Читаем без скачивания Горный ветер. Не отдавай королеву. Медленный гавот - Сергей Сартаков

— Если бы все так, как Жужжин, — кричал он, — всякую мерзость и грязь вскрывали, мы бы тогда скорей к коммунизму пришли! Вон комендант в общежитии на стирке постельного белья «зарабатывает», каждый месяц в карман себе кладет. Это Барбин не видит. Комендант — орел! Комендант — лебедь! Или Виталий Антоныч. Сколько раз он на работу на казенном грузовике приезжал! Легковой ему не положено. На такси — свой карман бережет. А ножками топать не хочется. Грузовик что, рейс из карьера запишут. Поди проверь! А кому проверять положено, тот тоже на грузовике ездит.

— Тут действительно что-то неладно, — сказал, я — только с другой стороны. Ездить на такси Виталию Антонычу и зарплаты не хватит, очень дорогие у нас такси, а ножками каждый день топать — не каждый день так превосходно, как мы с тобой, Кошич, он себя чувствует. Он бы ведь мог давно уже и на пенсию. А не уходит. Тянет его работа. Понимаю: ездит на грузовике, это неладно. Но коммунизма Виталий Антоныч никак не испортит. При коммунизме такси, наверно, будут дешевле стоить.

— При коммунизме люди на работу будут ездить бесплатно, — сказал Тетерев.

А Кошич снова закричал, что до такого коммунизма, когда на такси все будут ездить бесплатно и все будет бесплатное, еще далеко, а его племянник Кошкин Федор Петрович, как заведующий, уже сейчас жрет бесплатно в своей столовой. И нет такого, даже самого маленького начальника, который хоть что-нибудь да не тянул бы с государства. И вообще в каждом человеке еще подлости из остатков капитализма сидят. Вот и надо выжигать их раскаленным железом поэзии…

Тогда и меня забрало.

— Прежде всего, — заорал я, — отстань ты от Виталия Антоныча. Хватит его честное имя трепать! А насчет раскаленного железа — штука хорошая. Да у Жужжина не очень-то оно раскаленное, пользы нет, только боль от него. Вот я вошел в комнату вашу. Хорошая комната. Умей я рисовать, я бы все, и койки с никелированными спинками написал бы, и радио, и занавески, и солнечный свет в окошке, и пиджачки шевиотовые на вешалке, а окурки в стакане алмазной грани не изобразил бы. Не место им в стаканах. И на картине тоже не место. Хотя вон они плавают. И ты над ними стихи Жужжина читаешь. Жизнь! А я окурков этих на картине видеть не хочу. И в комнате тоже. — Ткнул ему в руку стакан, прямо-таки приказал, и Кошич выполнил: — На, выплесни за окно. Гляди! Превосходно и без каленого железа получилось. И как раз осталась та картина, которую раньше я видел: хорошая комната.

— Вот Жужжин потому об окурках и пишет, — со злостью сказал Кошич, — чтобы люди их выплескивали! Спасибо поэту, что он видит всю грязь.

— Что он видит ее, допустим, спасибо, — сказал я, — а то, что он на ногах всюду тащит эту грязь, совсем не спасибо. И вообще мне больше нравится, когда поэты читают свои стихи, стоя в рост, а не на четвереньках.

Вася Тетерев пришел ко мне на подмогу с Белинским который сказал, что завидует внукам и правнукам, которым суждено увидеть Россию, стоящую во главе образованного мира, дающую законы и науке и искусству и принимающую благоговейную дань уважения от всего просвещенного человечества. Он, Белинский, из того далека угадывал, какая будет Россия, а Жужжин и Кошич живут в этой России, которая действительно сейчас дает законы всему миру и принимает благоговейную дань уважения, но видят не это, а только всякие гадости и ничтожности.

Я здесь умышленно пишу только то, что говорил Кошич и что говорили мы с Тетеревым, хотя и остальные ребята тоже потом не молчали. Но передать подробно все их слова — этой главы никак не хватит. Скажу только, что из шестерых сперва двое или трое поддерживали Кошича и тоже кричали: «А чего нам бояться правды?» «Стихи острые!», «Правильно, Николай!» Но потом и они задумались. Стали носы гладить. В затылках чесать. Папиросами задымили.

В общем же на Кошича такая стена надвинулась, что он уже не искал никаких доводов в защиту Жужжина, а только кривил губы и повторял одно:

— Ну и что же?

С тем мы и разошлись.

А назавтра он выкинул новую штуку. Тут у него была, как бы сказать, теория, философия, а там получилась живая практика.

Пошли мы после работы зарплату получать. До этого нам выдавали аванс. Теперь — расчет за месяц.

У конторы доска показателей. На доске по выполнению плана наша бригада на первом месте. Стало быть, при зарплате будет еще и прогрессивка. Лица у всех веселые.

У кассы очередь. Заняли. Кошич из нашей бригады оказался вторым. Первый — Вася Тетерев. Стоим, пересмеиваемся, планируем: на прогрессивку кто какой своей жене подарок купит. Тумарк и Кошич холостые. Петя Фигурнов говорит:

— Отобрать у них прогрессивку. Для ясности. Распределить среди женатых.

Тумарк спорит:

— А на знакомых девушек тратишь больше, чем на жену.

Хохочем.

Вообще правильно. Но откуда он знает, на жену сколько?

А Кошич отошел к сторонке, насвистывает. Потом достал из кармана записную книжку, вырвал, из нее листок и подает мне.

— Фокус. Вот ты сколько получишь, Барбин.

Посмотрел я в листок. Приятно. Тысяча пятьсот сорок семь рублей чистых на руки.

— Только в чем тут фокус? — говорю. — Без бухгалтерии высчитал? А для чего? Бухгалтерии нашей я, как себе, доверяю. А ты, видно, весь вечер дома трудился?

— Вообще потрудился. Может, даже больше, чем вечер, — говорит Кошич. И по карману себя похлопал. — Сюда не напрасно я камешки складывал. Расчеты действительно сложные были. Но фокус мой продолжается. Интересуешься, сколько я получу?

Пожал, я плечами. В бригаде все мы получали поровну.

— Непонятный вопрос, — говорю.

Кошич подает мне второй листок. Там обозначено девятьсот восемьдесят восемь рублей.

— Вот моя зарплата, — говорит. И опять хлоп себя по карману. — А здесь заявление…

И к кассе. Уже его очередь.

Вася Тетерев отходит от окошка. Шевелит сотенными бумажками, звенит мелочью.

— Здόрово работнули ребята. Полторы с хвостиком.

А у кассы между тем такой разговор.

Кошич. Я получаю только девятьсот восемьдесят восемь. Разницу заприходуйте.

Кассир. Товарищ Кошич, я ничего не знаю. Получайте, сколько вам по ведомости полагается.

Кошич. Не возьму. Принимайте разницу с моим заявлением. А мне выдайте квитанцию.

Кассир. Не могу. Для меня ведомость — закон. Идите в бухгалтерию, разбирайтесь. А деньги получите.

Кошич. Не возьму! Моих, честных, здесь только девятьсот восемьдесят восемь. Разбирайтесь вы сами. А я пойду в другое место. К прокурору!

Ну, вы сами понимаете, что от таких слов очередь сломалась. Кассир Кошичу деньги в окошечко подает, Кошич их обратно заталкивает. Оба кричат. Все, кто в очереди стоял, тоже закричали. И я закричал:

— Ты объясни!

Взял или не взял Кошич деньги, не знаю, но от окошка ребята его оторвали, и он оказался в кругу. Все возбужденные, злые, хотя, на кого злые, пока не понять. Но ведь не шутка же дело, что парень чуть ли не от половины заработка отказывается и кричит: деньги нечестные!

Зажали Кошича: «Говори!»

— А я не зря, как мальчик с пальчик, камешки в кармане из кессона выносил, — говорит Кошич. — У меня каждый камешек — мера выданного наверх грунта.

Ну и в общем сквозь разные крики вот какую собственную картину он нам развернул.

Без приписок начальство жить не может. Приписки — это премии за выполнение плана, похвалы сверху, а от рабочих, снизу, денежная благодарность. План наша бригада перевыполнила намного. Каким образом? Тем более что в этом месяце грунт был ужасный. Не наводит это на размышления? Короче говоря, Кошич камешки стал носить в кармане. Каждый камешек — кубло. Этим счетом получается одно, а поглядеть на документ в бухгалтерии, подписанный Виталием Антонычем, — другое, хотя там счет и идет на погонный метраж посадки кессона. А от завышенного объема и весь денежный расчет, как известно, завышенный: и зарплата, и прогрессивка рабочим, и премии за перевыполнение плана начальству. Конечно, и Виталию Антонычу. В бухгалтерии на документ Кошич не взглядывал, но расценки по метражу известны, метраж в кубометры тоже перевести нехитро, процент выполнения плана бригадой выставлен на доске показателей. А такую-то математику, чтобы суметь от начисленной зарплаты обратным ходом объем выполненной работы высчитать еще в пятом классе проходят. Вопрос к нам: кто как хочет, а он, Кошич, может ли такие незаконно начисленные деньги получать? Об этом он и написал заявление.

Стоим. Глядим друг на друга. У Васи Тетерева в руках пачка сотенных. Остальные ребята не получили еще. Кассир приглашает к окошку. Никто не идет. Рабочие из других бригад на нас косятся, сами понимаете, какие слова о нас говорят.

Не поверить Кошичу — носил же он исправно из кессона свои камешки! А дальше арифметика совсем уже не такая мудреная. Лезет в голову всякая чертовщина, и вместе с нею даже проклятый грузовик, на котором действительно иногда приезжал на работу Виталий Антоныч.