Читаем без скачивания Дорога ветров - Иван Ефремов

В костеносном русле Нэмэгэту находилось больше всего остатков обитателей мрачной зоны прибрежных лесов, а также области, населенной хищниками. Остатки обитателей более глубоких областей материка почти не доходили сюда, в русло Нэмэгэту, и поэтому мы ничего не знали о жизни на сухой почве за полосой магнолиевых лесов. Только один раз, среди всех остатков динозавров, нам попалось несколько костей огромного панцирного ящера. Чаще встречались скелеты мелких хищников, видимо, нередко забегавших в области охоты крупных карнозавров. Остатки других животных – черепах и крокодилов – подтверждали, что главная масса животных, захороненных в Нэмэгэту, обитала в болотной прибрежной зоне. Здесь были и такие типичные обитатели болот, как триониксы и огромные черепахи морского облика, и поразительный ящер с когтями-косами – терезинозавр, очевидно, тоже житель морского берега.

…Беседа о прошлом Нэмэгэгу затянулась за полночь, и тут мы все спохватились, что на рассвете – отправление в далекий путь. Только золотистые уголья, присыпанные белым пеплом саксаула, остались от костра. Черная масса Нэмэгэту громоздилась над нами, упираясь в звездное небо, и словно напоминала о настоящем – высокогорной пустыне, безмерно далекой от всякого моря, в центре горных хребтов Азиатского материка…

Глава четвертая

Узкая синяя Гоби

Высокое небо – отец мой.

Широкая земля – мать моя!

Нэмэгэту провожало нас тяжелым зноем. Моторы машин перегрелись на бесконечном подъеме на южный борт котловины. К роднику Даба мы добрались уже сильно распаренные. Хитроумный Пронин приколотил к кузову своей машины большой вместительности рукомойник. Налив в него прохладной воды из родника, шофер разделся и полез спиной под клапан, издавая нечто среднее между ревом удовлетворения и визгом страдания. Я решил проблему душа более просто, а именно – стал на берег ручейка и попросил окатить меня с головы до ног из обыкновенного ведра…

Только к вечеру доползли до колодца, где стоял „Волк“. Груженный монолитами „Тарбаган“ дымил, перегревался и едва шел – пора было срочно менять кольца. Вылежанин, стоявший здесь уже третий день, отоспался и отъелся. Его густая раздвоенная борода распушилась, и узкое „старообрядческое“ лицо приняло совсем профессорский облик. Из всей экспедиции больше всех был похож на ученого именно Вылежанин. Пронин, отрастивший себе короткую черную бородку, походил на русского боярина с примесью татарской или цыганской крови. В общем эти два наших шофера имели наиболее картинный вид и, несомненно, годились бы в персонажи любого приключенческого фильма.

Мы остановились на ночлег здесь же, у колодца. Я хотел оттянуть еще на день выезд в маршрут в надежде, что пойдет из Улан-Батора „Кулан“ с Орловым. Исполинские кубические массивы гор „Трех Чиновников“ высились над нами, и я долго бродил среди обрывов пермских песчаников и конгломератов, которые их слагали. Эглон притащил несколько кусков окаменелых деревьев. Это были уже не болотные кипарисы и не магнолии мелового периода. Стволы принадлежали кордаитам – странным деревьям, родственным одновременно папоротникам и хвойным. Двести тридцать миллионов лет тому назад необъятные кордаитовые леса покрывали материки от Таймыра до юга Африки. Кордаитовая „тайга“ шумела на месте Кузнецкого бассейна и Средней Сибири. Немалая доля огромных запасов угля этих мест образовалась за счет этих деревьев.

Мы двинулись в сомон и прямо на дороге, у „Опасной пропасти“ и на откосах холмов, обнаружили множество мелких кристаллов горного хрусталя, очень чистых и прозрачных. В первый раз мы ехали здесь днем и в неистовом гобийском солнце сразу заметили их сверкающие огоньки…

Дорогой я думал о том, как неприятно выехать к какому-нибудь колодцу из чистой просторной пустыни. Вокруг колодца все затоптано, выбито, загажено скотом. От удушливого зноя еще противнее становится запах мочи и жужжание назойливых мух. Гобийские араты совсем не умеют бережно обращаться с водой и колодцами. Если сопоставить с этим необычайно строгие законы о содержании воды и колодцев в чистоте у арабов, которые уже свыше четырех тысяч лет являются обитателями Аравийской, а позднее и Северо-Африканской пустынь, то станет понятным, что монгольский народ, по существу, – недавний обитатель пустынной местности. По всей вероятности, он формировался в основном в степной или лесостепной местности типа Хангая или нагорий южной части Внутренней Монголии…

В сомоне было безлюдно. Школьники разъехались, отправились по кочевьям и все работники сомонных учреждений. Нас встретил со своей обычной широкой улыбкой худой, слегка сутуловатый заведующий школой. Вечером, за ужином, он рассказывал нам все, что знал о достопримечательностях окрестностей сомона. Недалеко от вулкана Ноян-Богдо есть древние рисунки на скалах, изображающие архаров и янгеров (козерогов). В пятнадцати километрах к юго-востоку от Сэвэрэй сомона на плоской равнине стоят два огромных обтесанных белых камня с какими-то надписями, похожими на европейские буквы. Вероятно, это были рунические надписи древних тюркских народов.

Прогуливаясь вечером, я всего в трехстах метрах к югу от школы обнаружил маленький десятиметровый вулканический конус, заросший полынью и покрытый на верхушке кусками пузырчатой лавы. Восточнее стояли еще два конуса, около шестидесяти метров высоты. Оказалось, что наши с Громовым предположения 1946 года были правильны. Мы находились в области древних потухших вулканов. На отрогах горы Хугшо я наблюдал по меньшей мере три вулканических конуса, затем – четырехсотметровый гигант Ноян-Богдо, и здесь, около сомона, было четыре или пять разной величины конусов. Сейчас не осталось никаких следов древних извержений. Склоны вулканов покрылись песком, и горячий ветер шелестел росшими на их склонах колючками. Только кольца полуразрушенных кратеров и столбчатые стены лавовых массивов говорили взгляду геолога о когда-то пронесшемся здесь огненном дыхании глубин земной коры.

Нам дали тридцать верблюдов с двумя опытными вожатыми, и мы закупили в местном кооперативе больше полукилометра крепчайших веревок из конского волоса, чтобы сделать сетки для вывозки больших и тяжелых плит песчаника с „Могилы Дракона“.

Все было готово, а „Кулан“ из Улан-Батора так и не пришел. Я написал несколько лишних страниц инструкций и телеграмм и отдал распоряжение об отправке машин. Мы простились с нашими товарищами и завели моторы. Ехавшие с нами рабочие (только двое) Коля Брилев и малорослый проворный Кеша Сидоров поспешно долезли наверх, в кузов „Дзерена“. Машины начали выезжать из двора, как вдруг появился неистово размахивающий руками директор школы. Его длинные ноги путались в полах на ветру, но сигнализация рукавами дошла до нас. Мы остановились и заметили мелькнувший па той стороне распадка силуэт крытой машины. Кроме наших, во всей Великой Гоби не было больше машин, покрытых, как фургоны.