Читаем без скачивания Ричард Длинные Руки - рейхсфюрст - Гай Орловский

— Наконец-то! — сказал я. — Бобик, не спеши, это свои.

Бобик посмотрел на меня с укором, дескать, сам знаю, я ж не копытное какое, подпрыгнул и ринулся навстречу скачущим.

Кони круто подались в стороны, едва не сбрасывая всадников. Я видел, как те старательно удерживают их и стараются уверить, что это хорошая собачка, ее уже все знают.

Во главе сухой, как прожаренное на солнце тощее дерево, молодой парень, но когда приблизились, я понял, что совсем не молодой, просто фигура поджаро молодая, и движения резкие, порывистые, чем-то похож на Норберта Дарабоса.

Наконец нас увидели, начали придерживать коней. Зайчик еще сбросил скорость, но все равно, когда мы приблизились, передний вскрикнул с восторгом:

— Что за конь, ваше высочество!

— Хороший воин, — сказал я саркастически. — На этом коне мое высочество и прекраснейшая женщина, а вы комплимент коню? Тогда уж и моей собачке…

Бобик повилял хвостом, готовый слушать комплименты и похвалы, а всадник жутко смутился:

— Простите, ваше высочество…

Я хотел было соскочить и снять эльфийку, но решил поступить проще и всего лишь откинул капюшон с ее лица на спину. Командир отряда икнул, остальные ахнули, у всех глаза расширились так, что хоть щас всех до единого принимай в эльфы.

Лалаэль сидит, вжавшись узенькой спинкой в мою широкую, надеюсь, грудь, дивные золотые волосы за время скачки растрепались, голубые ленты не удержали это богатство, и вся эта роскошь ниспадает по ее плечам. Вообще у этого существа в самом деле нечеловеческая красота нежнейшего создания, далекого от нашей грубой жизни, тонкого, изящного и гордо выпрямленного, как суслик возле норки.

Она пугливо смотрела на страшных людей, а у них на лицах такое, что сейчас преклонят перед нею колени, ибо все мы охотнее всего поклоняемся женской красоте.

— Вольно, — сказал я громко у нее над ухом, из-за чего она съежилась, а они все моментально меня возненавидели. — Докладывайте!.. Да-да, захлопните пасти и докладайте!

Передний всадник, что похож на Дарабоса, с трудом удерживал бешено пляшущего под ним коня, которому страстно хочется мчаться дальше, романтик, видно.

— Ваше высочество, — крикнул он срывающимся голосом, — я сотник Керш. Послан вперед приготовить место для лагеря! Конница лорда Будакера будет здесь через час уже к вечеру!..

Я выдохнул с облегчением:

— Ну, наконец-то…

— Ваше высочество! Нам какие-то распоряжения?

— Да, — сказал я. — Здесь земли сэра Мидля, это шателленский лорд, так что проходим, не останавливаясь и не чиня вреда. Вы с отрядом этим же галопом к реке, там граница с герцогством Ламбертиния. Там я и сам заприметил неплохое местечко для лагеря всей армии.

— Надолго остановимся, ваше высочество?

— На ночь, — отрубил я. — Всего на одну ночь.

Он выкрикнул звонко и молодо:

— Разрешите выполнять?

— Да, — ответил я. — Выполняйте. Разрешаю. Весьма. И быстро!

Он вскинул руку, все развернули коней, все еще не отрывая восторженных взглядов от нежной юной эльфийки, и помчались. Вернее, их помчали мудрые кони, что знают — красивой может быть только молодая трава и отборный ячмень.

Я тронул Зайчика, он пошел шагом, а Бобик сразу начал нарезать вокруг нас все расширяющиеся круги: чего ищем, ну чего ищем?

— Видишь, — сказал я эльфийке, — с каким восторгом на тебя смотрят? Как на волшебную фею.

Она чуть изогнулась, стараясь вывернуться и посмотреть мне в лицо, голос ее прозвучал неуверенно и сдавленно, словно она польщена и перепугана еще больше:

— Ну да, вы же любите отрывать всем крылья…

— Не все, — запротестовал я. — Есть такие, что не отрывают!

— А как их отличить?

Я развел руками:

— Увы… Более того, даже те, что не отрывают, могут под горячую руку оторвать и голову, не только крылья.

Она зябко поежилась, придвинулась ко мне ближе. Глаза оставались испуганными, она зябко ежила и без того узенькие плечики.

— Как у вас все страшно.

— Держись ближе ко мне, — посоветовал я, — и никто тебя тронуть не посмеет.

Она зыркнула исподлобья, но сказать ничего не сказала, а что подумала, ладно, в женских мыслях сами женщины не разберутся, у них чуйства всякие, а это существо хоть и маленькое, но все равно женщина. Как мне иногда кажется, они даже маленькие — женщины тоже.

Я настоящий мужчина! Все больше в этом убеждаюсь, когда общаюсь вот с этим пищащим существом, что не человек, а вроде бабочки, а какие бабочки умные, все знаем, бабочки — это те же бабы, только мелкие и поизящнее, однако же умело черпаю знания даже из такого сосуда, даже сосудика, ибо великий, хоть и кончивший в сумасшедшем доме мудрец сказал: кто не хочет умереть от жажды, должен научиться пить из всех стаканов.

Оказывается, если не брешет, ей так хотелось, чтобы мама любила ее больше, чем Мухтаэля, что постоянно с ним соперничала, потом научилась побеждать, а затем уже шла во всем с большим отрывом, так что сейчас она лучший стрелок из лука во всем племени, а также искун и прятальщик.

Народ ее, по рассказам стариков, когда-то был великим и многочисленным, но если так пойдет и дальше, скоро они вовсе исчезнут с лица земли.

Исчезнут, подумал я молча, это несомненно. Но исчезнуть можно по-разному. Либо как чудь, что при наступлении жестоких славян ушли в глубокие пещеры, можно, как гордые нарты, что не пожелали поклониться Богу и все погибли, а можно и как киммерийцы, что были разбиты скифами и стали скифами, а те, в свою очередь, исчезли, ставши славянами…

Так племена и народы исчезали, превращаясь в новую общность и новый народ, но сами люди продолжали жить, и в чертах моих соратников можно увидеть этруска, хетта, печенега и даже гондванина.

— Старики считают, — попискивала она грустным голосом, — что надо довериться тебе во всем…

— Мудрые у вас старейшины, — согласился я великодушно.

— …потому что больше вообще некому, — продолжила она, — а возможности племени исчерпаны. Ты либо погубишь всех, что вернее всего…

— Хорошая у меня репутация, — пробормотал я.

— …либо как-то поможешь выжить, — закончила она. — Но это почти невозможно. Однако все согласились на Совете, что лучше уж погибнуть быстро, чем угасать еще жалкие сотни лет.

Я сказал ей в ухо с горделивой надменностью:

— Лапушка! Я как раз то чудо в перьях, для которого нет слова «невозможно».

Она встрепенулась, как птенчик в тесном гнездышке, вывернулась и посмотрела на меня через плечо несколько диким взглядом.

— А какое, — спросила она с великой надеждой, — есть?