Читаем без скачивания Цзян - Эрик Ластбадер

В этой сцене она увидела интерпретацию того стиха Сики и мгновенно поняла его смысл: героическая эпоха самураев ушла в прошлое, но стебли летних трав на их могилах напоминают копья, с которыми они не расставались при жизни.

Теперь этот стих напомнил ей о Ничирене, и она подумала, что Сики был неправ, несмотря на печальную красоту высказанной им мысли. Вот он перед ней, самурай из эпохи Токугавы. Возможно, последний самурай. Возможно, и сам не осознающий того, каким анахронизмом он является. Может быть, сказать ему об этом?

Но она ничего ему не сказала.

Сквозь открытое окно вливались звуки современного Токио: неумолчный гул проезжающих машин, завывание сирены скорой помощи. Неоновое свечение токийской ночи раскрашивало в розовые и голубые тона стены и потолок усагигойи, ее руки, его волосы. Электрический вентилятор жужжал, как крупное ночное насекомое. В коридоре прозвучали чьи-то шаги, обрывки разговора, затем хлопнула дверь.

Тишина.

Камисака постаралась сбросить с себя тенета современности, уйти в мир прошлого. В Эдо была другая жизнь: на поверхности — замысловатые прически, утонченные манеры, сочетающиеся в самурайских женах с гибкостью куртизанок; в сущности — суровость и простота нравов, холодный блеск клинка.

Тишина окутала комнату, отделяя ее от какофонии ночной жизни города из стекла и бетона. Появилось ощущение ма— ощущение пространства и паузы.

И поскольку ей было нечего сказать, Камисака заполнила эту паузу единственным, чем ее следовало заполнить.

Она протянула к нему руку через пространство, освещенное мертвенным отблеском неона, и коснулась его. И столько нежности, столько ласки было в этом жесте, что Ничирен просто не мог не понять его смысла.

Медленно повернулся он на футоне,и их глаза встретились. Она не отняла руки от его бедра. Эта связь, возникшая между ними, звучала в притихшей комнате громче самого громкого крика. В этом единении была сила и глубина, невыразимая словами.

Камисака была потрясена, когда поняла то, что он молча хотел ей сказать. Потрясение ее было тем более сильным, что именно ее прикосновение заставило его открыться ей. Сердце ее растаяло, и слезы навернулись у нее на глазах. Усилием воли она прогнала их, потому что понимала, что совсем не этого он ждет от нее в ответ. Он может понять ее слезы как знак ее слабости и своего позора.

Она хотела заговорить, но не посмела разбить эту хрупкую ма, которая укутала их своим покрывалом. Она чувствовала, что ее прикосновение сломало барьер, которым он замыкал в себе свою боль.

— Если я вернулся сюда, — прошептал он, — то это значит, что я не мог не вернуться. — Он закрыл глаза, чтобы лучше чувствовать, как из ее ладони, пальцев, ногтей перетекает в него ее живительная сила. — В горах произошло убийство. Высоко в горах. Шел дождь. И была кровь. — Он говорил каким-то тонким и немного гортанным голосом, будто разговаривал во сне. — Она отлетела от меня, отброшенная пулями. Кровь ее брызнула, как ярость. Всего лишь мгновение она продержалась на обрыве, а потом исчезла в буре... Дождь размочил землю, и начался оползень. Мне удалось ухватиться за дерево. Но я хотел ее спасти. — Он крепко зажмурил глаза. — Я хотел ее спасти...

Единственное, что Камисака могла для него сделать, так это прижать его к своей груди и покачивать, как мать качала ее, когда она была ребенком.

— Их нет, что прошли здесь, -запела она. — Их нет, что прошли здесь, копьями ощетинясь. -Ее голос невольно дрогнул. — Есть травы по пояс.

Джейк проснулся с ощущением, что его голова наполнена битым стеклом. Ему снилась Марианна. Будто он находится в неприятно, резко освещенной комнате, лишенной, однако, каких-либо источников света. И будто он совсем голый. В комнате так холодно, что он вынужден постоянно двигаться, чтобы хоть немного согреться. Он уже совсем изнемог, а все не может позволить себе остановиться.

Пол, потолок и три стены затянуты безликой, серой тканью. А четвертая стена целиком из толстого стекла, сквозь которое он видит Марианну. Ведет она себя там совершенно свободно, как дома. Вот она встала с постели, облегчилась, умылась, причесалась. Потом села к столику, написала пару писем, взяла книгу — он даже название ее прочел на переплете: «Алиса в Зазеркалье» — и устроилась читать ее в своем любимом кресле. Но все отрывает глаза от страниц, будто ждет кого-то.

Через какое-то время он понял, что она ждет его. Тогда он подбежал к стеклу, прилип к нему носом и стал кричать ей, что он здесь. Голос его отражался от стекла и звучал гулко, как в туннеле. Эхо подхватывало его голос, бросало о стены, разбивая вдребезги. Отголоски множились, сталкивались друг с другом, создавая какофонию.

Марианна не обращала на него никакого внимания.

— Я здесь! — кричал он ей до хрипоты. И проснулся с ощущением, что его голова наполнена битым стеклом. Горло саднило.

Он застонал, вспоминая попойку с Микио Комото. В дверь постучали. Он сложил футони крикнул:

— Входите. Я уже встал.

Дверь раздвинулась, и оябунпереступил через порог. Чисто выбрит, подтянут. В легких брюках свободного покроя и в полотняной рубашке с короткими рукавами. Его затянутые в табиноги бесшумно ступали по татами.

Он ухмыльнулся.

— Это ты называешь «встал»?

— Угу, — буркнул Джейк.

Комото протянул ему стакан с жидкостью кроваво-красного цвета.

— Что это? — спросил Джейк, подозрительно нюхая жидкость.

— Если у тебя сохранилась хотя бы крупица уважения к своему телу, ты это выпьешь. — Он тряхнул головой. — Залпом. Иначе нельзя.

И расхохотался, глядя, как Джейк давится, глотая эту адскую смесь.

— Полости тоже прочищает, — объяснил он, заметив, что у Джейка слезы текли не только из глаз, но и из носа. — Встретимся через двадцать минут, — сказал он, принимая пустой стакан. — Тоси-сан покажет тебе, где здесь ванная.

По истечении этого времени Джейк чувствовал себя если и не совсем, то, во всяком случае, наполовину человеком. Рубашка с коротким рукавом, которую ему предложили, пришлась впору, но брюки, сшитые на японца, оказались коротковаты.

Они подкрепились рисовыми лепешками и чаем. Скудная трапеза, но никто из них в этот час не мог осилить ничего более существенного. За завтраком Джейк опять вспомнил свой сон и Марианну, умирающую на Цуруги. Мысль, что он начинает ненавидеть Японию, опечалила его.

— Куда мы едем? — спросил он Комото, когда они шли через лужайку.

— Я пришел к выводу, что в жизни надо иногда встряхнуться, — ответил Комото, открывая дверцу машины и садясь за руль. — Запутанные проблемы для своего решения требуют творческой атмосферы. Я устал от этого мрачного дома и от этих мрачных разговоров. Поэтому... — Он вырулил на дорогу. — Поэтому я предлагаю развлечься.

Под развлечением Микио Комото имел в виду, как скоро понял Джейк, игру в пачинко.Они доехали до Гиндзы и затерялись там среди толп народа и моря красок. Неоновая реклама обрушивалась на них каскадами, текла вдоль улиц, карабкалась в небо.

Они остановились перед стеклянными дверями зала, где было установлено множество автоматов для игры в пачинко. Живя в Токио, куда его послали для завершения среднего образования, Джейк часами гонял стальные шарики по почти вертикальному полю, слыша, как они ударяются о расставленные в определенном порядке металлические штыри.

Игра эта предельно проста: покупаешь шарики и, оттягивая специальный рычаг, щелкаешь по ним — от слова «щелкать» произошло и название игры, — стремясь выиграть побольше таких же шариков, чтобы потом обменять их на приз.

Джейк никогда ничего не выигрывал, но это не мешало ему часами простаивать перед автоматом. Его очаровывали яркие краски, вспыхивающие лампочки, шумовые и звуковые эффекты, сопровождающие игру.

Джейк буквально балдел от всего этого. Однажды он сбежал с уроков, чтобы поиграть в пачинко,а потом стал проделывать это довольно часто, находя в этой однообразной, бездумной симфонии звуков, красок и движений разрядку, несколько отличавшуюся от той, которую он получал в додзе,занимаясь боевыми искусствами.

В один из промозглых зимних дней он провел в зале игральных автоматов несколько часов. Когда он возвращался в школу, под ногами хрустел ледок. Воздух был пронизан светом, который казался тяжелым и тусклым, как свинец. В комнате его ждала телеграмма. Как змея в постели, -подумал он, когда прочитал ее. Из этой телеграммы он узнал, что Мэроки попали в автокатастрофу. Умерли не приходя в сознание после лобового столкновения с машиной, за рулем которой был пьяный водитель.

Теперь я остался совсем один, -подумал тогда Джейк. Рука его сама собой нащупала замшевый кошелечек. Только обломок фуостался в качестве напоминания, что когда-то у него была семья. Мэроки делали, что могли, чтобы развить в нем чувство связи с прошлым, рассказывая ему то немногое, что они знали о его матери. О его же отце они, по-видимому, не знали ничего.