Читаем без скачивания В тупике - Пер Валё

— Вот именно, — сказал Колльберг. — Какого черта ему было там находиться? Может, из-за девушки? Той медсестры?

— И брать на свидание оружие?

— Возможно. Чтобы придать себе солидности.

— Он был не из таких, — сказал Мартин Бек.

— Однако он часто таскал с собой пистолет. Чаще, чем ты, уже не говоря обо мне.

— Да. Когда был на службе.

— Я видел его только на службе, — сказал Колльберг сухо.

— Я тоже. Но нет сомнения в том, что он погиб первым в проклятом автобусе. А все же успел расстегнуть две пуговицы плаща и вытянуть пистолет.

— Это свидетельствует о том, что он их расстегнул заранее, — задумчиво сказал Колльберг. — Необходимо учесть.

— Да.

— Хаммар что-то такое говорил на сегодняшнем воспроизведении ситуации.

— Да, сказал Мартин Бек. — Он говорил, что в нашей версии что-то не вяжется: сумасшедший не действует с таким подробно разработанным планом.

— И какие отсюда следуют выводы?

— Стрелявший не сумасшедший, или скорее это убийство не ставило целью вызов сенсации.

— Чушь! — Колльберг сердито передернул плечами. — Стрелял, конечно, какой-то психопат. Из всего, что мы знаем, можно сделать один вывод: он теперь сидит перед телевизором и наслаждается эффектом. То, что Стенстрём был вооружен, ничего не доказывает, поскольку мы не знаем его привычек. Возможно, он был в обществе той медсестры или ехал в какой-то ресторанчик или к приятелю. Может, он поссорился со своей невестой или поругался с матерью и ездил автобусом, так как идти в кино было уже поздно, а больше было некуда деваться.

— По крайней мере, все это можно проверить, — сказал Мартин Бек.

— Да. Завтра. Но есть одна вещь, которую надо сделать немедленно. Прежде, чем ее сделает кто-то другой.

— Осмотреть его письменный стол в Вестберге, — сказал Мартин Бек.

— Просто поразительно, как ты умеешь делать выводы, — сказал Колльберг.

Он запихнул галстук в карман и начал одеваться.

Дождя не было, но стоял туман, и ночной иней припорошил деревья и крыши домов. Видимость была плохая, и Колльберг тихонько ругался, когда машину заносило на поворотах. За всю дорогу до полицейского участка в южном районе города они перебросились только двумя фразами. Колльберг спросил:

— Как ты думаешь, те, которые совершают массовые убийства, уже были преступниками и раньше?

— Сплошь да рядом. Но далеко не всегда, — ответил Мартин Бек.

В участке на Вестберге было тихо и безлюдно, они молча перешли вестибюль, поднялись по лестнице, на втором этаже нажали на соответствующие кнопки цифрового замка и зашли в кабинет Стенстрёма.

Колльберг на мгновение заколебался, затем сел и потянул за ящики. Они были не заперты.

Комната была совершенно лишена каких-либо особых примет. Только на подставке для ручек лежали две фотографии Стенстрёма. Мартин Бек знал почему. Стенстрём впервые за много лет должен был получить свободные дни на рождество и Новый год. Он намеревался поехать на Канарские острова, даже заказал билеты на самолет. Фотографии он сделал для нового паспорта.

«Вот и поехал», — подумал Мартин Бек, глядя на фотографии.

Стенстрём казался моложе своих двадцати девяти лет. У него был ясный, открытый взгляд, зачесанные назад темно-каштановые волосы, которые даже на фотографии казались немного непослушными.

Когда он только что пришел к ним в отдел, кое-кто из сотрудников посчитал его несколько наивным и ограниченным. Такого мнения придерживался и Колльберг, который часто подтрунивал над новым сотрудником. Но это было раньше. Мартин Бек вспомнил, как они однажды поссорились с Колльбергом из-за Стенстрёма. Мартин тогда спросил:

— Какого черта ты все время цепляешься к парню?

И Колльберг ответил:

— Чтоб сломать его показную самоуверенность и дать ему возможность приобрести настоящую. Чтобы он стал хорошим полицейским.

Может быть, у Колльберга были тогда основания. По крайней мере, Стенстрём с годами стал хорошим полицейским, трудолюбивым и достаточно сообразительным. Внешне он был настоящим украшением полиции — красивый, с приятными манерами, натренированный, спортсмен. Хоть бери его и снимай для рекламного плаката, чего нельзя было сказать о многих других. Например, об обросшем жиром Колльберге. Или о стоике Меландере, внешний вид которого не противоречил тезису, что самые нудные люди часто бывают наилучшими полицейскими. Или о красноносом, неказистом Рённе или Гюнвальде Ларссоне, который мог на кого угодно нагнать страху своим гигантским ростом и грозным взглядом. Или о нем самом, Мартине Беке. Он вчера вечером посмотрел на себя в зеркало и увидел длинную, понурую фигуру с худым лицом, широким лбом, крепкими скулами и недовольными серыми глазами.

Обо всем этом Мартин Бек думал, глядя на предметы, которые Колльберг один за другим вытягивал из ящиков и складывал на стол.

С тех пор как Стенстрём положил на полку служебную фуражку и продал давнему приятелю из полицейской школы свою форму, он работал под руководством Мартина Бека. За пять лет он научился практически всему, что должен знать сотрудник полиции, возмужал, преодолел неуверенность и робость, оставил свою комнату в отцовском доме, а затем поселился вместе с женщиной, на которой, по его словам, думал жениться. В это время умер его отец, мать переехала в Вестманланд.

Мартин Бек должен был знать о Стенстрёме почти все, но на самом деле его знания были ограниченными.

Порядочный парень. Честолюбивый, настойчивый, ловкий и сообразительный. А с другой стороны немного робкий, все еще несколько наивный, совсем лишен боевого запала, к тому же довольно неуравновешенный. Но кто не без этого?

Может быть, у него был комплекс неполноценности? Например, перед Гюнвальдом Ларссоном, который когда-то за пятнадцать секунд вывалил ногой дверь и одним махом сбил с ног сумасшедшего буяна, вооруженного топором. А Стенстрём сгонял в двух метрах и взвешивал, что ему делать.

Почему он так мало знал о Стенстрёме? Потому что был недостаточно наблюдателен? Или потому, что нечего было знать?

Мартин Бек, растирая кончиками пальцев кожу на голове, изучал то, что Колльберг выкладывал на стол. Они молча пересматривали бумаги, быстро, но внимательно. Среди них не было ни одной, которой бы они не смогли сразу распознать и догадаться, к чему она относится. Все заметки и документы были связаны с теми делами, которые в свое время вел Стенстрём и которые они хорошо знали.

Наконец осталась только одна вещь — серый конверт большого формата, запечатанный и довольно толстый.

Колльберг повертел его в руках.

— Очень старательно заклеен.

Он пожал плечами, взял нож для бумаг и разрезал конверт.

— Ага, — сказал Колльберг. — Я не знал, что Стенстрём увлекался фотографией.

Он перелистал пачку снимков, потом разложил их перед собой.

— Это его невеста, — почти беззвучно сказал Мартин Бек.

— Ну да, конечно, но я не догадывался, что у него такой изысканный вкус.

Мартин Бек по обязанности начал пересматривать фотографии, хотя и с некоторым неприятным чувством, которое он всегда испытывал, когда ему приходилось вторгаться в то, что в большей или меньшей степени касалось частной жизни другого человека. Это было непроизвольное чувство, врожденное, и лаже после двадцатилетней службы в полиции он от него не избавился.

Колльберг не испытывал таких сомнений. К тому же он был чувственным.

— Она дьявольски хороша! — восторженно сказал он, продолжая просматривать снимки.

— Что ж, завтра ты сможешь увидеть ее воочию, — сказал Мартин Бек.

— Да, — сразу погрустнел Колльберг. — Не очень веселая будет встреча.

Он собрал фотографии и сложил их в конверт.

Они потушили свет и вышли из кабинета.

— Кстати, как тебя вчера вызвали на Норра Сташунсгатан? — спросил Мартин Бек уже в машине. — Гюн не знала, где ты, когда я позвонил, а ты прибыл туда раньше меня.

— Совсем случайно. Когда мы попрощались, я еще пошел бродить по городу и на Сканстулльсбру встретил радиопатруль с двумя парнями, которые меня узнали. Их как раз оповестили по радио, и они повезли меня туда. Я оказался там одним из первых.

Когда поезд метро остановился на станции «Шермарбринк», Колльберг уже ожидал на перроне. У них с Беком была привычка всегда садиться в последний вагон, в результате они часто встречались, даже не договариваясь заранее.

Они вышли на площадь Медборгар и направились по Фолькунгагатан. Было уже десять минут десятого, и сквозь тучи выглядывало бледное солнце.

За углом, когда они уже свернули на Эстётагатан, Колльберг спросил:

— Не слыхал, как там с раненым?

— Перед выходом я звонил в больницу. Операция удалась настолько, что Шверин еще жив. Но все еще без сознания, и врачи ничего не могут сказать об исходе.