Читаем без скачивания Люсьен Левен (Красное и белое) - Фредерик Стендаль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да он совсем не красавец!
— Приезжает просто молодой человек, без эпитета, ты начинаешь интересоваться им, скуки нет и в помине, а ты называешь такую любовь роковой!
После того как вопрос об отъезде был решен, г-н де Понлеве устроил дочери несколько бурных сцен. К счастью, г-жа де Константен приняла живейшее участие в диалоге, маркизу же ее иногда ироническая веселость внушала смертельный страх.
— Эта женщина договаривает все до конца; трудно быть любезным, не отказывая себе ни в чем, — повторял он как-то вечером, сильно задетый, г-же де Пюи-Лоранс, — но нетрудно быть остроумным, когда разрешаешь себе все.
— Ну что же, дорогой маркиз, предложите госпоже де Серпьер, которая стоит здесь рядом, не отказывать себе ни в чем; посмотрим, покажется ли нам это занятным.
— Вечная ирония, — с досадой продолжал маркиз. — Для этой женщины нет ничего священного на свете?
— Никто на свете не сравнится остроумием с госпожой де Константен, — вмешался с важным видом г-н де Санреаль, — а если она издевается над смешными претензиями, кто же тут виноват?
— Виноваты претензии, — сказала г-жа де Пюи-Лоранс, которой было интересно взглянуть на схватку между двумя этими людьми.
— Да, — с вескостью подтвердил Санреаль, — виноваты претензии, виновата тирания.
Счастливый тем, что он может высказать какую-то мысль, и еще более счастливый одобрением г-жи де Пюи-Лоранс, г-н де Санреаль принялся разглагольствовать добрых четверть часа, пережевывая и так и этак свою убогую идейку.
— Есть ли что-нибудь забавнее, сударыня, — шепотом обратилась г-жа де Константен к г-же де Пюи-Лоранс, — чем зрелище неумного человека, случайно натолкнувшегося на умную мысль? Это чудовищно.
И веселый смех обеих дам был принят Санреалем за знак одобрения: «Это прелестное существо, должно быть, восхищается мною». Г-жа де Константен оказалась права.
Она приняла приглашение на два-три обеда, на которых присутствовала вся нансийская знать. Когда г-н де Санреаль, ухаживавший за г-жой де Константен, уже не находил, что сказать, г-жа де Константен в сотый раз обращалась к нему с просьбой отдать ей голос на выборах. Она была уверена, что он ей это обещает в шутку. И он клялся, что предан ей — он лично, его управляющий, его нотариус и фермеры.
— Мало того, сударыня, я буду навещать вас в Париже.
— В Париже я могу принимать вас у себя только раз в неделю, — отвечала она, глядя на г-жу де Пюи-Лоранс. — Здесь мы все знаем друг друга, там же вы могли бы скомпрометировать меня. Молодой человек с таким состоянием, с такой конюшней, с таким положением в свете, как у вас! Раз в неделю — даже слишком часто: самое большее — два раза в месяц.
Никогда еще Санреалю не выпадало на долю такое торжество. Он охотно закрепил бы нотариальным порядком все любезности, которые говорила ему эта умная г-жа де Константен.
Он по меньшей мере двадцать раз на дню прилагал к ней это определение, причем делал это оглушительным голосом, производившим большое впечатление и внушавшим доверие к его словам. Из-за ее прекрасных глаз у него вышла ссора с г-ном де Понлеве, которому он объявил напрямик, что намерен принять участие в выборах, но только не принесет присяги Людовику-Филиппу.
— Кто нынче во Франции верит присяге? Верит ли сам Людовик-Филипп своим клятвам? В лесу меня останавливают грабители — их трое против одного — и требуют от меня клятвы. Неужели я им откажу? В данном случае грабителем является правительство, желающее лишить меня права, принадлежащего всякому французу, права избрать депутата. У правительства есть префекты, жандармы, — неужели я вступлю с ним в открытую борьбу? Как бы не так! Нет, я расплачусь с ним так же остроумно, как оно расплатилось с участниками Славных дней.
В каком памфлете г-н де Санреаль вычитал эти три фразы? Ибо никому не приходило в голову, что он сам мог до этого додуматься. Г-жа де Константен, каждый вечер подсказывавшая ему какую-нибудь мысль, ни за что не стала бы распространять суждения, которые могли бы привести в негодование префекта департамента. Виновником был пресловутый г-н Дюмораль, известный ренегат, некогда, до 1830 года, либеральный болтун, но посидевший достаточно в тюрьмах. Он без конца рассказывал о восьми месяцах своего пребывания в Сент-Пелажи, в царствование Карла X. Факт тот, что он значительно поумнел и даже приобрел некоторую тонкость с тех пор, как переменил убеждения, а г-жа де Константен ни за что на свете не позволила бы себе действительно неосторожных речей. Г-н Дюмораль мечтал о директорском местечке с окладом в сорок тысяч франков и о Париже; чтобы добиться этого, он был вынужден два-три раза в неделю молча сносить презрительные выходки окружающих; г-жа де Константен понимала, что мужчина, ведущий подобный образ жизни, мало чувствителен к чарам молодой женщины. В данный момент г-н Дюмораль хотел блестящим образом выйти из положения, в котором он очутился благодаря выборам, и получить другую префектуру, так как едкие насмешки в «Aurore» (либеральной газете г-на Готье), цитирование в ней прошлых либеральных суждений г-на Дюмораля совершенно подорвали его репутацию в департаменте (деморализовали его, как принято выражаться в Нанси).
Мы опускаем здесь десяток страниц с описанием проделок г-на Дюмораля, занятого предвыборными махинациями; все это верно, но верно, как протокол, и является той разновидностью истины, которую мы оставляем романистам, пишущим романы для горничных. Вернемся в Париж, к министру г-на Дюмораля. В Париже проделки людей, стоящих у власти, не столь отвратительны.
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Вечером того дня, когда имя Люсьена так торжественно появилось в «Moniteur», наш рекетмейстер, измученный усталостью и отвращением ко всему на свете, сидел у матери, в темном уголке гостиной, словно Мизантроп. Изнемогая под бременем поздравлений, которыми его осыпали весь день, он еще видел перед собой как бы мелькание этих слов: «великолепная карьера», «прекрасное будущее», «блестящий первый шаг». У него от них болела голова. Он был чудовищно утомлен репликами, по большей части неудачными и неловкими, которыми ему пришлось отвечать на множество приветствий, сплошь хорошо составленных и еще лучше произнесенных, — обитатели Парижа на это великие мастера.
— Так вот оно, счастье, мама! — обратился он к матери, когда они остались одни.
— Какое тут может быть счастье, мой сын, когда человек так утомлен? Разве только его ум чем-нибудь занят или воображение живо рисует ему картины будущего счастья. Поздравления, являющиеся повторением одно другого, только нагоняют скуку, а вы не настолько молоды и не настолько стары, а также недостаточно честолюбивы и недостаточно тщеславны, чтобы стоять, остолбенев от восторга, перед своим новым мундиром.
Господин Левен вошел в гостиную лишь добрый час спустя после окончания спектакля в Опере.
— Завтра в восемь утра, — сказал он сыну, — я представлю вас вашему министру, если вы не будете заняты ничем лучшим.
На другой день без пяти восемь Люсьен уже находился в небольшой прихожей на отцовской половине. Часы пробили восемь, затем четверть девятого.
— Ни за что на свете, сударь, — заявил Люсьену старый лакей Ансельм, — я не войду к нему, пока он не позвонит.
Наконец в половине одиннадцатого раздался звонок.
— Мне очень неприятно, что я заставил тебя ждать, мой друг, — добродушно сказал г-н Левен.
— Меня — ничего, но министра!
— На то он и министр, чтобы ждать, когда нужно. Право, он больше заинтересован во мне, чем я в нем: ему нужен мой банк, и он побаивается моего салона. Но заставить, проскучать два часа тебя, моего сына, человека, которого я люблю и уважаю, — прибавил он, смеясь, — дело другое. Я хорошо слышал, как пробило восемь часов, но я слегка вспотел и решил подождать, пока остыну. В шестьдесят пять лет жизнь — целая проблема… не надо усложнять ее вымышленными трудностями… Но как ты одет! — перебил он себя. — Ты кажешься слишком молодым! Сейчас же надень черный жилет, причеши небрежно волосы… кашляй время от времени, вообще постарайся, чтобы тебе можно было дать по виду тридцать лет. Первое впечатление значит очень много, когда имеешь дело с дураками, а министра всегда надо считать дураком, так как у него нет времени думать. Помни, никогда не одевайся слишком хорошо, пока ты будешь служить.
После целого часа, ушедшего на туалет, они выехали из дому. Граф де Вез еще не выходил к посетителям. Дежурный, услыхав фамилию Левена, услужливо распахнул перед отцом и сыном двери и доложил без замедления о вновь прибывших.
— Его сиятельство ждал нас, — сказал г-н Левей сыну, когда они проходили через три зала, в которых просители были размещены сообразно чину и положению в свете.