Читаем без скачивания В огонь и в воду - Амеде Ашар

— А! И вы тоже! — проворчал сквозь зубы Бриктайль, только что сваливший одного из людей маркиза де Сент-Эллиса.

— Да! И я, черт побери!.. Ведь надо же мне показать!.. смотрите… вот ваши плуты бегут… а вот и маркиз де Сент-Эллис с этим проклятым Монтестрюком!..

— Ах! Если бы их было только двое! — продолжал д’Арпальер, узнав принцессу, спешившую подъехать к Орфизе, и смутившись от этой неожиданной встречи.

Лудеак проскользнул к ним, как лисица.

— Теперь все пропало! — сказал он. — Бегите скорее.

Капитан зарычал, как бульдог; губы у него побелели. Он еще не решался бежать: у него блеснула безумная мысль — кинуться на Монтестрюка и вырвать у него жизнь или самому погибнуть. Вдруг он почувствовал, что лошадь его слабеет и падает под ним.

— Гром и молния! — воскликнул он. — Моя лошадь ранена!

Услышав это знакомое восклицание, Гуго обернулся, но не заметил капитана, впереди которого вертелись Лудеак и Шиври, делая вид, что рубятся с ним.

— Скорее хватите меня шпагой, чтобы я мог упасть, — сказал Бриктайлю Лудеак, — и берите мою лошадь! Она надежная!

Итальянец махнул шпагой, и Лудеак тяжело свалился с лошади. Капитан перепрыгнул на его седло и умчался.

Эту самую минуту и выбрал Цезарь, чтобы броситься на своих недавних союзников. А Монтестрюк был так занят графиней де Монлюсон, что не слишком заботился о бегстве капитана. Он уже забыл о раздавшемся в его ушах восклицании. Он был с Орфизой, он видел только ее одну.

— Я опять вас вижу! И вы невредимы, не правда ли? — воскликнул он радостно.

— Совершенно, — ответила она и, забывшись, протянула ему обе руки, которые он поцеловал с восхищением. — Я немножко, может быть, и дрожала, но теперь, когда все кончено, признаюсь, я довольна, что присутствовала при одной из тех сцен, какие только и можно видеть, что в испанских драмах. Но объясните мне, пожалуйста, как вы сумели подоспеть вовремя, чтобы вырвать меня из когтей этих разбойников? У вас есть добрая фея в распоряжении, что ли?

— Вот она, эта добрая фея, — ответил Гуго, указывая на принцессу.

— Вы? — воскликнула Орфиза, у которой страх начинал уступать место удивлению. — Каким чудом, в самом деле, вы оказались здесь вместе с маркизом де Сент-Эллисом?

— На этот вопрос гораздо лучше мог бы ответить граф де Шиври, который вас так удачно провожал! — сказал Гуго, бросив на Цезаря гневный взгляд.

— Не понимаю, что вам угодно этим сказать, — произнес граф Шиври со своим всегдашним высокомерием. — Я провожаю герцогиню д’Авранш в неосторожно предпринятой ею поездке. Шайка разбойников, пользуясь пустынной и дикой местностью, напала на ее карету. Мы обнажили шпаги, мой друг Лудеак и я, чтобы наказать бездельников; я, право, не понимаю, из чего тут поднимать крик!

— В самом деле не из-за чего, если считать пролитую кровь ни во что… — ответила графиня де Монлюсон. — Но все это нисколько мне не объясняет, зачем здесь принцесса Мамиани.

— Поговорим об этом после! — сказала Леонора спокойно.

Взгляд ее скользнул при этом по графу де Шиври.

— Наверно, что-то случилось, — шепнул Цезарь на ухо Лудеаку.

— Боюсь, что так, — ответил тот тоже шепотом.

XXXII

Тишина после бури

Поведение Гуго совершенно успокоило маркиза де Сент-Эллиса: если бы у него и оставалось еще сомнение после разговора с принцессой, то по одному голосу своего друга он бы мог теперь убедиться, каковы именно его чувства. Маркиз был счастлив, что может любить его по-прежнему. Эта новая весна его сердца выразилась в горячих объятиях, которые Гуго, ничего не подозревая, мог приписать только радости маркиза от неожиданной встречи. Теперь, не видя больше в Гуго соперника, маркиз чувствовал себя способным на самые великодушные жертвы; к этому пробуждению прежней преданности примешивалась, впрочем, и смутная надежда победить наконец своим постоянством упрямое сердце Леоноры, которая не могла же вечно вздыхать о том, кто не любил ее вовсе.

Принцесса испытывала то внутреннее глубокое счастье высокой души, которое появляется вследствие принесенной любимому существу жертвы. Рядом с ней, опираясь на ее руку, сидела графиня де Монлюсон, еще взволнованная минувшей опасностью, но тронутая чувством, чистый источник которого изливался прямо в ее сердце. Она рада была и тому, что любила, и тому, что в себе самой чувствовала отзыв на эту любовь.

Цезарь и кавалер держались немного в стороне; они были унижены, побеждены. Этот искусно составленный план, смелое похищение, дерзкая попытка сделать из графа де Шиври герцога д’Авранша и обладателя одной из самых прелестных женщин во всей Франции — все обратилось в прах, пропало, рухнуло в ту самую минуту, когда успех уже казался так близок.

Когда путешественники снова тронулись в путь, граф де Шиври сделал знак Монтестрюку и немного отстал. Этого никто не заметил, так как при выезде из долины опять въехали в тесное ущелье. Как только Гуго подъехал к нему, Цезарь сказал:

— Не угодно ли вам, граф, поговорить о серьезных вещах шутя, чтобы графиня де Монлюсон, если она взглянет случайно в нашу сторону, не была обеспокоена?

— Охотно, граф.

Лицо Шиври озарилось веселой улыбкой.

— Вы не верите, надеюсь, всем этим изъявлениям дружбы, которые я вам так часто выказывал, чтобы угодить моей прекрасной кузине? На самом деле я вас ненавижу, и вы, должно быть, питаете ко мне то же самое чувство.

— От всего сердца, особенно теперь.

— Следовательно, любезный граф, — продолжал де Шиври, — вы не удивитесь, если когда-нибудь я попрошу у вас объяснения.

— Когда угодно! Завтра, если хотите, или сегодня же вечером.

— Нет, не сегодня и не завтра. Вы позволите мне самому выбрать час, который для меня будет удобнее. Неужели вы забыли, что графиня де Монлюсон наложила на нас перемирие на три года?

— Разумеется, не забыл.

— Я нарушу перемирие только в удобную для меня минуту, когда мне уже нечего будет щадить.

— Это только доказывает, что вы ставите осторожность выше других добродетелей.

— Вы очень тонко насмехаетесь, любезный друг; да, именно, я люблю осторожность, особенно когда она позволяет мне пользоваться всеми моими преимуществами. Но будьте спокойны, вы ничего не проиграете от того, что подождете.

— Вы даете мне клятву?

— У графини де Монлюсон такой характер, что она никогда не простит мне, если я вас вызову; но, если это вам доставит удовольствие, я даю вам слово, что один из нас убьет другого и что я ничего не пожалею, чтобы этим другим были вы.

— Посмотрим; но я вам все-таки благодарен за это слово. Оно мне так приятно, что накануне того дня, когда графиня де Монлюсон сделается графиней де Шаржполь, я непременно напомню вам о нем, если вам самому изменит память.