Читаем без скачивания Под сенью проклятия - Екатерина Фёдорова

Прости, но погостить у тебя не могу, отпустили только до вечера. А мне ещё нужно съездить в Норвинскую слободку, по важному делу. Но так, чтобы об этом никто не узнал. Ты мне поможешь?

Верч быстро глянул на меня. Арания шагнула вперед.

— Это Триша Ирдраар, моя двоюродная сестра со стороны Ирдрааров. Ещё с нами поедет мой прислужник, Рогор, он сейчас во дворе. Нам нужны лошади, чтобы добраться быстро. Для всех — я навещаю тебя, потому что у тебя приболела поясница. Помоги мне, дядя Алтын, мне больше некого попросить.

— Эреш на границе? — Отрывисто бросил верч.

Арания склонила голову, всхлипнула.

— Там. А я тут, одна-одинешенька.

— Зачем тебе к Ирдраарам? Да ещё тайно?

— Это по делам матери. — Не моргнув глазом, соврала Арания.

Хотя, если вдуматься, не очень-то и соврала.

— Она приказала переправить одну вещь Ирдраарам, если с ней что-нибудь случиться. Вещицу эту мне доставили совсем недавно.

— Это опасно? — Резко спросил верч. Голос его неприятно резанул по уху.

— Только для Ирдрааров. — Объявила Арания. — Поэтому никто не должен знать, что отныне та штука будет у них.

Великий господин Берсуг нахмурился, брови, сросшиеся на переносице, вдруг встопорщились. Он враз стал похож на медведя — и лоб низкий, покатый, и рыжеватая щетина по круглым щекам торчит как шерсть.

— Дай эту вещь мне, я переправлю сам.

— Дядя Алтын. — Арания качнула головой. — Это дело семейное. Ты должен понимать. Я — Кэмеш-Бури, но и Ирдраар тоже. Ты — нет.

Верч нахмурился ещё сильней. Но больше уже ничего не спрашивал.

— Ты же знаешь — норвины, они повязаны с колдовством и всякими амулетами. — Добавила Арания. — Это какой-то семейный оберег, который тайно вывезли с потерянной родины. Я отдам его Ирдраарам, и все будет хорошо.

Великий господин Алтын кивнул, хоть и нехотя.

Со двора Берсугов нас вывезли в крытой подводе, закидав рогожами. Выехав из ворот, возница повернул коней не к Чистограду, а в поле, что расстилалось сразу за частоколом Олгарской слободки. В лесу, что начиналось за полем, олгар свернул на полянку, загнал воз задом в кусты — и распряг для нас коней. Под рогожами нашлись седла. На этот раз на лошадиный круп я забралась, встав на край телеги.

— Надо спешить! — Прошипел Рогор, усевшись на невысокого гнедого конька — прямо-таки родного брата Карая, оставшегося в конюшне Берсугов. — Сокуг ждет давно, беспокоится.

Арания без слов ткнула пятками бока вороного жеребчика, на котором сидели мы.

Чистоград мы объехали по дальнему кругу, по полям и подлескам. Кони неслись быстро, несмотря на мелкие стати. Мне с непривычки дорога далась тяжело, но я все-таки усидела, цепляясь за Аранию.

В лес за Норвинской слободкой мы заехали по дороге, далекой от города. Сначала пустили коней по узкой колее, где пришлось уворачиваться от мелких сучков, лезущих в глаза. Потом Рогор свернул в лес. Там коней пришлось вести в поводу.

Невысокая избушка, по самые окошки вросшая в землю, открылась взгляду как-то вдруг, неожиданно. Рядом виднелись остатки полуразобранных сараюшек — видать, раньше тут кто-то жил, а теперь залетные гости понемногу разбирали хозяйские постройки на дрова.

Своих коней Рогор и Арания привязали у крыльца с наполовину обушившимся навесом. Норвин чуть задержался, мазнул взглядом по лошадям, сказал хозяйственно:

— Получу легед, тоже прикуплю этих, которых олгары лишь для себя держат. А что? Конь мелкий, значит, жрет немного. А меня сегодня нес только так.

— Ты сначала получи. — Свистящим шепотом посоветовала ему Арания.

Я поежилась — до того зловеще это у неё получилось.

Арания вошла в домик первой, следом порог перешагнула я. Единственная полутемная горница на первый взгляд казалась пустой, но тишину нарушало тяжкое сопение. Со свистом, как при простуде.

Пока я оглядывалась, ища сопящего, из темного угла возле печки выступил крепкий мужик. Молча махнул нам поклон, выпрямился. Я узнала Сокуга.

— Тащи сюда. — Благодушным тоном приказал ему Рогор, хлопнув дверью у нас за спиной.

Сокуг тут же повернулся к печке, занимавшей левую половину горницы, вытянул из запечка короткую скамью, на которой, скрючившись в три погибели, сидел какой-то мужичонка. Пока задние ножки со скрипом и грохотом волоклись по перекошенным половицам, сиделец дергался и мычал. И как только не падал? Вроде бы и руками за лавку не держался.

Норвин дотащил скамью до окошек на правой стороне избы, бухнул на пол край, за который тянул. Лишь теперь я разглядела, что человека на скамье удерживали веревки. Ноги оказались примотаны к ножкам, пояс охватывала петля, конец от которой был пропущен под лавкой и прихвачен узлом. Рот пленника закрывала грязная повязка.

А вот прижатые к груди руки гляделись культяпками — столько на них было намотано тряпок. Там, где прятались пальцы, по ткани шли багровые разводы.

Ясно было, что тряпки намотали не просто так — кто-то пытался остановить кровь. Которой, судя по пятнам, вытекло немало.

Пока я стояла, онемев и сжав кулаки, Арания шагнула вперед. Резко спросила:

— Что с ним?

— Да вот. — По-прежнему благодушно ответил Рогор. — Говорить не хотел. Как это у тутешей говорится — супротивничал, охальник.

На последнем слове норвина мычание пленника оборвалось. Сокуг придвинулся, вытащил из ножен тесак. Сидевший опять замычал и отшатнулся. Норвин небрежно поймал его за плечо, притянул поближе, полоснул лезвием по тряпице, закрывавшей рот.

Мычание обернулось стоном. По одутловатой щеке в полуседой щетине брызнуло кровью. Арания при виде красного дернулась, потом опустила голову и оскалилась, брезгливо сморщив нос и задрав верхнюю губу.

— Ты кто таков? Отвечай, тать.

Пленник все стонал. Сокуг несильно хлопнул его по макушке. Голова затряслась, над опущенными плечами замотались волосы той же длины, что и у дана Рейсора, до плеч. Были они спутанные, сплошь в колтунах, залитые чем-то темным. Лишь на темечке проглядывала густая соль седины.

Покрой у разодранного и залитого кровью кафтана разглядеть было невозможно. Но с одного плеча свисала тряпочка в оборках. Белая в тех местах, где её не залило багровым. Ни дать ни взять полуотодранный воротник цорсельской рубахи, какие Зорянины учителя поддевали под свои кургузые полукафтанья. Не из наших был мужик.

Выговор у него тоже оказался иноземный — тутешские слова он выдувал в нос, пришептывая на конце.

— Я вареский посол, Лютек Калесци, любезная дана. Или госпожа. Не могу знать имени. — Мужичонка вдруг расплакался, всхлипывая и баюкая у себя на груди перевязанные руки.