Читаем без скачивания В поисках молодости - Антанас Венцлова

— Это все плоды воспитания, — печально сказал Пятрас. — Как бы гимназисты не впали в соблазн… Сколько еще темноты в нашей Литве!.. И сколько несчастий из-за этой темноты!..

Мы получили комнату в семье скромного банковского служащего. Комната нам очень понравилась. Погода была просто удивительной, и я начал сомневаться в том, удастся ли мне написать в Зарасай хоть какую-то часть своего романа. Но я упорно засел за работу и поначалу лишь в самое жаркое время дня появлялся на озере.

— Летом у меня работа не идет, — говорил Пятрас. — Летом я люблю валяться на берегу озера, кататься на лодке, ловить рыбу. Лучше работается осенью, когда идет дождь, или зимой, если ты сыт и в комнате не слишком холодно.

Взяв лодку у своего хозяина, мы много времени проводили на озерах. Эти летние тихие дни я вспоминаю с наслаждением. Мы были молоды, здоровы, счастливы, в голове роились проекты, замыслы новых книг, мысли о дальних странствиях. Пятрас был страстным рыболовом, и по воскресеньям, когда хозяин наш был свободен, они вставали еще до рассвета и уплывали на лодке далеко в озеро удить рыбу. Я поначалу ездил с ними, но вскоре выяснилось, что у меня нет ни малейших способностей в этом деле. Это развеселило Пятраса, и он не раз шутил надо мной, называя меня способным рыбоедом, но не рыболовом.

В Зарасай мы встречали Антанаса Шатаса, старого приятеля по Каунасу, уже который год преподававшего в Зарасайской гимназии. Поначалу он обрадовался нашему приезду, но вскоре мы заметили, что он сторонится нас. Удивившись этому, мы как-то подозвали его и спросили:

— Что с тобой, почему ты нас боишься?

Испуганно оглядевшись, учитель отвел нас в сторонку и озабоченно сказал:

— Вы уж простите, ребята, мне неудобно, что ж, мы приятели, старые друзья… Но я не могу с вами встречаться…

— Что же случилось? Ты что, с ума спятил?

— С ума-то я не спятил, — ответил учитель. — Но мне сообщили, что за вами здесь следят… Сведения от самого начальника охранки. Говорят, вы сюда приехали с важным заданием — вести коммунистическую пропаганду. Меня предупредили. Вы уж простите, ребята… Недавно женился, жена на сносях…

Мы, разумеется, вошли в положение бедного, забитого провинциального учителя и с тех пор при виде его лишь незаметно кивали ему.

Постепенно и прочие зарасайцы начали смотреть на нас с каким-то подозрением и страхом.

Несмотря на летнюю жару, я старался с пользой провести отпуск и довольно быстро двигал роман. Пятрас диву давался, что я так быстро заполняю страницу, но, прочитав, говорил:

— Знаешь, я бы оставил из этой страницы четыре, ну, пять строк. Ты хочешь сразу сказать все. Это плохо. Писать надо экономней, пускай читатель сам думает… Потом посмотри, если бы ты своему Скиргайле прибавил какую-нибудь черточку в его портрете, речи, — он бы сразу был живее!.. Роман — трудное предприятие. Мои попытки в этой области еще очень скромные. Трудно водить множество персонажей по известным только тебе путям воображения, залезть в душу каждого. Но мне завидно, что ты можешь столько часов сидеть за столом и так быстро писать.

Каждый день мы ждали газет с описаниями испанских событий. Мнения общественности сразу разделились. Реакционная печать поддерживала фашистов, но симпатии народа были на стороне республиканцев. Мы с Пятрасом часто говорили о том, что в наше время человек уже не может жить лишь ближайшим окружением, его волнует борьба против реакции даже на другом краю континента.

В Клайпеде с 1935 года стал работать литовский драматический театр. Он просто ожил, когда, по окончании учебы в Москве, туда переехал мой старый друг Ромуальдас Юкнявичюс. Он поселился в номере гостиницы «Виктория», и, зайдя к нему, я был поражен его прекрасной библиотекой. Библиотека стояла в ящиках одинакового размера, которые можно было ставить друг на друга, — это было очень удобно в постоянных переездах актера. Юкнявичюс собирал не только Театральную литературу. У него были ценные издания московской «Academia» — классики всемирной литературы, античные авторы, биографии и мемуары. Как я заметил, Юкнявичюс не просто читает, а изучает книгу. Такого еще не было в литовском театре — я знал, что большинство актеров занято лишь ролями и выпивками.

Приехав в Клайпеду, Юкнявичюс взялся за постановку пьесы Хейерманса «Крушение надежды». Знакомые актеры рассказывали, что им еще никогда не приходилось столь напряженно и упорно работать.

Тогда я довольно интенсивно занимался французским языком. Мне хотелось не только свободно читать по-французски (я это делал уже давно), но и говорить, если поеду во Францию. По просьбе театра я перевел пьесу Марселя Паньоля «Топаз», которая побила все рекорды по числу постановок в различных странах. Юкнявичюс взялся поставить эту острую сатиру против капиталистической лжи и обмана. Постановка появилась на сцене позднее; после захвата немцами Клайпеды, в Каунасе.

Бывали недели, когда этот талантливый человек начинал веселиться. Тогда он становился бесшабашным, по ночам врывался в чужие квартиры, целовался с хозяином или крыл его последними словами. Иногда принимался посреди ночи подряд обзванивать всех своих знакомых и говорил, например, разбудив одного советника:

— Хочу вам сообщить, что я влюблен в вашу жену…

— Что ж, — отвечал советник, — я рад, что у вас хороший вкус.

— Но это не все — ваша жена тоже меня любит.

— Это уж ее дело.

— Она не только меня любит, мы тайно встречаемся… Несчастного советника мучил до тех пор разговором, пока тот не клал трубку. Через минуту телефон звонил снова, снова раздавался голос Ромуальдаса…

Когда мой тесть был молод и женился в Одессе, кто-то из знакомых подарил ему квадратную бутылку английского виски. Случилось так, что тесть сумел сохранить эту бутылку и привезти в Литву после первой мировой войны, Октябрьской революции и тревожной гражданской войны. Как-то он вытащил ее, рассказал историю бутылки и сказал:

— Теперь отдаю тебе. Держи, пока твои дети не женятся, — пусть идет из поколения в поколение!

Я засунул бутылку в дальний угол шкафчика, совсем не собираясь ее опустошать. Но однажды, вернувшись из города, я увидел в нашей столовой Юкнявичюса с Грибаускасом. Они уже поставили на стол и откупорили историческую бутылку, смешивали виски с содовой, а на кухне шипела яичница, которую они заказали. Что поделаешь — они и нас с Элизой пригласили за стол. Очень жаль мне было исторической бутылки. Я сказал, что вместо нее я бы выставил бутылку коньяка, но, как говорится, слезами горю не поможешь…

В это время мне довелось познакомиться с писателем, которого я давно знал по его книгам. Это автор «Горбуна» и «Даров лета» Игнас Шейнюс.[100] Все любители литературы в Литве читали эти психологические повести. Шейнюс написал их еще при царе и позднее почти не выступал как прозаик. Но недавно снова приобрел популярность романом из жизни нацистской Германии — «Зигфрид Иммерзельбе омолаживается». Он много лет провел послом Литвы в Швеции, позднее редактировал «Литовское эхо», а теперь — не знаю, по своему ли желанию, — перебрался в Клайпеду и работал советником губернатора. Это был человек среднего роста, довольно интеллигентной наружности, с нависшим лбом и морщинистым лицом. Ходил он, опираясь на трость. Все его манеры показывали, что он долго жил за границей.