Читаем без скачивания Афонин крест - Сергей Бетев

Попросив у Петруся саней, Афоня по первой же оттепели сгрузил на них свои богатства и отправился на базар. Как и большинство продавцов и покупателей, деньги он не признавал, а полагался только на обмен. Ему повезло: домой он привез пуд ржаной и полтора пуда грубого помола овсяной муки. Да еще в придачу две палочки настоящих дрожжей.

И уже на другой день маленькая железная труба над его сторожкой весело задымила. На Афонино тепло потянулась ребятня. А хозяин сторожки хлопотал возле своей раскаленной буржуйки в одной рубахе. На плите потрескивала сковородка. Рядом стояло ведро с квашней. С виду лепешки получались темноватые (к настоящей муке была добавлена овсяная, да и картошка), но прямо со сковородки они казались необыкновенно вкусными. И припасов у Афони от такой стряпни убавилось совсем немного, а по большой лепешке хватило почти всем маленьким гостям.

Первые, кому досталось угощение, долго у Афони не задерживались, а встретив на улице своих приятелей, сообщали:

— Афоня лепешки печет для нас! Идите к нему быстрее.

И узнавшие новость торопились к караулке.

Весь день прохлопотал Афоня со стряпней, даже не поспал перед дежурством. Зато на душе было хорошо. А понятливая ребятня оставила после себя прочищенную дорожку к магазину, наколотые и аккуратно сложенные в поленницу дровишки.

Купавинцы, недавно расставшиеся с деревней, как и отцы их, называли весну подберихой. Наверное, рождением своим название это шло от вековой людской приглядки: во все времена с весны тощали в подпольях сусеки, показывалось дно хлебных ларей, пустели бочки с соленостями. Про купавинцев и говорить нечего: если они и утратили в последние годы какие-то старые привычки, то прежде всего запасливость. Поэтому подбериха и явилась к ним первая.

Враз захворал счетовод с путейского околотка Семен Хрулин, мужик веселый, заядлый балалаечник, хотя на руках и ногах целых пальцев было только половина — в жениховской поре еще отморозил их, когда с гулянки шел из соседней деревни по бурану. Маленький, сухонький Семен за неделю вздулся до невозможных размеров. Сказывали, доктора втыкали ему под кожу водосборные иголки, длиннее мешочных, по ведру выцеживали за день, а он все равно умер.

Конюх Нагуман Садыков наелся дохлой конины тоже не от добра. И хоть не умер, а больше месяца мается брюхом, и никакие лекарства не могут унять хворь.

А солнце, ослепительно яркое, хоть и холодное, властно призывало к жизни. И враз всякое тряпье, предмет самых больших забот и признак неподдельного богатства семьи, потеряло цену. Бабы, у которых в сундуках по пятнадцать годов лежало нетронутым свадебное приданое, вытаскивали на свет и подвенечные платья, и плетеные скатерти, и простыни, подбитые покупными кружевами, старинную выходную обувь — все переправляли на базар.

Афоня тоже с опаской приглядывался и к своим запасам, и к обманчивому солнышку, и к ребятишкам. Не все из прежних приходили к нему в сторожку. Спрашивал про них у других и получал один ответ:

— Дома сидят.

Не утерпел Афоня, стал заглядывать в дома под разным предлогом: понял — отощал его маленький народ, потерял всякий интерес к улице. Стряпать Афоня не перестал, но теперь ходил с гостинцами только в те дома, где совсем было худо.

Но видел и то, как обмяк снег, примечал днем ручейки, пробивавшие себе дорогу в наезженных колеях, знал: весна совсем близко. Отправляясь в свои недалекие походы, все чаще присаживался где-нибудь на скамеечке, не в силах без роздыха преодолеть все расстояние.

И вдруг прилетели грачи, и сами известили об этом. Афоня вышел из своей караулки, с прищуром вгляделся: на голых березах, поодиночке подступающих к огородам, чернели долгожданные посланцы тепла.

— Ну, вот она и пришла, весна-то…

А у самого шибко колотилось сердце, с болью наполняя грудь радостью, что зима миновала и дорогая его рать, которая сейчас весело шмыгала носами и утирала рукавами сопли, пережила ее стойко, как и подобает настоящим мужчинам.

— Что там у вас, Петрусь, дома? Все еще с мамкой мерзнете?

— Нет, уже тепло! — весело откликался тот.

Видел Афоня и то, что за эту зиму дружки его не просто выросли, а немножко постарели. И думал, что только после этой зимы они если не умом постигнут, то сердцем почуют, какая трудная бывает жизнь, каким сильным надо быть, чтобы устоять в ней в лихую годину.

Едва спустило снег, Афоня, прихватив свою суковатую палку, пошел в березовую рощу. Встретило его высокое солнце. Потемневшая прошлогодняя листва, придавленная к земле мокром, припахивала теплой прелью. Нагие еще березы стояли тихие, но уже отсвечивали в ярком свете влажной испаринкой, выступившей на сучьях и ветвях перед пробуждением. Роща просматривалась от края до края, и Афоня без труда отыскал темные холмики в самой ее глубине. Подошел. И удивился, как много прибавилось зимой к первым. Как и Афоня, удивленно глядел на могилы вынырнувший на свет молодой подснежник.

Казалось, обо всем в Купавиной знал Афоня, умел и мелочи разглядеть в мирской суете, а вот когда хоронили в березовой роще, не видел, — будто прятали людей. И сколько еще положит сюда война?..

8.

Афоня собирал ребятню в первый поход. Уговор состоялся еще накануне, а так как в школе был выходной, малышня затабунилась возле сторожки с самого утра. Афоня не торопился. Проверял — ладно ли наточен топор, одеваясь, тщательно одернулся и подпоясался покрепче. И только тогда, заткнув топор за пояс, торжественно разрешил:

— Айда теперя.

Шествие направилось в березовую рощу. Только повел Афоня ребят не привычным путем — через поворот у бани, а сразу от магазина между домов и огородов, чтобы, минуя безродное кладбище, выйти на дальний край рощи. Ребятишки, радуясь теплу, весело шумели, забегали вперед, затевали возню.

Роща начинала пробуждаться. Еще прозрачные, березы уже затяжелели почками, кое-где, едва приметно, проклевывался лист, и дыхание молодой жизни поило воздух пьянящей бодростью. Афоня остановился. Долго присматривался к деревьям. Ребятишки затихли, готовые выполнить любой его приказ.

— Давайте-ка, молодцы, ладить соломинки. Ищите прошлогодние стебельки, пустые внутрях, они самые что ни на есть подходящие.

И шагнул к большой березе, изогнувшейся от комля. Поглядел на нее не то ласково, не то виновато:

— Ну, родимая…

И ударил топором коротко и сильно, так что дрогнули ветви от самого низа до верхушки. В минуту сделал в стволе глубокую лунку, поднял с земли свежую щепку, ловко выкинул ею оставшуюся в лунке древесную крошку вместе с первыми каплями прозрачной влаги. Призвал:

— Налетай, которые смелые!

Возле свежего надруба тотчас запыхтели, зачмокали губами первые счастливцы. Не мешкая, Афоня сделал такую же лунку на соседней березе. Предупредил:

— Долго не пейте. Меняйтесь почаще. А то простудитесь.

Березовка! И в добрые годы пора буйного березового сока приходила праздником не только для детворы. От хворей избавляла березовка, молодила, веселила людей. Ни у кого не было сомнения в ее чудодейственности, а, может, сама чистая вера в ее целебность и помогала одолеть недуги и усталость.

Ребятишки надолго припадали к лункам, опьяненные сладким питьем, распрямлялись, отходили в сторону осчастливленные, а там уже вскрикивала, пищала и хохотала куча мала. Истратив силы, снова бежали к березам…

Афоня сидел в сторонке на пеньке и не вмешивался в ребячье пиршество. Притихший, он вслушивался в еле уловимый шепоток берез, вдыхал запах пробивающейся травяной зелени и не мог остановить собственных дум.

Просыпалась земля. Жизнь начинала свой новый круг, готовая принять мирские заботы. Не меньше века стояла тут березовая роща. Когда-то ее молодость начиналась в диком безлюдье. Еще не поднявшаяся над землей, она была заячьим пристанищем, да местом поселения мелкой птахи. Годы прореживали ее, морозы да ветродуи губили слабых, даруя жизнь только сильным. Им было суждено нести свою судьбу до конца. Когда позднее сюда пришли люди, роща встретила их ласково, березы отдавали им и красоту свою, и благодатную тень в жаркие душные дни. В землю, единую для всех, приняла роща — там, вдалеке, за стволами — тех людей, чью жизнь унесла военная година. И вот теперь, по извечному закону природы творить добро, поила роща соками земли молодую людскую поросль.

Солнышко забралось на самый верх. Раздуревшаяся малышня посбрасывала пальтишки и отцовские телогрейки, бегала, кувыркалась и прыгала в чехарде. Березовая роща звенела ребячьими голосами.

…Земля начинала кормить. Не больно мудреным было первое ее блюдо. Едва пригрело огороды, вышли на них с лопатами купавинцы. Никогда раньше не переворачивали землю так бережно, не глядели в нее так пристально, как этой весной. И прошлогодние огрехи при уборке обертывались находками: осторожно выбирали оставшиеся картофелины, складывали их в ведра. А вечером, дома, старательно очищенные, превращались картофелины в жидкое тесто. Ели лепешки, нахваливая, и уже добродушно посмеивались над недавней голодухой, которая теперь никого не могла достать.