Читаем без скачивания В лесах. Книга вторая - Павел Мельников-Печерский

— Боязно, — тоскливо отозвался Василий Борисыч.

— Полно пустое городить! Слушать даже тошно тебя, ей-богу, — продолжал Семен Петрович. — Слушай: побоев тебе не миновать, без них не обойдешься. Но ведь и побои побоям рознь: от одних побоев синяки только бывают, от других смерть… Каких желаешь?.. Расчет, братец, верный: либо биту быть, либо смерть принять… Побои поболят да перестанут, а до смерти уложит — не встанешь. А хоша и не забьет тебя до смерти, так разве лучше, как пустит калекой век доживать?.. Подумай, рассуди — человек ты умный… Скажи, дело ль я говорю?

— Ох, уж, право, не знаю, что мне и думать, — жалобно промолвил Василий Борисыч. — Дело-то, как ни поверни, со всех сторон никуда не годится… Попутал меня окаянный!.. Да и то скажу я тебе, Семенушка, по душе скажу, как старинному другу, надежному приятелю, только уж не выдай ты меня…

— Охота пустяки-то говорить! «Не выдай!» Жид, что ли я, Иуда-предатель?.. Кажись, не первый день знакомы? — сказал Семен Петрович. — Говори, коли начал. Зачинай, дружище, зачинай — раскошеливайся!

— Не по душе она мне, Семенушка, — молвил Василий Борисыч.

— Кто?

— Да Прасковья-то.

— Скоренько ж, брат, откидываться вздумал, — лукаво усмехнулся саратовец. — Неделя-то прошла ли?

— Сам не знаю, как это случилось, — сказал Василий Борисыч. — Лукавый подвел! И теперь так она мне опротивела, так опротивела, что как только вспомню про нее, тошнехонько станет!.. Как же после того век-от с ней вековать?.. Подумай, что за жизнь у нас будет?.. Маета одна.

— Про это надо бы, Васенька, прежде было подумать, допреж улангерского лесочка. А теперь, как дело уж сделано, на увертки поздно идти, — молвил Семен Петрович. — Нет, дружище, дело твое теперь вот какое: либо женись да принимай от тестя небольшие побои, либо брось и на погибель иди, смертного часа жди.

— Ох, господи, господи! — тосковал Василий Борисыч, хватая себя за волосы.

— Нечего пожиматься-то, — подхватил саратовец. — Жениться — горе, не жениться — вдвое. Решайся, раздумывать нечего. Долго думать — тому же быть… Состряпать, что ли, самокрутку?.. Уж я постарался бы!

— Убегу я, Семенушка! — после недолгого молчания молвил Василий Борисыч.

— Куда? — спросил Семен Петрович. — От Чапурина, брат, не ухоронишься, со дна морского достанет.

— Я бы за рубеж, к некрасовцам, — вполголоса сказал Василий Борисыч. — Там у меня много знакомцев — не выдадут. Долга рука у Чапурина, а туда не дохватит.

— А по-моему, разве только на том свете от него ты укроешься, — молвил Семен Петрович. — У тебя за рубежом знакомцы, а у него деньги в кармане. Что перетянет?.. А?.. За границу уедешь… Да ведь граница-то не железной стеной огорожена. Сыщет тебя Чапурин и там. Не забудет дочернего позора, не помрет без того, чтоб не заплатить тебе за ее бесчестье…

— А может, не узнает, — промолвил Василий Борисыч.

— Не узнает?.. Как же?.. Разве такие дела остаются втайне? — сказал Семен Петрович. — Рано ли, поздно ли — беспременно в огласку пойдет… Несть тайны, яже не открыется!.. Узнал же вот я, по времени также и другие узнают. Оглянуться не успеешь, как ваше дело до Патапа дойдет. Только доброе молчится, а худое лукавый молвой по народу несет… А нешто сама Прасковья станет молчать как ты от нее откинешься?.. А?.. Не покается разве отцу с матерью? Тогда, брат, еще хуже будет…

— Ох, искушение!.. Право, не знаю, что и делать! — с отчаяньем молвил Василий Борисыч.

— Велеть нам с Петром Степанычем самокрутку ладить скорей, вот что надобно делать, — подхватил Семен Петрович. — Мы бы с ним зараз. Шапки с головы ухватить не успеешь, как будешь повенчан… Что же?.. Решай!..

— Подумать надо, — молвил Василий Борисыч и крепко задумался. Дуня Смолокурова с ума не сходила.

«Неужель придется навек расстаться с ней?» — думал московский посол.

— Ах ты, господи! — вскрикнул с досады Семен Петрович. — Ну, чего тут думать-то?.. Чего передумывать?.. За пазуху, что ли, голову-то спрячешь, как Чапурин ухватит тебя?.. Ну, Василий Борисыч, умный бы ты был человек, кабы не дурак!.. Вот уж истинно: ни рыба ни мясо, ни кафтан ни ряса… Ты ему дело, а он чепуху, ты ему вдоль, а он поперек!.. Вот уж как есть ни сана, ни мана…[204]. Так леший же побери тебя, не хочу и вступаться… Пущай с тебя Чапурин шкуру с живого сдерет. Вспомянешь меня под его кулаками, вспокаешься, что не хотел слушать меня.

— Ну, уж ты и осерчал! — жалобным голосом проговорил Василий Борисыч. — Сказать ничего нельзя!.. Право… Чем бы посоветовать, потужить со мной, а он браниться! А еще приятель…

— Да как же на тебя не серчать-то? — с досадой ответил Семен Петрович. — Все дело ему как на ладонке кажут, а он: «Подумаю!..» Нечего думать-то, коли цел хочешь быть. Венчайся, и делу конец!.. Экая мямля, прости господи!.. Эдакий чурбан!.. Вот уж настоящий пень лесной!.. Право!..

— Тебе бы только ругаться, — еще жалобней проговорил Василий Борисыч.

— Не стоишь разве?.. — перебил саратовец. — Драть тебя надо, коли сам своей пользы не видишь. Все тебе рассказано, все тебе доказано; сам понимаешь, что одно спасенье тебе — жениться скорей. Не женишься — пиши письма к родным, за упокой поминали бы…

— Ин вот что, — начал было Василий Борисыч, но вдруг остановился и задумался.

После короткого раздумья, с живостью схватив Семена Петровича за руку, молвил он:

— Пойдем на всполье, Семенушка, за Каменный Вражек. Там на вольном воздухе дельней потолкуем. А здесь ты вон на всю обитель кричишь — услышать могут… Пойдем!

— Пожалуй, пойдем, — небрежно молвил саратовец. — Только, признаться, не жду, чтоб и там вышел какой толк из наших с тобой разговоров. Потому — дурак, пользы своей не понимаешь…

Пошли, но только поравнялись с домиком Марьи Гавриловны, как глядевший из окна Патап Максимыч стал их к себе закликать:

— Ну что?.. В голове не трещит ли?.. Заходите к нам чайничать!

Пытался было Василий Борисыч отговориться недосугами, но Патап Максимыч так решительно сказал ему, чтоб тотчас же шел к нему, что смущенный московский посланник ослушаться не посмел. Как провинившийся перед хозяином пес, поджав хвост и понурив морду, робко и послушно идет на повелительный зов, так Василий Борисыч пошел в домик Марьи Гавриловны на зов Патапа Максимыча.

Саратовец не пошел. Он направил путь свой в обитель Бояркиных к будущему хозяину.

Четверо за чаем сидело, когда в уютные горенки Марьи Гавриловны вступил совсем упавший духом Василий Борисыч. Кроме Патапа Максимыча, были тут Марко Данилыч, Михайло Васильич да кум Иван Григорьич. Вчерашнего похмелья на них и следов не осталось. Чинно, степенно сидели они, дельные речи вели, о торговых делах толковали. Про волжские низовья, про астраханские рыбные промыслы шла у них речь. Марко Данилыч был знатоком этого дела. Был он один из главных поволжских рыбных торговцев.

— Садись-ка, Василий Борисыч, да слушай, — сказал Патап Максимыч, когда тот, помолясь богу и отдав каждому из сидевших по особому поклону, молча подсел к самовару.

— Поэтому выходит, что вся, значит, тамошняя рыбная часть нашими местами держится? — сказал Иван Григорьич Марку Данилычу.

— От большого возьми до малого, все здешнее. Все здешним народом работается, — говорил Смолокуров. — Лодки ли взять, все до единой в Черноречье[205] рублены: и морские, и кусовые, и ловецкие, и живодные, и реюшки с бударками, и косные[206].

Что за зиму их ни нарубят, все по весне на Низ плавят!.. Проволочная уда из Безводного, кованцы на кусовые самоловы тоже в здешних местах по Волге куют; дель на ставные сети и на плавные из Ягодного; бечева — горбатовская, лоцмана из Татинца да из Кадниц[207], ловцы тоже все почти из наших местов, да и промышленников взять, так здешних-то — больше половины. Исстари так повелось. Еще в те поры, как ловили рыбу «безданно, безъявочно», на рыбных промыслах ватаги[208] бывали все нижегородские…

И когда московские пошлины на рыбу старыми царями были положены, сбирали их у Старого Макарья, для того что все промышленники вокруг того места проживали[209]. Самим низовцам без нашего брата ввек бы с рыбой не управиться… Говорят же, что в стары годы, когда нашего брата на Низу еще не было, астраханцы заместо белой рыбицы кобылятину в Новгород слали… Значит, рыбы от кобылы отличить не могли. И до сих пор астраханцев тем дразнят. И не любят же они того присловья! Захохотал Патап Максимыч. — Употчевали, значит, постников калмыцкой маханиной[210], — говорил он.

— Теперича на рыбных ватагах саратовцы в силу пошли, отбивают у нас рыбную часть, — продолжал Смолокуров. — Потому-то всякому здешнему тысячнику и советовал бы я этим делом заняться, поднять бы да поддержать дедовские промысла, не отдавать их саратовцам… Да и выгодно. Что вы, Патап Максимыч, на это скажете?