Читаем без скачивания Вороний мыс - Михаил Барышев

— Огневку бы проскочить, — обеспокоенно сказал он. — Худое место… Мель на мели и заворот крутой. Ветром в корму ударит, прорези начнет мотать. В общем, гляди в оба на этой Огневке и оглядываться не забывай… Василий, как там у тебя!

— Чисто! — глухо, как из погреба, откликнулся матрос. Он сидел на носу впередсмотрящим, с головой укутавшись в брезентовый плащ, топорщившийся на сгибах. — Можно ходу прибавить! Плетемся, как черепахи! Давай полный, кэп!

— Ладно, не торопись… Прытко бегают, так часто падают!

На Огневке — широком мелководном разливе, порыв ветра сбил прорези и стал заносить их вправо, где белесой гривой вскипали буруны. Иван Трофимович приказал убавить буксирный трос и скомандовал полный ход. Корпус «Жереха» натужно задрожал, но ветер тащил прорези к бурунам.

— Прибавь еще, Максимыч!

Капитан не крикнул, как всегда, коротко и отрывисто, а сказал в медный раструб переговорной трубы напряженным, спотыкающимся голосом.

— Сколько можешь прибавь!

Дрожь корпуса стала гуще. Мотор заклокотал на самой высокой ноте, кидая горячую силу на поршни и шатуны.

Руки Ивана Трофимовича хватко уцепили штурвал и расчетливо начали выворачивать руль. Прорези удалось провести в нескольких метрах от наката, кипевшего на косой отмели.

Потом снова мотало из стороны в сторону, то угрожающе прижимало к берегу, то тянуло к предательским мелям.

Наконец, осилив стремнину вылетающей из-за поворота реки, «Жерех» оказался под защитой берега, подмытого половодьем до отвесной крутизны.

— Одолели вроде холерную Огневку!

Иван Трофимович стянул с головы берет, тыльной стороной ладони вытер пот со лба и попросил у Игоря закурить.

— Самое муторное место на реке. Довелось мне три года назад здесь на мели куковать. С неделю мытарились, пока на чистую воду выбрались… Теперь спокойнее пойдем. Может, еще к сроку и домой поспеем…

И тут произошло неожиданное. Сначала Ивашин ничего не понял в необычной тишине, свалившейся на буксир. Услышал шелест дождя на крыше рубки, свист ветра в такелаже, хлюпанье слабо закрепленного фала.

Потом сообразил, что не стучит мотор.

— Максимыч, что там у тебя! — крикнул капитан и торопливо вывернул руль так, что течение стало прибивать буксир к берегу.

— Что стряслось?

Дизель отчаянно взревел, оглушительно выстрелил кольцами синего дыма и снова замолчал.

В рубке было слышно, как внизу лязгает что-то металлическое и неразборчиво ругается механик.

— На винт намотали, не иначе, — упавшим голосом сказал Иван Трофимович и швырнул в окно недокуренную сигарету.

Зорко всматриваясь в приближающийся берег, капитан расчетливо и точно перебирал штурвал, целясь к матерому карагачу, высившемуся на кромке глинистого, в узких промоинах трехметрового откоса.

— Василий, чалку готовь!

Матрос сбил с головы островерхий капюшон и повернулся к рубке белым, испуганным лицом.

— Да поворачивайся же ты, гладкий черт! Приставать будем… Вон, к карагачу примеряйся!

Василий махом скинул неуклюжий дождевик, ухватил трос и застыл на носу, приготовившись к прыжку.

— Вот так, ладно… С кручи не сорвись!

— Не сорвусь, кэп… За меня не беспокойся! — с веселым азартом откликнулся матрос.

Едва буксир коснулся берега, Василий стремительным прыжком оказался на откосе и мгновенно закрепил трос за карагач.

Течение тут же прижало буксир и прорези к глинистому увалу.

— Приехали! — сердито сказал Усик и снова попросил у Игоря сигарету. — Прикатили, значит… Хорошо зацепиться успели, а то вынесло бы на Огневку — и беда была. За милую душу могли буксир гробануть и сами концы отдать. На воде живем, не знаешь где, где найдешь, где потеряешь… Василий-то, прямо олимпийский чемпион по прыжкам!

Потом собрались на корме, промокшие и злые, и ежась на ветру, стали соображает, что делать дальше.

Клокотал вода, била прорези, заплескивала на обрыв, подмывая глину. Рыжие клинья ее с глухим уханьем сваливались с кручи. Вода на мгновение мутнела, жадно заглатывала добычу и снова принималась наскакивать на вековую преграду берега.

Перегнувшись через борт, Усик минут десять шарил багром под кормой.

— Так и есть, намотали, — хмуро сказал он. — Развели в реке настоящую помойку, валим что попадет, а потом сами же и чухаемся… Верно говорят, что не плюй в колодец… В воду теперь надо лезть!

Седоусый Максимыч стеснительно засопел и отвернулся. Рыжеватый, узкогрудый помощник капитана откашлялся в кулак и собрался было уже шагнуть к борту, но Иван Трофимович остановил его.

— Ты, Андрей, в эту кашу не суйся. Будешь потом со своим радикулитом половину сезона бюллетенить.

Игорь был уверен, что как и полчаса назад, когда требовалось сделать рискованный прыжок с буксира на скользкую от дождя глинистую кручу, Бабичев сдернет опрятную на молниях куртку и решительно выйдет вперед. Но матрос смотрел куда-то в сторону и присвистывал сквозь губы, словно случившееся его совершенно не касалось.

— У Василия, значит сессия на носу…

— Сессия, кэп. Воспаление легких схватить не имею права. И по охране труда не положено.

— Водолазов, что ли, дожидаться будем? Пока приедут, все наши производители будут вверх брюхом плавать.

— Давайте я нырну!

— Нет уж, — решительно воспротивился Усик предложению Игоря. — Не хватало гостя в воду сунуть. По всей реке смех пойдет…

Иван Трофимович расстегнул тесный в плечах, заношенный китель, скинул кирзачи и стянул через голову тельняшку. Тело капитана оказалось неожиданно белым, словно слепленным из тугого пшеничного теста. Заветренная до черноты голова и такие же кисти рук были чужие на этой белизне, будто отрезанными где-то и приклеенными к туловищу.

Иван Трофимович пристегнул к запястью ремешок финки, прошлепал босыми широкими ступнями по настилу палубы и, зябко прислонившись тощим животом к железному обводу кормы, медленно стал сползать в реку.

Весенний паводок нес с верховьев талое снеговое половодье. Солнце не успевало прогревать его, и вода в реке была обжигающе холодна. Едва ноги Ивана Трофимовича коснулись воды, тело его взялось на плечах и на груди знобкими пупырышками, кожа посинела и щетина на капитанском подбородке показалась Игорю много гуще. В глазах Усика, поднятых к мутному небу, сеющему нескончаемый дождь, он увидел острое желание выбраться обратно.

— Водичка, мать ее за ногу! — клацая зубами, жалобно сказал Иван Трофимович, шумно вздохнул и с головой ушел в реку.

Остальные четверо свесились через борт, ожидая, когда капитан снова окажется на поверхности.

Сердце забухало в груди Игоря, словно ему вдруг стало тесно. Он, торопясь, отсчитывал секунды. Насчитал уже порядочно, а Иван Трофимович так и не показывался. Холодок подползающего испуга стал разливаться в пальцах невольной дрожью.

В это мгновение, разорвав беспокойно ворочающуюся за кормой воду, показалась лысоватая голова. Желто-белая, как вымытая кость, с темными прядями жидких волос, прилипших к вискам. Иван Трофимович жадно глотнул воздух. На палубу полетел скользкий обрывок сети, и голова снова ушла под воду.

Так продолжалось пятнадцать немыслимо долгих минут, заставивших то неуютно поеживаться от страха, то облегченно вздыхать.

— Чего там кэп ковыряется? — услышал Игорь голос Бабичева. — Дело ведь пустяковое. Чиркнул бы финарем пару раз как следует — и порядок. А он целую обедню развел.

Ивашин сжал челюсти и удержался от комментария.

За него высказался Максимыч.

— Заткни хлебальник! Ряха светится, как у бугая, а сам небось в эту обедню не сунулся.

— Мое дело палубное, дед. Чалку кидать, за буксиром следить. В остальном пусть разбираются те, кому положено. Не я же сеть на винт изловил.

— Еще и теории разводит! — снова вскипел механик. — Паразит ты, Васька! Культурный паразит. Из нынешней породы.

— Паразиты, дед, те, кто на шее у других сидят, а я собственными руками хлеб зарабатываю. Так что прошу без оскорблений!

Максимыч плюнул на палубу и отошел подальше от Бабичева. Матрос усмехнулся и недоуменно пожал плечами. Взять, мол, с механика нечего. Остарел дед, соображает лишь крутить до отупения гайки на дизеле, а в остальном не имеет никакого понятия.

Когда винт был освобожден, мы отвели Ивана Трофимовича в кубрик и щедро ливанули солярку в чугунную печь. У капитана были поседевшие от лютого озноба глаза, полоска закоченевших губ, белые, как бумага, ногти и маслянистые подтеки нефти на лице. Он, казалось, усох телом, утратил подвижность, сжался в клубок и не имеет сил расправить окоченевшие мышцы. Помощник с кряканьем растирал его шерстяной рукавицей. Усик тихо постанывал, тянул к печке руки, обжигающе хлебал из кружки крутой кипяток и дрожал.