Читаем без скачивания Избранное (сборник) - Михаил Жванецкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Много времени занимает поиск ягодиц для укола. Крик сестрицы: «Что вы мне подставляете?!» И сиплый голос: «Не-не-не, нянечка, присмотритесь…»
Чтоб лечь на операцию, больной должен принести с собой все! Что забыл, то забыл.
Значит, без наркоза.
Также надо привести того, кто ночью будет передавать крик больного дальше в коридор. Оперируют по-прежнему хорошо, а потом не знают. Кто как выживет. Зависит от организма, который ты привел на операцию. Многие этим пользуются, с предпраздничным волнением заскакивают в морг, шушукаются с санитарами, выбирают макияж. Санитары, зная всех, кому назначена операция или укол, готовят ритуальный зал в зависимости от финансирования.
Страх перед смертью на последнем месте. На первом – страх перед жизнью. Больные из окон смотрят на прохожих с сочувствием. Местами меняться никто не хочет.
Ухода, конечно, в больнице нет, хотя вход массовый.
Из ординаторской вдруг хохот, пение, запах сирени. Это в декабре получена майская зарплата.
Больные с просроченным действием лекарств держатся вместе, им уже ничего не грозит. Хотя вдруг кто-то оживляется, спрашивает, где туалет. Значит, на кого-то подействовало. То есть просроченное лекарство встретило такой же организм.
Врачи имеют вид святых. Борются за жизнь параллельно с больными. Лечат без материалов, без приборов, без средств. Это называется финансирование. Больница просто место встречи. Кто не видит врача в театре или магазине, идет в больницу и там видит его.
Добыча крови из больных практически невозможна. Пробуют исследовать слезы, которых в изобилии. Но это скорее дает представление о жизни, чем о болезни.
А впрочем, жаловаться некому, никто нас не обязан лечить, как и мы никому не обязаны жить.
Но если кто-то хвастается достижениями отечественной медицины, то мы все и есть достижение нашей отечественной медицины. Вместе с нашим президентом. Чтоб он был, наконец, здоров.
Тревога
Мне очень нравятся люди, которые тревожно говорят.
Внезапно среди тишины звонок.
– Алло! Алло! Алло! Алло! Миша? Миша?
– Да, да!
– Алло! Алло! Миша? Это Миша?
– Да, да. Это я.
– Я был у твоей мамы. Алло! Миша, как ты меня слышишь?
– Хорошо.
– Алло!
– Да.
– И я тебя хорошо. Алло!
– Да!
– Я был у твоей мамы, Миша.
– Ну что там?.. Умоляю!..
– Алло, Миша?.. Слушай меня внимательно. Не перебивай. Алло! Чего ты молчишь?
– Я не перебиваю… Говори.
– Миша… Только что я был у твоей мамы.
– Да!.. Ну?.. Что случилось?
– Алло!
– Да!
– Я не собирался. Я случайно зашел. У нее не работает телефон, и она это знает. В общем, Миша, я не хотел тебе говорить…
– Что? Что? Умоляю… Я умоляю…
– Напиши ей.
– Как она?
– Хорошо… Все в порядке. Алло!
– Да. (Рыдает.)
– Как у тебя?
– Хорошо. (Рыдает.)
– Так вот, если включили телефон, я сейчас ей позвоню и скажу, что у тебя все хорошо.
– Нет! Нет!!!
– У тебя что-то случилось?
– Нет! Нет!
– Тогда я ей позвоню.
– Нет! Не звони! Именно ты не звони!
– Почему ты разволновался? Там все в порядке. Алло! Алло!
– Иди, иди, иди! Не звони мне больше! Я тут у твоей знакомой был. Она сказала, чтоб ты подох, и просила позвонить.
– Я ей сейчас позвоню.
– Только сначала сделай, что она просила.
Молитва
Умоляю Тебя, оставь их,
Пусть их не тронет,
Каждый день с ними дорог мне.
Недостоин я просить.
Если разрушаешь мое здоровье – пощади их.
С ними в мою душу входит покой.
Дни становятся ясными, смех простым, остальное – посторонним.
Пощади их.
Они Тебя несут в себе.
Все человечное – Твое.
Не Твое – все ложь.
Чего во мне и моих товарищах…
Ибо ищем выгоду после слов.
Всем дай их.
Сними ненависть мою. Не пойму от чего.
Выдержки дай мне.
И сдержанности.
Избавь от желания нравиться.
Так мало людей нравится мне, и я беспокоюсь.
Дай понять, за что наказываешь людей.
Почему их так много.
Избавь от мщения.
Дай покой ночью.
И оставь мне их.
Ты наказал меня ленью, от которой смрадно разлагается нутро.
Жадностью, от чего непослушны руки.
И слабостью,
И сомнениями,
И недовольством,
И пороком,
И выделением дурного в человеке.
Разве снимаю грех, перенося его на бумагу?
Дай понять, что делаю.
Дай силу принять оценку.
Если кому-то нравится предмет несдержанности – речи мои, есть ли тут радость мне?
Дни летят…
Гонишь меня.
Суди сам.
Верю в легкость, с которой…
Верю в облегчение.
Коль суждено еще побыть среди живых —
Дай выдержать новость и оценить.
Помоги пройти посредине, по интуиции, внушенной Тобой.
Оставь их со мной.
Не верю
Наш человек, если сто раз в день не услышит, что живет в полном дерьме, не успокоится.
Он же должен во что-то верить!
Что железнодорожная авария была – верю, а что двадцать человек погибло – не верю. Мало! Мало! Не по-нашему!
Что чернобыльская авария была – верю, что первомайская демонстрация под радиацией в Киеве была – верю, а что сейчас там все в порядке – не верю. Счетчика у меня нет, а в слова: «Поверьте мне как министру» – не верю. Именно, как министру, – не верю.
Что делать – привык.
Что людям в аренду землю дают, с трудом – верю, что они соберут там чего-то – верю и сдадут государству – верю, а что потом – не верю.
Где начинается государство – не верю. Кто там? Здесь люди – Петя и Катя. Они повезли хлеб, скот и до государства довезли – верю. Дальше не верю. Государство приняло на хранение, высушило, отправило в магазины – не верю. Государство – это кто?
Когда государство ночью нагрянуло, знаю – милиция пришла.
Кое-как государство в виде милиции могу себе представить.
«Родина не простит!» И Родину представляю в виде ОВИРА, отдела учета и распределения жилой площади.
Какие-то прокуренные, мясистые бабы в исполкомовской одежде это и есть та Родина, которая главные бумаги дает.
Что что-то где-то хорошее появилось – не верю.
Что последнее мыло и сахар исчезли – верю сразу и мгновенно.
Что с первого января цены повысят, никого не спросят, а спросят – не услышат – верю сразу.
Во-первых, у нас вся гадость всегда с 1-го числа начинается, никогда с 16-го или 28-го.
В то, что что-то добавят – не верю. Что отберут то, что есть, – верю сразу и во веки веков.
Никто не войдет никогда и не скажет: «Добавим тебе комнату, что же ты мучаешься».
А всегда войдут и скажут: «Отнимем у тебя комнату – шикарно живешь».
Никакая комиссия самого близкого, народного революционного исполкома не позвонит: «Что-то не видно тебя, может, ты не ел уже три дня, одинокий, голодный, может, у тебя сил нет в магазинах стоять».
А радостно втолкнется: «Вот жалоба на вас – три дня не видать, а мусор жирный, кал крепкий, в унитазе вода гремить, значить нетрудовые пожираете, ночами при лампаде, государство беспокоится, как бы вы тут жить лучше не стали, а это противоречит интересам, мы должны по справедливости еще раз допеределить и допереконфисковать, чтоб руководству не обидно было…»
Верю. Верю. Оно! В слово «запрещено» – верю свято. Наше слово.
В то, что «все разрешено, что не запрещено» – не верю. И не поверю никогда. Сто раз буду биться, умру на границе «запрещено-разрешено», а не пересеку явно, потому что знаю, – тяжело в Воркуте пожилой женщине с гитарой.
В то, что, может, и будет закон не сажать за слова, с трудом, но верю, а в то, что даже этот закон будет перечеркнут одним росчерком пера начальника, где живет и суд, и подсудимые, – верю сразу и во веки веков. Ибо никто у него власть не отнимал.
А все кричат: «Идите возьмите, он отдаст, он уже спрашивал, где же они…»
Ах ты дурачок, Петя, кто же те власть отдаст, я, что ли… Ты же видишь, что всего не хватает. А раз не хватает буквально всего, то, чтоб есть спокойно, жить спокойно, – власть нужна. Без нее войдут и скажут: «Ты сажал – тебя сажаем».
В море житейском, в отличие от морского, буря всегда внизу. Никакой урожай ни одной помидорины не добавляет, никакой рост добычи нефти в Тюмени ни капли бензина не добавляет.
Поэтому в то, что нефть в Тюмени добывают, – не верю, что урожай в стране убирают – не верю.
Бесконечные совещания, заседания, а ко мне ничего нет. Как к трактору: меня выпускают, а ко мне – ни еды, ни одежды, ни лекарств.
На хрена меня выпускать?!
Я сам лично не знаю, как страной командовать, – меня никто не учил, я и не берусь. Но можно подыскать тех, кто знает, особенно на местах, где мы все живем.
А то, что командиры теперешние на совещание соберутся, – я еще верю, что неделю сидеть будут, – верю, а что что-нибудь придумают, – не верю, не верю, извините.
Через желудок воспринимаю, через магазин.
Как на эти рубли смогу жить – так буду, и телеграмму сдам в правительство: «Начал жить. Чувствую правительство, чувствую».