Читаем без скачивания Три мушкетёра - Дюма Александр

— Я дорожу этой лошадью, Атос.

— И напрасно, друг мой: лошадь может споткнуться и вывихнуть себе ногу, она может облысеть на коленях, может поесть из яслей, из которых ела сапная лошадь, и вот она пропала или, вернее, пропали сто пистолей. Хозяин должен кормить свою лошадь, в то время как сто пистолей, напротив, кормят своего хозяина.

— Но на чем мы поедем домой?

— На лошадях наших лакеев, черт побери! По нашему виду всякий и так поймет, что мы не простые люди.

— Хорош у нас будет вид на этих клячах рядом с Арамисом и Портосом, которые будут красоваться на своих скакунах!

— С Арамисом и Портосом! — вскричал Атос и расхохотался.

— В чем дело? — спросил д'Артаньян, не понимавший причины веселости своего друга.

— Нет, ничего, продолжим нашу беседу, — сказал Атос.

— Значит, по-вашему…

— Надо взять сто пистолей, д'Артаньян. На сто пистолей мы будем пировать до конца месяца. Все мы очень устали, и неплохо будет отдохнуть.

— Отдохнуть?.. О нет, Атос, немедленно по возвращении в Париж я начну отыскивать эту несчастную женщину.

— Тем более! Неужели вы думаете, что лошадь будет при этом так же полезна вам, как звонкие золотые монеты? Берите сто пистолей, друг мой, берите сто пистолей!

Д'Артаньяну недоставало лишь одного довода, чтобы сдаться. Последний показался ему очень убедительным. К тому же, продолжая упорствовать, он боялся показаться Атосу эгоистичным. Итак, он уступил и решился взять сто пистолей, которые англичанин тут же и отсчитал ему.

Теперь ничто больше не отвлекало наших друзей от мыслей об отъезде. Мировая с хозяином стоила им, помимо старой лошади Атоса, еще шесть пистолей. Д'Артаньян и Атос сели на лошадей Планше и Гримо, а слуги отправились пешком, неся седла на голове.

Как ни плохи были лошади, все же господа быстро обогнали своих лакеев и первыми прибыли в Кревкер. Еще издали они увидели Арамиса, который грустно сидел у окна и, как «сестрица Анна» в сказке, смотрел на клубы пыли, застилавшей горизонт.

— Эй, Арамис! Какого черта вы тут торчите? — крикнули оба друга.

— Ах, это вы, д'Артаньян… это вы, Атос, — сказал молодой человек. — Я размышлял о том, как преходящи блага этого мира, и моя английская лошадь, которая только что исчезла в облаке пыли, явилась для меня живым прообразом недолговечности всего земного. Вся наша жизнь может быть выражена тремя словами: erat, est, fuit.[29]

— Другими словами? — спросил д'Артаньян, уже заподозривший истину.

— Другими словами, меня одурачили. Шестьдесят луидоров за лошадь, которая, судя по ее ходу, может рысью проделать пять лье в час!

Д'Артаньян и Атос покатились со смеху.

— Прошу вас, не сердитесь на меня, милый д'Артаньян, — сказал Арамис. — Нужда не знает закона. К тому же я сам пострадал больше всех, потому что этот бессовестный барышник украл у меня по меньшей мере пятьдесят луидоров. Вот вы бережливые хозяева! Сами едете на лошадях лакеев, а своих прекрасных скакунов приказали вести на поводу, потихоньку, небольшими переходами.

В эту минуту какой-то фургон, за несколько мгновений до того появившийся на Амьенской дороге, остановился у трактира, и из него вылезли Планше и Гримо с седлами на голове. Фургон возвращался в Париж порожняком, и лакеи взялись вместо платы за провоз поить возчика всю дорогу.

— Как так? — удивился Арамис, увидев их. — Одни седла?

— Теперь понимаете? — спросил Атос.

— Друзья мои, вы поступили точно так же, как я. Я тоже сохранил седло, сам не знаю почему… Эй, Базен! Возьмите мое новое седло и положите рядом с седлами этих господ.

— А как вы разделались со своими священниками? — спросил д'Артаньян.

— На следующий день я пригласил их к обеду — здесь, между прочим, есть отличное вино — и так напоил их, что кюре запретил мне расставаться с военным мундиром, а иезуит попросил похлопотать, чтобы его приняли в мушкетеры.

— Но только без диссертации! — вскричал д'Артаньян. — Без диссертации! Я требую отмены диссертации!

— С тех пор, — продолжал Арамис, — моя жизнь протекает очень приятно. Я начал писать поэму односложными стихами. Это довольно трудно, но главное достоинство всякой вещи состоит именно в ее трудности. Содержание любовное. Я прочту вам первую песнь, в ней четыреста стихов, и читается она в одну минуту.

— Знаете что, милый Арамис? — сказал д'Артаньян, ненавидевший стихи почти так же сильно, как латынь. — Добавьте к достоинству трудности достоинство краткости, и вы сможете быть уверены в том, что ваша поэма будет иметь никак не менее двух достоинств.

— Кроме того, — продолжал Арамис, — она дышит благородными страстями, вы сами убедитесь в этом… Итак, друзья мои, мы, стало быть, возвращаемся в Париж? Браво! Я готов! Мы снова увидим нашего славного Портоса. Я рад! Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого простодушного великана! Вот этот не продаст своей лошади, хотя бы ему предложили за нее целое царство! Хотел бы я поскорей взглянуть, как он красуется на своем скакуне, да еще в новом седле. Он будет похож на Великого Могола, я уверен…

Друзья сделали часовой привал, чтобы дать передохнуть лошадям. Арамис расплатился с хозяином, посадил Базена в фургон к его товарищам, и все отправились в путь — за Портосом.

Он был уже здоров, не так бледен, как во время первого посещения д'Артаньяна, и сидел за столом, на котором стоял обед на четыре персоны, хотя Портос был один; обед состоял из отлично приготовленных мясных блюд, отборных вин и великолепных фруктов.

— Добро пожаловать, господа! — сказал Портос, поднимаясь с места. — Вы приехали как раз вовремя. Я только что сел за стол, и вы пообедаете со мной.

— Ого! — произнес д'Артаньян. — Кажется, эти бутылки не из тех, что Мушкетон ловил своим лассо. А вот и телятина, вот филе…

— Я подкрепляюсь… — сказал Портос, — я, знаете ли, подкрепляюсь. Ничто так не изнуряет, как эти проклятые вывихи. Вам когда-нибудь случалось вывихнуть ногу, Атос?

— Нет, но мне помнится, что в нашей стычке на улице Феру я был ранен шпагой, и через две — две с половиной недели после этой раны я чувствовал себя точно так же, как вы.

— Однако этот обед предназначался, кажется, не только для вас, любезный Портос? — спросил Арамис.

— Нет, — сказал Портос, — я ждал нескольких дворян, живущих по соседству, но они только что прислали сказать, что не будут. Вы замените их, и я ничего не потеряю от этой замены… Эй, Мушкетон! Подай стулья и удвой количество бутылок.

— Знаете ли вы, что мы сейчас едим? — спросил Атос спустя несколько минут.

— Еще бы не знать! — сказал д'Артаньян. — Что до меня, я ем шпигованную телятину с артишоками и мозгами.

— А я — баранье филе, — сказал Портос.

— А я — куриную грудинку, — сказал Арамис.

— Все вы ошибаетесь, господа, — серьезно возразил Атос, — вы едите конину.

— Полноте! — сказал д'Артаньян.

— Конину! — повторил Арамис с гримасой отвращения.

Один Портос ничего не произнес.

— Да, конину… Правда, Портос, ведь мы едим конину? Да еще, может быть, вместе с седлом?

— Нет, господа, я сохранил упряжь, — сказал Портос.

— Право, все мы хороши! — сказал Арамис. — Точно сговорились.

— Что делать? — сказал Портос. — Эта лошадь вызывала чувство неловкости у моих гостей, и мне не хотелось унижать их.

— К тому же ваша герцогиня все еще на водах, не так ли? — спросил д'Артаньян.

— Все еще, — ответил Портос. — И потом, знаете ли, моя лошадь так понравилась губернатору провинции — это один из тех господ, которых я ждал сегодня к обеду, — что я отдал ее ему.

— Отдал! — вскричал д'Артаньян.

— О господи! Ну да, именно отдал, — сказал Портос, — потому что она, бесспорно, стоила сто пятьдесят луидоров, а этот скряга не согласился заплатить мне за нее больше восьмидесяти.

— Без седла? — спросил Арамис.

— Да, без седла.

— Заметьте, господа, — сказал Атос, — что Портос, как всегда, обделал дело выгоднее всех нас.