Читаем без скачивания Мастер Страшного суда. Иуда «Тайной вечери» - Лео Перуц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я полагал, – заметил Леонардо, – что вы живете с торговли лошадьми.
– Деньги можно заработать на любом товаре, – наставительно сказал Бехайм, – нынче на лошадях, завтра на подковных гвоздях, на крупах, а равно и на жемчугах или индийских пряностях. Я торгую всем, что приносит доход, то притираниями, ароматической водой и румянами из Леванта, то александрийскими коврами, а ежели вам вдруг известно, где можно задешево купить лен, сообщите мне, потому что в этом году хорошего урожая льна не ожидается.
– Слыхал? Всем подряд торгует, – шепнул резчик органному мастеру. – Будь его воля, он бы и кровью Христовой торговал.
– Вернемся, однако ж, к истории, которую вы желали услышать, – снова заговорил Бехайм, – наутро она пришла с деньгами, отсчитала мне сорок дукатов и, полагая, что выручила меня из беды, была в прекрасном настроении. Не стану утомлять вас, господа, в подробностях живописуя, что случилось потом, что я ей сказал и что она ответила. В общем, она созналась, что украла деньги у отца, ночью, когда он спал, и я сказал, что это поступок недостойный, нечестный и он мне совершенно не нравится, так как идет вразрез с христианскими заповедями и дочерней любовью, и теперь, показавши мне свое истинное лицо, она никак не может быть моею, я более не желаю ее видеть. Сперва она приняла мои слова за шутку, рассмеялась и сказала: «Хорошие же речи слышу я от мужчины, который уверяет, будто любит меня!» Но после, когда поняла, что я говорю серьезно, она принялась упрашивать, умоляла, плакала в безумном отчаянии, но я решил не слушать ее и не обращал внимания на ее жалобы. Из тех денег я отсчитал семнадцать дукатов, которые причитались мне по праву, и, как положено, дал ей расписку, и оставшуюся сумму тоже отдал, чтобы она вернула ее отцу, ведь я на чужое не зарюсь, а вот свое взыскать обязан. На прощание я протянул ей руку и сказал: «Иди и не возвращайся!» – а она вдруг вскипела и даже дерзнула выбранить меня, назвала дурным человеком. Но я вспомнил слова, которые у вас, – он обернулся к д’Оджоно и указал на сундук с изображением брака в Кане, – на этом браке произносит Спаситель: «Что Мне и Тебе, Жено!» – и выпроводил ее за дверь.
– Стало быть, вы продали великую любовь за бесценок, как дешевенький перстенек! – возмущенно укорил его Мартельи.
– Сударь! Я не знаю, кто вы такой и как понимать это пустословье, – оскорбился Бехайм. – Вы никак вздумали корить меня за то, что я вернул отчаявшемуся отцу его деньги и дочь?!
– О нет, никто вас не корит, – примирительно сказал Леонардо. – Вы хорошо провернули это дельце с Боччеттой…
– Правота была на моей стороне! – воскликнул Бехайм.
– Конечно-конечно. И я, – продолжал Леонардо, – окажу вам заслуженную честь, позабочусь, чтобы память о вас в Милане не исчезла. Ибо лицо такого человека достойно быть запечатленным для потомков.
И он вытащил из-за пояса свою тетрадь и серебряный карандаш.
– Я высоко ценю оказанную вами честь, – заверил Бехайм, сел поудобнее и разгладил свою темную холеную бородку.
– А ваша любовь к ней, – спросил у немца резчик, когда Леонардо приступил к наброску, – или то, что вам казалось любовью, вы полностью с нею покончили?
Бехайм пожал плечами.
– Это мое дело, а не ваше, – бросил он. – Впрочем, если хотите знать, то я все еще не забыл ее, она не из тех, кого так легко забыть. Но думаю, что перестану вспоминать о ней, как только отъеду от Милана миль на тридцать-сорок.
– И куда же вы направляетесь? – осведомился д’Оджоно.
– В Венецию, – отвечал Бехайм. – Задержусь там на четыре-пять дней и снова в дорогу – морем, в Константинополь.
– Я, – заметил резчик, – тоже охотно путешествую, но лишь в те края, где пасутся коровы. – Он намекал, что не настолько глуп, чтобы очертя голову устремляться в открытое море или в иные бурные водоемы.
– Опять к туркам? – воскликнул д’Оджоно. – Неужто вы не опасаетесь за свою жизнь, это же гнусные дикари, готовые почем зря пролить христианскую кровь!
– Турок, – объяснил ему Бехайм, – у себя дома и в своих землях вовсе не так страшен, как его малюют, ведь и черт у себя в аду тоже, верно, вполне хороший хозяин. Кстати, вы не забыли, что должны мне дукат? Придется вам его выложить, хотя бы затем, чтобы впредь больше уважать меня и мне подобных.
Д’Оджоно вздохнул и извлек из кармана горстку серебра. Бехайм принял деньги, пересчитал и, поблагодарив д’Оджоно, высыпал их в свой кошелек.
– Будьте добры, не прячьте кошелек, подержите его в руке! – с улыбкой попросил Леонардо, кивнув Бехайму, тот замер с кошельком в ладони, а Леонардо меж тем добавил к наброску еще несколько штрихов и завершил работу.
Бехайм встал и расправил члены, а потом обратился к Леонардо с просьбой показать ему рисунок.
Рассмотрев свой портрет, он остался очень доволен и не скупился на похвалы.
– Да, это я, сходство поистине велико. И ведь вы сумели сотворить такое за считаные минуты! Да, все, что я о вас слышал, отнюдь не преувеличение! Вы, сударь, вправду знаете толк в своем ремесле, кой-кому не мешало бы взять с вас пример.
Он перевернул страницу тетради и с удивлением прочитал заметки Леонардо. «Кристофано из Бергамо. Возьми оного на заметку, – было написано там. – У него как раз такая голова, какую ты намерен дать Филиппу. Поговори с ним о том, что его тревожит: о болезнях, опасности войны и растущем бремени налогов. Найдешь его в переулке Сант-Арканджело, где красивая подпорная арка, в доме „У двух голубков“, над лавкой ножовщика».
– Вы пишете на манер турок, справа налево… А кто такой этот Филипп, о голове коего вроде бы идет речь? – полюбопытствовал немец.
– Филипп, один из учеников Христа, – ответил Леонардо. – Он любил Спасителя великой любовью, и я хочу поместить его на переднем плане моей росписи, которая изображает Христа в окружении учеников за Тайною вечерей.
– Клянусь душою! – воскликнул Бехайм. – Чтобы написать этакую
