Читаем без скачивания Школьные годы - Георгий Полонский

Алексей Петрович увидел Сашу, резко затормозил машину, опустил ноги на тропинку и сдвинул очки на лоб.

— Не Ласкина ли проведывал, а? — спросил он.

— Точно, Алексей Петрович.

— Молодцом! — отозвался учитель. — Ну и что, а?

— Вначале чуть ли не с кулаками на меня: зачем, мол, пришел, а под конец стал помягче. — Саша вспомнил прощальный взгляд Ласкина через окно кабинета начальника и удовлетворенно улыбнулся. — Только мне очень жаль его, Алексей Петрович. Может быть, он и так исправился бы. Зачем же в колонию? Это все равно что тюрьма. Ведь никакого преступления Ласкин не совершил.

— Нет, Саша, все сделано верно. Нельзя было не вмешаться в судьбу Ласкина, — сказал Алексей Петрович. — Я, Александр Александрович и Ксения Петровна много думали, советовались, спорили и пришли к выводу, что такого безвольного, как Ласкин, исправить может только детская колония. Сам он никогда не поднимется.

Алексей Петрович снял рукавицу, достал платок, вытер заслезившиеся от ветра глаза и ненадолго задумался.

— Ты вот говоришь: что он сделал? — продолжал Алексей Петрович. — Бросил школу, ушел из дому, работать не желает, связался с подозрительными людьми, пьет, курит, играет в карты, ругается. А если вовремя не взяться за него, и на преступление пойдет. Нет, Саша, детская колония не тюрьма. Молодежь там учится, работает. Есть у них и кружки различные, и даже литературный конкурс сейчас проводится. И таких, как Ласкин, там немало.

— Трудно ему там будет, Алексей Петрович! — с жалостью сказал Саша.

— Не легко, — согласился Алексей Петрович. — Дисциплина там строгая! И все же я рад за Ласкина. Через два-три года из него человек выйдет.

Алексей Петрович приветливо кивнул Саше, опустил на глаза очки. Мотоцикл оглушительно затрещал и скрылся за соснами.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Весть о том, что Александр Александрович уходит из школы, облетела всех учеников. Десятиклассники всполошились.

В десятом классе в последние дни вообще было тревожно. Некоторое время класс жил разговорами по поводу исчезнувшего из школы Пипина Короткого, затем слухами о том, что он сдружился с пьяницей и хулиганом Сенькой-воином, и, наконец, известием о его определении в трудовую колонию. Но, конечно, самые горячие разговоры вызвала весть об уходе Александра Александровича. Ребята не могли представить себе другого классного руководителя, не могли примириться с мыслью, что кончатся их вечерние походы на поляну за село с фонарем и картой звездного неба, что не будет увлекательных математических конкурсов и, наконец, просто не будет Александра Александровича — справедливого, внимательного Александра Александровича.

По предложению Саши Коновалова и старосты Зины Зайцевой десятиклассники после уроков собрались на поляне за селом. Сидя и лежа на земле, ребята окружили Зину — самую старшую по возрасту — и требовали «решительных мер». Обо всем говорили откровенно и горячо.

Маленькая и щупленькая, с нездоровым цветом лица, с носом-пуговкой и жидкими прямыми волосами, зачесанными кверху, Зина пользовалась абсолютным авторитетом среди школьников и за свои неизменные пятерки с первого класса, и, главное, за второй разряд по стрельбе. В августе этого года она ездила в Москву, на Спартакиаду народов СССР, и возвратилась с серебряной медалью. Эх, Зинка, Зинка! Сколько мальчишек мечтало иметь такое ружье, как у нее, и стрелять как она! Известно было, что Зина твердо выбрала себе профессию охотника и никакие сомнения по поводу будущего ее не мучили. В этом тоже было ее преимущество перед ребятами.

Теперь Зина стояла в кругу одноклассников в узкой юбке и мальчишеской вельветовой курточке и властно потряхивала короткими волосами. Не было в ней ничего девичьего, и каждый, кто видел ее, не раз думал: «Зачем она не родилась мальчишкой?»

— Ну, Сашок, что ты скажешь? — предоставила Зина слово Саше Коновалову и размашистым, мальчишеским движением хлопнула его по плечу; затем она шмыгнула носом, провела над верхней губой большим пальцем и села на землю, сложив ноги крест-накрест, натягивая на колени узкую юбчонку.

От волнения на Сашиных щеках выступили красные пятна.

— Ребята! — сказал он. — Мы не можем допустить, чтобы такой учитель, как Александр Александрович, ушел из школы! Он любит школу и своих учеников больше всего в жизни. Это мы все чувствуем. Верно, ребята? И, конечно, он уходит не по своему желанию!

— Верно! Конечно, верно!

И Саша, вдохновленный поддержкой товарищей, продолжал горячо:

— У Александра Александровича нет семьи, как у Алевтины Илларионовны, или у директора, или у Алексея Петровича. У него ничего нет в жизни, даже самого необходимого для человека — слуха. И теперь его заставляют уйти из школы, потому что он глухой и будто бы плохой учитель. Но мы-то знаем, что это неправда! Давайте напишем заявление, что мы протестуем против ухода Александра Александровича, что мы будем жаловаться министру, если в школе нашей совершится такое беззаконие. Напишем в облоно, а копию отдадим Алевтине.

— В «Правду»! — закричал кто-то.

— Нет, лучше самому министру!

— И еще, Саша, разреши мне добавить, — сказала Зина, как на уроке протягивая руку и забывая, что председатель она. — Мы дадим честное комсомольское слово, что никогда не воспользуемся глухотой Александра Александровича. И об этом укажем в заявлении.

— Как это? — наивно спросил Миша.

— А так, как это часто делаешь ты, — пояснила Зина, и все засмеялись.

— Да, дадим честное комсомольское слово! — сверкая глазами, почти кричал Саша. — Кто «за»?

— Постой, я же председатель! — засмеялась Зина, отталкивая Сашу.

Тот не удержался на ногах и сделал несколько шагов вперед по ровной поляне.

— Кто «за»? — спросила Зина. — Единодушно! Сразу видно, что класс дружный. — Она заметила, что Никита Воронов скорчил гримасу и недовольно повел плечом. — Ты, Воронов, что-то сказать хочешь? Или боишься, что слова не сдержишь?

— За себя я не боюсь, — ответил Никита, — а за Мишку и Сережку опасаюсь, как бы они класс не подвели.

— Сережа и Миша, — сурово сказала Зина, — вы поняли? Сделайте вывод… А теперь, Миша, на тетрадь, вот авторучка. Пиши все слово в слово, как здесь говорили. А вы не расходитесь, — обратилась она к ребятам, — подписи ставить будете.

Миша поудобнее уселся на связку учебников, разложил на пеньке тетрадь и принялся писать, крупным, красивым почерком. Ребята с оживленным гулом рассыпались по поляне. Было у них хорошо на сердце. Казалось, подпишут они под заявлением свои фамилии, и все станет на свое место: не коснется Александра Александровича несправедливость и ничто не изменится в жизни десятого класса. Хорошо же жить на белом свете в семнадцать лет!

Мальчики увлеченно играли в чехарду, девочки пели, бегали в «горелки». Один за одним подходили они к пеньку и расписывались сразу на двух