на себя. Их слишком мало, чтоб удержаться в городе. И даже когда на подходе к Черёме набежали заждавшиеся там юнкера — всё равно сколько же?.. Передние расхватали винтовки, строй увеличился... намного ли?.. Слабое утешение. Вдобавок ко всему выбежала всё в том же утреннем пеньюаре безумно красивая Любовь Ефимовна. Со словами:

   — А мне-то куда, Боренька?..

   — Я не Боренька, — повторил он ночное предупреждение, и уже ближайшему юнкеру: — Под личную ответственность! Выведите её из города.

   — Куда?.. — хватая безумную женщину за руку, пытался доспроситься юнкер.

Если бы Савинков знал! Пока — навстречу стрельбе. Чувствовалось, что красные армейцы отступают к центру города. Клики отчаянной кавалерийской атаки слышались уже совсем близко.

   — Винтовку на руку! — снова скомандовал Савинков. — Вперёд! Громче, громче ура!..

Никольскую улицу, куда они опять высыпали, боевым кликом на две стороны раздвинуло, развалило вместе с купеческими лабазами и особняками. Красные армейцы шарахнулись в подворотни, но все ворота были заперты. Справа и слева сплошные посады домов. Разъярённые юнкера работали больше штыками и прикладами, лишь в малое затишье стреляя по лезущим на ворота красноармейцам. Но какое там затишье! Навстречу выносился эскадрон Ягужина. Сам поручик мало что и видел перед глазами, взмахивая окровавленной саблей направо и налево. На неширокой всё-таки городской улице его обляпанный пеной чалый конь оторвался от своих, нёсся уже без шенкелей. Почти от стен до стен хо- дата сабля. Савинков и сам еле успел заслониться винтовкой:

   — Ягужин!

   — От... дьявольщина!.. — ошарашенно взмыла кверху рука. — Вы, генерал?!

   — Ранены?..

   — Не знаю, чужая, наверно, кровь. Я пройду, пока страх у них не угас, до центра... я уж им дам капустку!.. — А полковник, полковник?! — пропуская остервенелый эскадрон, прокричал вослед Савинков.

Чалый, бледный, как сама смерть, крутился под всадником, уже, вероятно, от ярости, как и всадник, ничего перед собой не видя. В сознании Савинкова возник вдруг Ропшин, совершенно сейчас не нужный Ропшин; он издевательски прочитал свои пророчества: «Его затопчет Бледный Конь!» И уже не Ропшин, а Савинков предсказал: «Живым ему из этой мясорубки не выйти...»

   — Полковник?!

Ягужин не слышал, уносясь на своём бледно сиявшем, обляпанном пеной коне всё дальше и дальше к центру. Кто-то из последних крикнул:

   — Полковник взял склады, но сам в окружении!

Пока разорванным стреляющим строем, — здесь уже много за углами встречалось красных армейцев, — неслись навстречу всё разгоравшемуся сражению, выметнулся обратным ходом эскадрон Ягужина. Кони устали; видимо, устали и руки человеческие. Сабли в ножнах, винтовки над каждой гривой. На этот раз Ягужин заметил Савинкова:

   — Центр нам не взять, там сплошняком пулемёты устанавливают. Метут, стервы, свинцовой метлой! Надо выручать полковника... может, вас на седло?..

   — Нет, со мной юнкера. Не задерживайтесь! Мы следом. Слышите, из-за реки?..

Кажется, подходили отряды с Гиблой Гати. Кажется, выше биржи на зов пущенных ещё Патиным ракет высаживался взвод Вани-Унтера. Разгорячившимся в сумасшедшем беге юнкерам, да и самому Савинкову уже казалось: сопротивление красных сломлено, победа!..

Но тут от недалёкой железнодорожной ветки, подходившей к складам, в бликах утреннего солнца, железно, скрипуче, громоздко, надвинулось совсем нежданное... и грохнул с налёту артиллерийский выстрел... Бронепоезд!

Не его одного ожгла эта догадка. Бег невольно замедлился — наперерез черно-юнкерской лавине просвистел другой снаряд, пока бесприцельный и всё же зловещий. Савинков вспомнил предостережение полковника Бреде: мост! Волжский мост, связывавший Рыбинск с дорогой на Питер, за всей этой спешкой взорвать не успели.

«Всё-таки я не военный человек», — мысленно повинился Савинков, а вслух подбодрил своих уставших юнкеров:

   — Ну, молодцы! Из-за Волги подмога идёт.

Подмога с Гиблой Гати была уже на этой стороне, — Волга в такую сушь обмелела, вплавь и вброд буровили воду, вытрясаясь на песок. Но и бронепоезд притащил за собой, конечно, ещё пехоту. Гремело, рвалось уже рядом.

Савинков нашёл полковника Бреде в пригороде Рыбинска поблизости от артскладов. Полковник во весь свой долговязый рост торчал в окне примыкавшей к складам конторы.

   — Склады — наши?

   — Пока наши, да пушки не удастся развернуть, — ответил Бреде, прицеливаясь биноклем навстречу и без того близкому бронепоезду. — Замки сняты и хранятся где-то отдельно. Надо отдать должное моему земляку — такой предусмотрительности мы не ожидали.

   — Да... Ваша правда была: мост!

   — Не будем считаться правдами. Не всё потеряно! Отряды с Гиблой Гати я приказал повернуть в тыл бронепоезду и взорвать...

   — Кулаками? Прикладами?

   — Мы нашли немного взрывчатки. По крайней мере — паровоз! Чтобы они дальше, к Ярославлю, не прошли.

   — Думаете, Рыбинск не удержать?

   — Что делать, думаю... Давайте вместе думать. Командуйте, Борис Викторович!

   — Я всего лишь — Борис Викторович. Командуйте вы, полковник! С меня хватит юнкеров. С ними я вспомню и свою молодость... Может, нам удастся какая диверсия?..

Но особой уверенности в его голосе не было.

Бронепоезд — это не карета губернатора. Да и не было сейчас при нём даже самой паршивой бомбы...

II

Полковник Бреде мог бы отговорить волонтёров Гиблой Гати — гиблой?! — от безумной затеи — штурмом взять блиндированный, ощерившийся пушками и пулемётами поезд... как ещё недавно и Савинков — Патина. Но ни тот ни другой не вольны были в своих желаниях. Бой продолжался со всё нарастающей силой. Гиблая Гать выслала на помощь Рыбинску всех до единого. Сзади пришлёпали на подводах даже больные; их сопровождал старый Тишуня, о котором Патин... неужели покойный?.. рассказывал не иначе как со смешком: воитель русско-японской!.. Но три подводы, которые он на маленьком паромчике пригнал в город, оказались как нельзя кстати. Раненые! У них не было ни лазарета, ни доктора... даже хоть и венерического! Обожаемого Кира Кирилловича и след простыл... Азеф, опять новоявленный Евно Азеф?!

Сейчас было не до воспоминаний. Наступавшим волонтёрам требовался хотя бы примитивный лазарет. Мало Савинков, Бреде, военный, организованный человек, не мог без раздражения смотреть на собственную бесхозяйственность. Намеревались единым махом взять Рыбинск! Не вышло... И сейчас шло, как само собой разумелось. Поредевшие цепи, ещё не просохшие от волжской воды, то наступали, то отступали — когда давал залпы недостижимый для винтовок бронепоезд. Судя по всему, туда перебрался и штаб земляка Геккера; с тыльной, непростреливаемой стороны то и дело уносились верхами связные. У Бреде связных не было; посылать через заградительный огонь мальчишек-юнкеров — это — верная смерть. А его любимые, огрузшие от прожитых лет полковники и майоры могли лишь полёживать за камушками да сквозь кашель и одышку щёлкать по наступавшим от центра города красным. Но и щёлкать было нечем: патроны кончались. На артиллерийских складах винтовочных не было, а те, что Савинков со своими юнкерами вынес с биржи, сами же на подходе и расстреляли.