Читаем без скачивания Белые зубы - Зэди Смит

— Да ты лучше входи, — наконец сказал он и скосил глаза на ободранную коленку. — Приложим чего-нибудь.

И была тайная возня на кушетке Райана (гораздо более результативная, чем можно было ожидать от верующей христианки), и старый покерщик дьявол легко выиграл еще одну партию у Господа Бога. Были щипки, кувырки и барахтания; и не успел школьный звонок известить об окончании понедельничных занятий, как новость о Райане Топпсе и Кларе Боуден (во многом благодаря всеобщей к ним неприязни) облетела почти всю школу Святого Иуды; на здешнем лексиконе это называлось «гулять» друг с другом. Могла ли Клара грезить об этом даже в самых жарких девичьих мечтах?

Впрочем, выяснилось, что «гуляние» с Райаном сводится к трем основным пунктам (по порядку их значимости): восхищению мотороллером Райана, восхищению пластинками Райана, восхищению самим Райаном. Другим девушкам, возможно, свидания в гараже Райана, который вечно копался в моторе, без устали восхваляя его тонкую организацию, показались бы скучными, однако для Клары не было ничего упоительнее. Она быстро усвоила, что Райан патологически скуп на слова, а если о чем и говорит, то исключительно о собственной персоне: своих надеждах и страхах (все они касались мотороллера) — он был убежден, что они с мотороллером долго не проживут. По какой-то причине Райан впечатлился лозунгом конца пятидесятых: «Живи быстро, умри молодым», и хотя его мотороллер выжимал максимум тридцать пять километров в час под горку, любил мрачно попросить Клару «не слишком увлекаться», потому как он здесь ненадолго: «возьмет да и кончится с треском». Та представляла, как истекающий кровью Райан будет лежать в ее объятиях и под конец признается ей в своей бессмертной любви; воображала, как она в память о своем моде будет целый год носить черные водолазки и закажет на похоронах «Закат на мосту Ватерлоо».[12] Необъяснимая нежность Клары к Райану не знала границ. Нежности этой не было дела, что Райан пугало и зануда с дурными привычками. В сущности, сам Райан ее тоже не волновал. Ибо Клара, что бы там ни говорила Гортензия, была обычной девчонкой; объект ее страсти являлся всего лишь приложением к собственно страсти, долгое время находившейся под запретом и теперь извергающейся, как вулкан. В последующие месяцы менялось сознание Клары, менялись ее одежда, походка, душа. Девочки по всему миру звали эти перемены Донни Осмондом,[13] или Майклом Джексоном, или «Вау City Rollers».[14] А Клара звала их Райаном Топпсом.

Свиданий как таковых у них не было. То есть не было традиционных цветов и вечеринок, походов в кино или ресторан. Иногда, когда кончалась трава, Райан вел ее в большой сквот в Северном Лондоне, где восьмушка выходила дешевле и обкуренные люди, не способные отличить лицо от салфетки, радовались тебе как лучшему другу. Райан уютно устраивался в гамаке и после нескольких затяжек переходил от своего обычного односложного состояния к полной прострации. Не курившая Клара, сидя у его ног, смотрела на него с восхищением и пыталась участвовать в разговоре. Ей нечего было рассказать, не то что Мерлину, Клайву, Лео, Петронии, Ван-Ши и остальным. Она не знала баек про элэсдэшные поездки, полицейские облавы или марши на Трафальгарской площади. Однако Клара завела друзей. И будучи девочкой находчивой, развлекала эту разношерстную компанию хиппи, фриков, шизиков и отморозков иными страшилками: про адское пламя и вечные муки, про любовь дьявола к фекалиям, его страсть к сдиранию кожи, выжиганию глаз каленым железом и отрыванию гениталий — все это Люцифер, изощреннейший из падших ангелов, приберегал для 1 января 1975 года.

Постепенно предмет по имени Райан Топпс стал вытеснять на задворки Клариного сознания мысль о конце света. В ее жизни появилось много других предметов, столько всего нового! Она уже ощущала себя помазанницей, прямо здесь, в Ламбете, — мыслимое ли дело? Чем больше благодати нисходило на нее на земле, тем реже ее помыслы обращались к небу. Вообще-то в Клариной голове не укладывалось это грандиозное просеивание душ. Столько людей не спасутся! Из восьми миллионов свидетелей Иеговы лишь сто сорок четыре тысячи человек взойдут к Христу на небеса. Хорошие женщины и более-менее хорошие мужчины обретут рай на земле — это не какой-нибудь утешительный приз для неудачников, если все взвесить, однако остается добрых два миллиона человек, которым не повезет. Плюс все язычники; все евреи, католики, мусульмане; бедные племена Амазонки, от жалости к которым Клара плакала, как дитя; столько людей не спасутся! Свидетели Иеговы гордятся, что в их учении нет ада — наказанием станет мука, непередаваемая мука последнего дня, а после смерть так уж смерть. Но Клару ужасала мысль, что «великое множество» будет наслаждаться земным раем на едва присыпанных землей изувеченных скелетах отверженных.

С одной стороны — громадное количество людей во всем мире, которые не читали «Сторожевую башню» (у некоторых даже не было почтового ящика), не имели возможности обратиться в ламбетскую общину, получить необходимые печатные материалы и стать на путь спасения. С другой стороны — Гортензия в железных бигуди, которая ночи напролет вертелась на простынях, предвкушая, как с небес на грешников польется серный дождь, особенно на женщину из 53-го дома. Гортензия пыталась было объяснить: «Те, которые умерли, не узнав Господа, воскреснут и получат еще один шанс». Но пропорция-то не меняется, думала Клара. В книгах тоже нет гармонии. Уверовать трудно, потерять веру легко. На красных подушечках в Зале Царств все реже оставались отпечатки Клариных колен. Она сняла пояс, перестала носить плакаты и раздавать брошюры. И про щербатую лестницу больше никому не говорила. Она распробовала наркоту, забыла про ступеньки и стала ездить на лифте.

1 октября 1974. Задержали. Оставили на сорок пять минут после уроков (на музыке сказала, что Роджер Долтри[15] гениальнее Иоганна Себастьяна Баха), и в результате Клара опоздала на встречу с Райаном в четыре часа на углу улицы Линэн. Когда она вышла из школы, уже смеркалось и было жутко холодно; по гниющим осенним листьям она без толку обегала всю улицу Линэн. С содроганием Клара приближалась к родному дому, по пути давая Господу множество безмолвных обетов (Я больше не буду заниматься сексом, не сделаю ни одной затяжки, не надену юбку выше колен) — только бы Он сделал так, чтобы Райан Топпс, спасаясь от ветра, не позвонил в дверь ее матери.

— Клара! Не стой на холоде!

Таким голосом Гортензия обычно разговаривала при посторонних — с пасторами, например, или белыми женщинами, тогда речь ее становилась на удивление четкой.

Клара закрыла за собой входную дверь и, замирая от ужаса, прошла мимо Иисуса, который плакал (а потом перестал), через гостиную в кухню.

— Боже милостивый, просто дикая кошка какая-то, м-м?

— М-м, — отозвался Райан, с довольным видом уплетая акки[16] и соленую рыбу за маленьким кухонным столом.

Клара застыла на месте, закусила нижнюю губу.

— Что ты здесь делаешь?

— Ха! — почти торжествующе воскликнула Гортензия. — Думаешь, от меня можно вечно прятать своих друзей? Парень закоченел, я его впустила, мы славненько поболтали, верно, молодой человек?

— М-м, да, миссис Боуден.

— Ну-ну, не надо делать такое испуганное лицо. Будто я его съесть собиралась или еще чего, а, Райан? — сказала Гортензия с таким довольным видом, какого раньше за ней не наблюдалось.

— Ага, — ухмыльнулся Райан. И оба они, Райан Топпс и мать Клары, покатились со смеху.

Пожалуй, ничто так не убивает нежные чувства, как закадычная дружба любовника с матерью его возлюбленной. Вечера темнели и укорачивались, Райана все труднее было выудить из толпы, ежедневно в три тридцать возникавшей у школьных ворот, и расстроенная Клара долго шла домой. А дома, за кухонным столом, восседал Райан и оживленно болтал с Гортензией, поглощая изобильную снедь хозяюшки Боуден: акки и соленую рыбу, вяленую говядину, цыплят с рисом и горохом, имбирные пироги и кокосовое мороженое.

Их беседа с глазу на глаз текла рекой, но совершенно иссякала, стоило Кларе повернуть ключ в двери и дойти до кухни. Словно застигнутые врасплох дети, они надувались, повисало неловкое молчание, а затем Райан извинялся и уходил. А еще она стала замечать, что они как-то по-особенному на нее смотрят — с жалостью, что ли, или снисхождением; мало того: они стали критиковать ее теперешнюю молодежную яркую манеру одеваться, а сам Райан — что это с ним такое? — отказался от водолазок, в школе избегал общения с Кларой и купил галстук.

Разумеется, Клара узнала обо всем последней, как мать о ребенке-наркомане или соседи о живущем под боком серийном убийце. Когда-то она знала о Райане все даже раньше его самого, была эдаким райановедом. Теперь же ей пришлось подслушивать ирландок, которые утверждали, что Клара Боуден и Райан Топпс больше не гуляют — нет-нет, между ними все кончено.