Читаем без скачивания Елизавета Федоровна - Дмитрий Борисович Гришин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С последним утверждением согласиться трудно. Елизавета Федоровна, человек твердого характера и сильной воли, продолжала бороться. В начале 1911 года, изучив массу исторических документов, она писала секретарю Императорского Православного Палестинского общества и члену Предсоборного Присутствия А. А. Дмитриевскому: «Диаконисы в древности жили обителями, а не только как отдельные личности при церквах… Я принципиально против монахинь, выходящих на служение ближнему в мир, в чем со мной согласны некоторые иерархи. Мне бы также не хотелось обращать мою обитель в обыкновенную общину сестер милосердия, так как, во-первых, там только одно медицинское дело, а другие виды даже не затронуты, и, во-вторых, в них нет церковной организации, и духовная жизнь на втором плане, тогда как должно быть совершенно наоборот». В пояснительной записке Синоду Великая княгиня ссылалась на историю Церкви, на примеры русского подвижничества, на авторитетные мнения первосвятителей в прошлом. Тщетно! Даже Государь склонялся на сторону верхов духовенства. Тогда весной 1911 года был разработан новый временный устав обители, а третий, на который сегодня ориентируются историки, появился в 1914 году. Окончательно вопрос о диаконисах отложат на запланированный Поместный собор, но когда он соберется в Смутные годы революции, подготовленный доклад так и не рассмотрят…
Тем не менее обитель, получившая в знак объединения двух заявленных путей наименование Марфо-Мариинской, начала работу, и к 1909 году в ней сложился определенный уклад. «Те несколько сестер, что живут у меня, – сообщала Елизавета Федоровна императору, – хорошие девушки, очень верующие – ведь и все наше служение основано на вере и живет ею. Батюшка их наставляет, три раза в неделю у нас бывают замечательные лекции, на которые приходят и гостьи. На утреннем правиле батюшка читает из Евангелия и говорит краткую проповедь и т. д. Я опекаю их, мы разговариваем. Едят они без меня – кроме как в праздники, на Пасху, может, чаще. Чай пьем все вместе, и священник с матушкой тоже, разговор бывает о духовном. Потом у нас будет большая трапезная, как в монастырях, с чтением житий, а я как настоятельница буду иногда выходить и смотреть, чтоб все было по моему установлению. В нашей жизни очень много от монастыря, я нахожу это необходимым. У нас даже несколько бывших сестер милосердия, рекомендованных их начальницами, и девушки, которых прислали старцы, и т. п.
Ну а свои старые обязанности я тоже не оставляю – комитеты и все мои прежние дела остались. Это всегда было на мне, и только со смертью Сержа приемы, ужины и т. п. кончились и никогда больше не возобновятся. Я принимаю мало, только если на то есть причины… Я стараюсь, чтобы другие смогли отдохнуть в моем старом доме в Москве (в Николаевском дворце. – Д. Г.) и в то же время чтобы начатое мной дело не страдало от того, что я провожу с гостями по нескольку часов. Что до путешествий, то, во-первых, это дорого, а, главное, было бы неправильно “возложивши руки на свой плуг, озираться назад”!»
Посетивший Первопрестольную почти в то же время философ и писатель В. В. Розанов опубликовал в газете «Новое время» статью под названием «Великое начинание в Москве», где со слов художника М. В. Нестерова рассказал о поразившем его деле: «Великая княгиня Елизавета Федоровна, потерявшая мужа таким ужасным образом, пережив невыразимое душевное потрясение, – положила всю энергию души на такое начинание, которое удивительно по своей новизне, мысли и глубине… Скорбная княгиня-вдова вложила всю свою душу и употребила все материальные средства, которыми располагала лично, в устроение Марфо-Мариинской обители милосердия – деятельного полумонастыря исключительно с назначением практической помощи населению…
Вопрос был в имени “сестер”, которые суть монахини и не монахини, живут и в миру и вне мира: для людей, находящихся вне обители. Ясно, что они стоят в церкви, как некоторый чин ее, как ступень в слоях церковного жития; но в современной церкви для такого особенного чина и этой своеобразной ступени нет имени и примера. Тогда своеобразно было бы вспомнить о древнем и забытом потом чине “диаконис”… Этот цветок духовной жизни никогда не вырывался из церковной почвы, но он только не поливался…
Учреждение прямо великое! С этими религиозными оттенками и в этой сказывающейся с первого шага широте замысла – это совершенно ново на Руси! Предприятие, которое давным-давно ожидает русский народ, недостаток которого в церкви русской отогнал от этой церкви или расхолодил к ней множество пламенно веровавших душ, ставших даже в антагонизм с церковью, в борьбу с ней! Сколько раз приходилось слышать, читать: “Бога молют, а человека бросают без помощи. В таком случае любят ли они и Бога? И чиста ли их молитва?”… Нужно заметить, что Великая княгиня не учреждает только на свои средства эту обитель, но основывает ее как личное свое дело, и становится во главе ее, как деятельница, подвижница, труженица. Я спросил у Нестерова, какова же форма будет у новых диаконис? – Белая… Нельзя не сказать, что добрая и благородная княгиня, и всегда пользовавшаяся большой и всеобщей любовью в Москве, – с осуществлением ее замысла войдет в нашу историю, как дорогое светлое лицо, которое никогда не померкнет. Дай Бог всему пути разума и силы». Елизавету Федоровну все-таки услышали. Поняли!
Созданной обители для духовного окормления сестер и совершения богослужений требовался священник. Великая княгиня нашла его в городе Орле, в своем подшефном 51-м драгунском Черниговском полку. Уроженец Воронежской губернии, сын священника, выпускник духовной семинарии и Варшавского ветеринарного института, Митрофан Васильевич Серебрянский с 1897 года служил настоятелем Покровского полкового собора и славился в Орле прекрасными проповедями. Елизавете Федоровне он был представлен в Сарове во время прославления преподобного Серафима, произведя на нее самое благоприятное впечатление. В Русско-японскую войну отец Митрофан был вместе с полком на фронте и за проявленные там пастырские заслуги удостоился с возведением в протоиереи наперсного креста на Георгиевской ленте. Узнав о задуманной в Москве обители, он разработал собственный проект ее устройства, который так понравился Великой княгине, что вопрос о духовнике решился сам собой. Осенью 1908 года, приняв приглашение Елизаветы Федоровны, священник переехал в Первопрестольную, причем перед этим ему пришлось преодолеть не только свои сомнения, но и нежелание орловцев отпускать любимого батюшку. Для отправки поезда, задержанного толпами горожан на шесть часов, пришлось даже вызывать конную полицию.
Оказавшись в обители, отец Митрофан сразу же принялся за дело, отдаваясь ему всей душой. Часто служил, наставлял сестер. «Он исповедует меня, окормляет меня в церкви, – говорила Великая княгиня, – оказывает мне духовную
