Читаем без скачивания Из истории культуры древней Руси - Борис Александрович Рыбаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Киево-переяславское княжеское летописание XII в.
Рубеж между «Повестью временных лет» Нестора и продолжением ее, в скриптории Мстислава, ощущается очень четко: первым событием, описанным новыми людьми и иллюстрированным новыми художниками, был шаруканский поход 1111 г. (в Радзивиловской — 1112 г.) на половецкие стойбища на Северском Донце. Именно с миниатюр, посвященных этому походу, и начинаются маргинальные пририсовки зверей.
Рассмотрим все виды пририсовок (звери, трубачи, символические фигуры) в целом и сопоставим обозначенные ими разделы летописи со сроками княжения великих князей Киева. В краткой форме эго было изложено еще в 1946 г.[278] Для большей убедительности и наглядности радзивиловских миниатюр тему следует представить в таком виде (рис. 53):
Рис. 53. График особенностей иллюстрирования.
Совпадение художественных особенностей миниатюр со временем княжения определенных князей, как видим, полное: одни из них проявляются на протяжении всей деятельности Мстислава (как при отце, так и во время его самостоятельного княжения), другие характерны только для периода его пребывания на киевском престоле. Пририсовки в эпоху великого княжения Ярополка начинаются с того времени, когда вспыхнула война с Ольговичами, и обрываются в год смерти Ярополка.
Самое главное — династическая направленность пририсовок (рис. 54). Весь «звериный» комплекс 1111–1132 гг. связан с победами Мономаха, Мстислава и одного из сыновей Мстислава (л. 155 н.; 155 о. в.; 157 н.; 158 н.; 161 н.; 162 н.; 165 н.; 166 о. н.). Звери на полях миниатюр символизируют то лесную природу покоренных краев (медведи), то пугливость кочевников, «мятущихся еде и онде» (обезьяна), то ситуацию внезапного удара (кошка и мышь), то свару (собака), то содержат грубоватую, в средневековом духе, иронию: Юрий Долгорукий потерял Переяславль, прокняжив там всего лишь одну неделю, и художник пририсовывает к стандартной схеме миниатюры геральдический символ Юрия — льва — и воина, прогоняющего царственного зверя суковатой дубиной.
Рис. 54. Пририсовки зверей на полях, связанные со скрипторием Мстислава.
Если миниатюры придавали, по мысли художников, убедительность тексту, если отбор сюжетов для иллюстрирования подчеркивал замысел редактора, то броские маргинальные пририсовки очень эмоционально окрашивали рукопись в целом.
Не менее интересны и пририсовки другого стиля, той же направленности, сделанные в княжение Ярополка Владимировича и в первые месяцы княжения его врага Всеволода Ольговича.
Художник, украшавший государственную летопись Ярополка, продолжал элегантную манеру художников его брата и, не довольствуясь обычными миниатюрами, усиливал впечатление символическими пририсовками, заменив лишь звериные образы на человеческие. Потребность в маргинальных пририсовках возникла не сразу: пока шли споры местных князей с Ярополком, пока ими оказывалось только неповиновение воле великого князя, пририсовок не было, но как только «заратишася Олговичи с Володимеричи» в 1135 г., как только началась длительная кровавая усобица, так на полях ярополчьей летописи появилась первая символическая пририсовка (рис. 55) — трагическая фигура воина-самоубийцы (л. 166 о. в.).
Рис. 55. Изображение воина-самоубийцы, открывающее серию княжеских усобиц, приведших к распаду Киевской Руси. 1135 г.
Воин изображен в турнирном рыцарском доспехе: колет, широкий шлем, перчатки; он стоит на коленях и вонзает себе в сердце кинжал, что отвечало крылатой фразе того времени: «почто сами ся губим?» Конечно, в XII в. воин-самоубийца выглядел иначе, чем под пером копииста XV в., но точное место его в самом начале усобиц, затронувших великокняжеский престол (их не было со времен Святослава, отца Олега и предка Ольговичей, уже более шести десятков лет), неоспоримо свидетельствует о первичности этого сюжета. С точки зрения людей XV столетия, знавших о татарских разгромах, о Куликовской битве и о стоянии на Угре, незначительный осенний эпизод 1135 г. не представлял особого интереса; на таком временном отстоянии он не выделялся из многих десятков других усобиц, но для современников, на себе, на своей судьбе ощущавших перемены, он означал поворот от единой Киевской державы к самовластию местных князей.
Воин-самоубийца — превосходный эпиграф к эпохе феодальной раздробленности, когда по выражению летописца, «раздраея вся Русская земля»; он — печальный символ начала усобиц.
Не без остроумия использован художником еще один герб — герб Переяславля Русского, изображающий голого человека, идола[279]; он пририсован тогда, когда Юрий Долгорукий еще раз утратил Переяславль, прокняжив в нем только лето, и остался без волости в «Русской земле», как бы голым. Эта пририсовка — своего рода графический каламбур. Две последних пририсовки символических человеческих фигур приходятся уже на княжение Всеволода Ольговича, который сразу же по воцарении в Киеве «нача замышляти на Володимиричи». Летописец и его иллюстратор некоторое время сохраняли свою враждебность черниговскому захватчику.
Конное войско Ольговичей двинулось в поход на Изяслава Мстиславича (л. 170 н.), но, «дошедше Горины пополошившася, бежаша опять вспять». Испуг, «пополох» изображен в виде человеческой фигуры в кустах с копьем и щитом, с торчем, но без шлема. Снова ирония.
Последняя по месту в тексте пририсовка (л. 170 о.) связана с попыткой Всеволода отобрать Переяславль у Андрея Доброго. Андрей, отвечая новому великому князю, сравнил его со Святополком Окаянным и заявил: «А хощеши сее волости, а убив мене — а тебе волость!» Андрею удалось разбить войско Всеволода (это и изображено на миниатюре). Был заключен мир, но Всеволод еще не целовал креста, когда в городе вспыхнул большой пожар, в котором великий князь обвинил переяславцев («оже ся есте сами зажгли». Ипат. лет.). На полях миниатюры позади переяславского войска Андрея Владимировича пририсована фигура молодого поджигателя со связкой прутьев в руке.
Одна из пририсовок на полях, несомненно, относящаяся к тому же кругу ярополчьего летописания, несколько оторвалась от остальных и помещена ранее всего комплекса под 1127 г., иллюстрируя текст о победе все того же Ярополка над половцами у Полкстеня, когда враги «истопоша в воде». Рисунок (л. 160 в.) изображает сидящего голого человека, плачущего и утирающего слезы обеими руками. Это, очевидно, олицетворение половцев, оплакивающих своих утопленников. В киевскую летопись эти сведения (вместе с миниатюрой) попали из переяславской епископской летописи Ярополка, в чем убеждает сугубо подобострастный и церковнический тон описания: «…Тогда же благоверного князя корень, благородная отрасль — Ярополк, призвав имя божье и отца своего помянув, дерзнув со дружиною своею и победи поганыя силою честного креста…» (л. 159 о.
