Читаем без скачивания Последняя любовь - Исаак Зингер

— Так что же было дальше? — спросил я. — Борис ее заполучил?

— Спрашиваете! А через пару лет бросил. Это же Борис Лемкин.

Машина остановилась у моего дома рядом с Центральным парком. Я хотел выйти, но Гарри сказал:

— Подождите минуточку.

Нью-Йорк тонул в предрассветной тишине. Светофор поменял цвет, но ни одна машина так и не проехала. Гарри сидел в глубокой задумчивости. Казалось, он осознал, в чем состоит загадка его существования, и теперь мучительно старается ее разгадать. Наконец он поднял голову и произнес:

— Ну где сейчас достанешь утку? Нигде.

Прошло почти три года. Однажды днем, когда я читал верстку, ко мне в кабинет вошел Гарри. Он стал совершенно седым, но все равно сохранил моложавость.

— Вы, конечно, меня не помните, — начал он.

— Я вас очень хорошо помню, Гарри.

— Вы, наверное, знаете, что Бориса уже год, как нет в живых.

— Знаю. Садитесь. Как ваши дела?

— Все в порядке. У меня все хорошо.

— Я даже знаю, что Борис не оставил вам ни цента, — сказал я и сразу же пожалел о своих словах.

Гарри смущенно улыбнулся:

— Он никому ничего не оставил — ни Перл, ни прочим… Все эти годы он говорил о завещании, но так его и не составил. Добрая половина его состояния досталась Дяде Сэму, а остальное этой стерве — жене, и детям. Его сын, деляга, прибежал на следующее же утро после смерти отца и выставил меня из квартиры. Он даже пытался присвоить часть моих вещей. Но знаете, меня это не убило. На кусок хлеба я зарабатываю.

— Где вы работаете?

— Стал официантом. Не в Нью-Йорке. Здесь меня не брали. Я работаю в гостинице в Катскилз. А зимой езжу в Майами и подрабатываю поваром в кошерном отеле. Мои кнедлики пользуются успехом. Зачем мне его деньги?!

Мы помолчали. Потом Гарри сказал:

— Вас, наверное, удивляет мое появление.

— Нет, нет. Я очень рад вас видеть.

— Дело в том, что на могиле Бориса до сих пор нет памятника. Я несколько раз говорил об этом с его сыном, но тот все обещает: завтра, на следующей неделе он закажет. Но это лишь бы от меня отделаться. В общем, я накопил немного денег и решил сам заказать памятник. В конце концов, мы были, как братья. Помню, как-то в наш город приехал ребе. Он говорил, что даже Бог не может сделать бывшее небывшим. Как вы думаете, это правда?

— Наверное.

— Ведь если Гитлер уже был, Бог не может повернуть время вспять и сделать так, как если бы его не было. Мы с Борисом росли вместе. Он был неплохим человеком, только немного суеверным и эгоистичным. Он не составил завещания, потому что боялся, что это приблизит его смерть. Мы провели вместе более сорока лет, и я не хочу чтобы его имя было забыто. Ради этого я сегодня и приехал в Нью-Йорк. Утром я был у гравера и попросил его выбить надпись на идише. Иврит я не очень-то знаю, и Борис не знал. Я хотел, чтобы было написано: «Дорогой Борис, будь здоров и счастлив, где бы ты сейчас ни был», а гравер сказал, что нельзя написать «будь здоров» на могильной плите. Мы заспорили, и я упомянул ему о вас, сказал, что знаю вас и что мы однажды вместе встречали Новый год. Он посоветовал, чтобы я сходил к вам, и что, если вы это одобрите, он сделает так, как я хочу. Вот поэтому я и пришел.

— Гарри, — сказал я, — по-моему, гравер прав. Может быть, умершему можно пожелать счастья, если веришь в загробную жизнь, но здоровье — это все-таки нечто свойственное только телу. Как можно желать здоровья телу, которое уже разрушилось?

— Так вы хотите сказать, что нельзя написать то, что я придумал?

— Гарри, это звучит нелепо.

— Но «здоровый» ведь значит не только «здоровый». Знаете, говорят: «В здоровом теле — здоровый дух».

Странно — Гарри начал спорить со мной о словоупотреблении. Из его примеров я впервые увидел, что на идише одно и то же слово «gesunt» значит и «крепкий», и «нормальный», и «здоровый». Я посоветовал Гарри, чтобы вместо «здоровый» стояло «умиротворенный», но Гарри сказал:

— Я несколько ночей не спал. Эти слова словно сами пришли ко мне откуда-то, и я хочу, чтобы написано было именно так. Разве Тора запрещает употреблять такие слова?

— Нет, Тора ничего об этом не говорит, но, Гарри, тот, кто увидит эту надпись, может улыбнуться.

— Пусть улыбается. Мне все равно. И Борису было все равно, когда над ним смеялись.

— Значит, вы хотите, чтобы я позвонил граверу и сказал, что согласен?

— Если вам не трудно.

Гарри дал мне телефонный номер гравера. Хотя аппарат стоял у меня на столе, я пошел звонить в другую комнату. Гравер пытался убедить меня, что пожелание здоровья покойнику — нечто вроде святотатства, но я привел цитату из Талмуда. Я чувствовал себя в положении адвоката, которому приходится защищать подследственного вопреки собственным убеждениям. В конце концов гравер сказал:

— Раз вы так настаиваете, пусть будет по-вашему.

— Да, я беру всю ответственность на себя.

Я пошел назад в кабинет и сквозь приоткрытую дверь увидел Гарри. Он сидел, задумчиво глядя на Уильмсбургский мост и Ист-Сайд, превратившийся за последнее время в огромную строительную площадку. Я с трудом узнавал эти места. Золотистая пыль висела над обломками зданий, рвами, бульдозерами, кранами, кучами песка и цемента. Я стоял и смотрел на Гарри. Как он стал таким? Как этот малограмотный человек достиг духовной высоты, которой нечасто достигают даже мыслители, философы, поэты? В то новогоднее утро, когда я вернулся домой с вечеринки у Перл Лейпцигер, мне казалось, что время, проведенное там, потрачено впустую. И вот теперь, почти через три года, я получил урок, который никогда не забуду. Когда я сказал Гарри, что надпись будет именно такой, как он хочет, его лицо просияло.

— Огромное спасибо. Огромное спасибо.

— Вы один из самых благородных людей, которых я видел в своей жизни, — сказал я.

— А что я такого сделал? Мы были друзьями.

— Я не знал, что такая дружба еще встречается.

Гарри вопросительно посмотрел на меня. Потом встал, протянул мне руку и пробормотал:

— Один Бог знает всю правду.

ВЕДЬМА

«Если вся нынешняя культура построена на эгоизме, разве можно осуждать человека за то, что он эгоист?» — спрашивал сам себя Марк Мейтельс. Но самовлюбленность Лены переходила всякие границы. Даже ее мать и та удивлялась. Все приятели Марка были единодушны: никого, кроме самой себя, Лена любить просто не способна. Один врач сказал как-то, что это называется нарциссизмом.

Да, он, Марк, совершил роковую ошибку. Зато, по крайней мере, можно было не опасаться, что Лена полюбит другого.

Лена только что позавтракала. Горничная Стася застелила кровать в спальне, и Лена прилегла на диване в гостиной — маленькая женщина с черными волосами, уложенными в стиле «помпадур», черными глазами и острыми скулами. В тридцать семь лет она все еще смотрелась девочкой, совсем как на заре их знакомства.

Лена отказывалась заводить детей. Она часто говорила Марку, что у нее нет ни малейшего желания беременеть и терпеть всякие лишения только ради того, чтобы в мире стало одним ртом больше. Ей никогда не приходило в голову устроиться на какую-нибудь работу, чтобы помочь Марку с заработком. Даже в постели она постоянно предупреждала его, чтобы он не испортил ей прическу, не смял или, не дай Бог, не порвал ее шелковую ночную рубашку. Он целовал ее в аккуратно сложенные маленькие губки, но она редко ему отвечала.

Сейчас в своем халатике, расшитом цветами, и тапочках с помпонами она была похожа на японку. Все, что имело отношение к Лене, было маленьким, изящным и аккуратным. Марку она напоминала фарфоровую куколку с витрины антикварного магазина.

— Лена, я ухожу.

— А? Ладно.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб. Хотя день только начинался, ее губы уже были ярко накрашены. На длинных заостренных ногтях поблескивал свежий лак. Завтрак в точности соответствовал рекомендации врача: яйцо, ломтик хлеба и чашечка черного кофе. Регулярно по нескольку раз в день Лена взвешивалась. Стоило ей прибавить хотя бы четверть фунта, немедленно принимались надлежащие меры. Ее день обычно состоял из чтения модных журналов, посещения модисток, портних и парикмахера Станислава. Время от времени она совершала прогулку по Маршалковской, не пропуская при этом ни одного магазина. Она всегда была начеку — от ее внимания не могла ускользнуть ни одна безделушка. Смысл всех этих покупок Марку был не доступен. К чему, например, нужны бесчисленные бусы из искусственного жемчуга всех цветов и оттенков, инкрустированная музыкальная шкатулка из слоновой кости, играющая «Доброе утро», или экстравагантные серьги, браслеты и цепочки, которые можно надеть разве что на маскарад?

Марк Мейтельс давно уже понял, что Лена все еще ребенок, правда не умеющий по-детски радоваться, — избалованная, злая девчонка, готовая в любую минуту надуться, стоит хоть в чем-нибудь ей отказать. «Ошибка, роковая ошибка», — в сотый раз твердил про себя Марк. Но развестись с такой женщиной тоже было невозможно. Она сляжет, а ее мать поднимет страшный шум. В конце концов он кое-как приспособился к ее капризам. В квартире всегда был идеальный порядок. Стася боялась Лены и выполняла все ее распоряжения. Полы сияли, пыль с мебели стирали ежедневно. Сама не ударяя пальцем о палец, Лена вела хозяйство с чрезвычайной строгостью. К счастью, Стася была девушкой выносливой и покладистой. Она работала с шести тридцати утра до позднего вечера, а выходной брала только раз в две недели по воскресеньям — чтобы сходить в церковь, а может, встретиться с кем-нибудь из своих ухажеров.