Читаем без скачивания Роман женщины - Александр Дюма-сын

— С вашей дочерью? — удивилась Жанна Булэ. — Вы…

— Я говорю вам, что это была моя дочь!

Жанна Булэ смутилась.

— Так вы мать этой девочки? — переспросила она.

— Разве мои страдания не убеждают вас в этом?

— Мне сказали, — проговорила тихо Жанна Булэ, — что мать ее умерла…

— Умерла! — повторила Мари. — А что сказали про меня Клотильде?

— То же самое, и бедное дитя…

— Плакало?.. О, говорите мне, говорите, что оно плакало, — сказала Мари, падая на колени.

— Да, — отвечала добрая женщина, тронутая такой сценой. — Клотильда очень плакала, сударыня, и даже отбросила от себя игрушки, купленные ей г-ном де Брионом.

— Бедная крошка!.. Как вы думаете, я найду ее в Париже?

— Полагаю так, сударыня.

— Что мне делать, скажите мне, что делать?.. Я начинаю терять рассудок…

— Вы только что приехали, как кажется?

— Да.

— Вы еще не были в своем доме?

— Нет еще, — отвечала, краснея, Мари.

— Действительно, вы прежде хотели обнять свою дочь.

И добрая женщина утерла выкатившуюся из глаз слезу.

— Поезжайте к себе, — сказала она.

— А потом?

— Там вы, без сомнения, узнаете, где находится ваше дитя, люди должны знать… Но странно, что вы не знаете, что тут делалось.

— Я путешествовала… и все считали меня умершею.

— Правда! Надо бы написать ее отцу.

— Он умер, — проговорила Мари глухим голосом.

— Бедная сиротка! — печально сказала Жанна Булэ.

— Вам жаль ее; о, благодарю вас…

— Я любила ее… Могу я быть вам в чем-нибудь полезной?

— Благодарю! Помолитесь за меня — и только.

И сказав это, Мари, как помешанная, бросилась к карете, где ожидала ее Марианна.

— Что случилось? — спросила она Мари, видя ее бледность.

— Здесь нет более моей дочери, — отвечала г-жа де Брион.

— Где же она?

— Не знаю! Я говорила тебе, что Бог от меня отступился.

— Куда прикажете ехать? — спросил их кучер.

— На улицу Святых Отцов, № 7, — ответила Мари и закрыла лицо руками. — Боже мой! — продолжала она. — Еще новое доказательство Твоего гнева… они овладели моим ребенком.

И несчастная мать задыхалась от мук и неизвестности.

Вскоре карета остановилась у дома. Окна его были закрыты, казалось, он давно был забыт всеми; Мари подошла к воротам; привратник не узнавал ее. Она позвонила, и старый слуга, вышедший по этому зову, узнал свою госпожу, но отступил в ужасе при виде ее распущенной косы, красных глаз и бледных, исхудалых щек.

— Где Клотильда? — спросила г-жа де Брион. — Где она?

— Разве вы не знаете этого, сударыня?

— Нет.

— Она у сестры г-на де Бриона.

— Ты знаешь наверное?

— Да, сударыня.

Мари сбежала вниз, где стояла Марианна, державшая в руках пачку писем.

— Она у тетки, — едва проговорила бедная женщина, снова отдаваясь надежде. — Кучер, на улицу Sèvres, № 12, как можно скорее!

И прежде чем слуга, озадаченный неожиданным возвращением г-жи де Брион, успел опомниться — обе они уселись в карету.

— Вот письма, — сказала Марианна.

— Что мне в них теперь, — отвечала Мари.

— Они от Клементины, — продолжала старуха.

— А!.. Бедная Клементина, она и не подозревает, что делается со мною.

Однако она не распечатывала этих писем; вести о счастье ее подруги могли только увеличить ее страдания.

Приехали на нужную улицу; карета остановилась.

Мари вошла в дом своей невестки, той самой, о которой она говорила когда-то, что не хотела бы быть вынужденной когда-нибудь просить ее прощения. Однако она позвонила; горничная отворила ей двери.

Назвав себя, Мари спросила, дома ли и можно ли видеть девицу де Брион. Ей объявили, что невестки ее нет дома.

— Мне необходимо ее видеть, — повторила Мари.

— Она выехала, уверяю вас, — отвечала горничная.

— Я готова ждать ее возвращения, — настойчиво сказала Мари и хотела войти.

— Это будет бесполезно, сударыня; госпожа моя не приедет сюда, она в деревне.

— Клотильда! — закричала Мари.

— Мамаша! — отвечал детский голос.

Тогда г-жа де Брион оттолкнула стоявшую у дверей женщину и, бросившись в комнату, из которой слышался голос малютки, встретилась со своей невесткой, вышедшей на этот шум.

— Что вам угодно, сударыня? — спросила она.

— Я пришла за дочерью! Отдайте мне мою дочь!

— Здесь нет вашей дочери, говорю я вам!

— Вы лжете, сударыня! — сказала Мари. — Вот она!

И действительно, малютка, вырвавшись из рук приставленной к ней женщины, обливаясь слезами, бросилась в объятия матери.

— Мамаша, мамаша, увези меня отсюда!

— Это не твоя мать, — сказала, останавливая ее, тетка, — твоя мать давно умерла. Возьмите ее отсюда, — прибавила она, обращаясь к прислуге.

И, несмотря на слезы Клотильды, несмотря на угрозы и просьбы матери — малютку унесли.

— Теперь что угодно вам? — спросила пожилая дева г-жу де Брион.

— Я требую, чтобы вы отдали мне мое дитя и объяснили право, по которому вы овладели ею.

— По праву? По праву родных мужа той женщины, которая покрыла стыдом его имя и которая может сгубить ребенка, как погубила себя.

— Что вы хотите сказать?

— То, что вы опозорили наше имя и убили вашего мужа.

— Убила мужа!

— Читайте! — И она подала Мари статью журнала, рассказывавшую об отыскании трупа Эмануила и найденной при нем бумаге, свидетельствующей о самоубийстве, с прибавлением, что причины такого поступка г-на де Бриона остаются тайною. — Но вам известны эти причины, сударыня. Не правда ли? — спросила безжалостная женщина.

— Да ведь Эмануил завещал мне отыскать нашу дочь, — возразила Мари.

— Вы лжете.

— Он сам сказал мне, где она находится.

— Это неправда.

— Наконец, он простил меня, — прибавила Мари и подала ей его записку.

— Вы лжете, повторяю вам, — эта записка поддельна.

Мари упала к ногам своей невестки.

— Отдайте мне мою дочь, сударыня, умоляю вас!

— Ни за что.

— Именем всего святого, умоляю вас, отдайте мне Клотильду. Я буду любить ее, буду посылать ее к вам ежедневно, когда вы захотите этого; буду молиться за вас, но отдайте мне ее, отдайте, ради Бога.

— Невозможно.

— Невозможно, говорите вы? Но что я сделала вам? И кто же может осудить мать на разлуку со своей дочерью?

— Королевский прокурор, сударыня; т. е. лицо, отвечающее за свои действия перед обществом и обязанное поддерживать в нем чистоту нравственности; королевский прокурор, говорю вам, не дозволит женщине, увлекшейся незаконною любовью и убившей мужа, — сделаться руководительницею дочери, ибо, в противном случае, когда последняя, сделавшись женщиной, пойдет по следам матери своей, то общество не простит ему такого снисхождения. Теперь, сударыня, оставьте меня; я не знаю вас более и не хочу знать!

— Боже мой! О, как хорошо вы должны знать и прошедшее и будущее, чтобы решиться на подобную жестокость! Королевский прокурор мог поступить таким образом, как блюститель нравственности, ответствующий перед людьми; но неужели вы думаете, что такое действие найдет оправдание перед судом Бога? Или вы думаете, что Бог, даровавший ребенка женщине и видевший ее девятимесячное страдание, дал кому бы то ни было право отнимать у нее это дитя; тем более, когда в нем одном несчастная мать полагает свою надежду и цель своего существования? Выгоняя меня — вы не боитесь, кажется, суда Бога…

— Нимало, потому что, отдавая в этом отчет Ему, я скажу: «Эта женщина вспомнила о своем достоинстве матери только тогда, когда узнала, что она была и дурною дочерью и дурною женою. Вспомнила тогда, когда она сделалась уже недостойною священных прав своих». Вот что отвечу я на этом суде, которым вы пугаете меня, и надеюсь, Бог простит меня.

— Это ужасно, — говорила Мари, — это ужасно! Клотильда! Бедная Клотильда!.. Но скажите мне, — продолжала она, обращаясь к неумолимой невестке, — что вы хотите только помучить меня; да, вы осуждаете меня на некоторое время не видеться с нею; хотите наказать меня этой разлукой… о! Я заслуживаю этого! Но потом вы отдадите мне мою дочь? Умоляю вас, не будьте жестоки! Вы видите, я готова целовать ваши руки, ноги… но только не лишайте меня последнего счастья и отдайте мне мою Клотильду.

— Говорю вам, сударыня, что вы умерли для нее. Оставьте же меня, повторяю вам, или я заставлю вас удалиться. — И сказав это, старая дева протянула руку к звонку.

Мари встала.

— Хорошо же, — сказала она, — вы неумолимы, ибо не знаете чувств матери, и небо, лишая вас этого, знало что делало; вашему сердцу чуждо мое страдание, потому что ему чуждо всякое чувство. Я оставляю вас: пусть судит вас Бог! Берегитесь! Он проклянет вас — как я вас проклинаю!