Читаем без скачивания Солнце слепых - Виорэль Михайлович Ломов

Дрейк все время ощущал себя кораблем, попавшим в шторм, там, у Золотой земли. Стихия ревела, словно именно в этом месте нос корабля нанес ей смертельную рану. И – кто кого?! Фрегат то с треском прыгал по волнам, то тяжко ухал в пропасть, со страшным скрипом выползая из нее на борту, а то и вовсе чуть ли не вверх днищем. Его по ют заваливала то ледяная вода, то шипящая белая пена. Мачты гнулись, как прутья, паруса лопались от натуги, фрегат била предсмертная дрожь. Грохот стоял такой, что не слышен был собственный трехпалубный мат. От шквалистого ветра и стужи горело заледеневшее, как сосулька, тело. И так неделя за неделей, и не видно было этому конца! И сил уже нет никаких, и деваться некуда. Одно веселит душу – пропал ко всем чертям всякий страх!

Дрейк не мог остановиться, не мог отдохнуть и привести в порядок дела и мысли. Странным казался тот день, когда был бриз и спокойный синий ледяной кошмар, от холода которого хотелось только спать, забыться и уснуть. Да был ли он вообще? Сейчас его гнала суета, а еще яростнее собственная неудовлетворенность, и он понимал, что любое его сопротивление, минутное замешательство или остановка опрокинут его на полном ходу, ветер располосует паруса, порвет их в клочья и унесет к чертовой матери, а мачты просто слижет как языком, и сам корабль под жуткий хрип шторма пойдет ко дну, кто его знает, может, и впрямь успокоившись. Ну а шторм успокоится лишь тогда, наверное, когда всех отправит на дно.

Глава 42. Инфраструктура беды

Всю осень и зиму приезжали непонятные люди и осматривали дом, как свой собственный. Фотографировали, щурились, глядели в зенит, измеряли окрестности шагами, совещались.

– Чего надо изволите? – поинтересовался как-то пьяный Рыбкин, но его не удостоили даже взглядом.

– Сволочи! – констатировал Рыбкин. Он, как консерватор, вообще недолюбливал всех «новых». – Столько лет, столько жизней отдали за нового человека, – восклицал он, – и что в итоге? В итоге ноль! А кто виноват? Кто математик?

– Чего орешь? Новый и появился, – как-то возразил ему Дрейк. – Только не такой, за какого боролись. И в том нет ничьей вины. В том есть лишь одна всеобщая глупость. И вообще, «новые» русские – это хорошо забытые старые.

Где-то перед Днем защитника отечества, 23 февраля «по-старому», заявилась целая делегация. Сначала к Петровне, потом к Рыбкину, а напоследок и к Дрейку.

– Кто такие? – спрашивала Петровна из-за дверей, но непрошеных гостей в двери так и не пустила. Делегация спустилась во двор, выстроилась перед окнами, задрала головы и сняла шапки.

– Я вас не звала! – крикнула в фортку Петровна и задернула занавески в голубой горошек.

Рыбкина уговаривали долго по причине его достаточно сильного опьянения и природной глухоты к любому заманчивому предложению. «Чего надо изволите?» – дурачась, спрашивал он.

– А где остальные члены вашей семьи? – на свою голову, спросили у него.

– Нет, это вы мне ответьте: где они все?! – пристал к ним Рыбкин и даже одного гражданина попытался взять за грудки. Но тот стряхнул его. Битый час делегация уговаривала его перебраться из этой деревянной развалюхи в новый дом на Зыряновском жилмассиве.

– Там ванна, лифт и телефон!

– И что?!

– Там инфраструктура! – восклицали в раздражении голоса.

– А тут сортир во дворе! В два параллельных очка!

– Мы вас и перевезем, и подъемные дадим, – тонко намекали паразиты.

– Тут родился, тут и помру! – заявил Рыбкин. – Какие подъемные, мне опускные нужны! Ишь, из центра к черту на кулички! Вот вам!

– Какие кулички? Вон, отсюда видно! – пробовали возражать представители непонятно кого, но Рыбкин был злопамятный.

– Какие? Щас пенделя организую – враз до них долетите!

Делегаты с треском закрыли рыбкинскую дверь. Зашли к Дрейку. Поскольку тот не предложил им ни раздеться, ни сесть, они тут же предложили ему двухкомнатную квартиру на девятом этаже. Дрейку было все равно.

– Я как все. Они как? Нет? Нет, так нет. И я, значит, нет. Мне и тут хорошо.

– Хорошо? – сказали взбешенные члены делегации. – Будет еще лучше!

Лучше стало мартовской ночью, когда коты превращаются в тигров, а люди в волков.

Загорелся склад под Рыбкиным в три часа, то ли утра, то ли ночи, фиг поймешь. Особенно, когда спросонья горишь. Горели хорошо. Занялось все разом и пылало, как свеча. Петровна носилась с рассадой, пока не задохнулась, а Рыбкин со своими и Дрейк оказались синим рассветом на черно-белом снегу двора, в чем мама родила. Похватали наспех кто что успел, и то хорошо. Федор вытащил под мышками зеркало и портрет.

– С ума сошел? – спросил Рыбкин. – Зачем они тебе?

Дрейк молча гладил спасенные предметы, будто успокаивал своих детей.

Когда дом догорал, и ничего уже нельзя было спасти, Дрейк глядел на пожар и повторял одно и то же: я стою среди пожарищ, обожженный языками преисподнего огня.

Пожарные все залили водой. Образовался каток, и не было смысла спасать хоть что-то из того, чего нельзя было уже спасти. Петровну жаль. Душевная была женщина. А сейчас никакая. Осмотрели, засунули и увезли. Дрейк смотрел на то, как ее повезли в последний путь, и ему казалось, что он все еще на войне, где трупы только мешали всем продвигаться вперед, но все продвигались вперед только по трупам.

Забрезжил рассвет. Картина была мрачная. Бревна, пепел и гарь. И ни шиша. Что делать – никто не знал. Дрейк радовался, что спас не только портрет с зеркалом, но и паспорт, пенсионное удостоверение и кое-какие бумаги, без чего можно было бы уже и не жить, так как восстановить все это не хватило бы ни сил, ни жизни. В танке горел, на барже горел, в лесу горел, теперь вот и в доме горел, думал он. Осталось лишь в аду погореть.

Невыспавшийся представитель мэрии («Исполняющий обязанности начальника отдела Пинский», – важно представился он) деловито опросил погорельцев, назначил им время и место сбора в мэрии, пообещал приют и призор.

– А пока поедем в мэрию. Там придется подождать.

– Нет, спасибо, мы перекантуемся в ЖЭУ, – ответил за всех старший Рыбкин. – У меня там кореш.

Представитель уехал досыпать прерванный сон.

– Айда в ЖЭУ! – сказал Рыбкин. – Чего мерзнуть тут? Да и чего ждать? Дома все равно не вернуть. Там сегодня Сеня с утра. Может, придумает что-нибудь. А там!.. Подамся-ка я, Федя, на свой Днепр. Там дом, если не развалился,