Читаем без скачивания Чужие деньги - Фридрих Незнанский

По комнате неторопливо бродили эксперты-взрывники, ведущие специалисты из НИИ криминалистики МВД и НИИ криминалистики ФСБ. Исполняя ритуальный танец профессионализма, подцепляли деревянными шпателями и укладывали в целлофановые пакеты какие-то интересующие их детали, перебрасывались специальными терминами. До Турецкого доносилось: «Тринитротолуол… пластит… эквиваленты тротила…» У восточной стены, в черном обгорелом эпицентре взрыва, специалисты заспорили. Точнее даже, судя по интонации, они ругались, но ругательствами служили не матерные слова, а числа. Насколько Турецкий в состоянии был проникнуть в суть, эксперты категорически расходились во мнениях относительно того, сколько взрывного вещества потребовалось, чтобы сотворить такое безобразие.

— Давайте сюда Бланка! — запальчиво выкрикнул один, и другие поддержали его:

— Где же Бланк? Пошлите машину за Бланком!

Это звучало как: «Приведите Вия! Ступайте за Вием!»

В результате двое специалистов удалились, остальные приняли позу равнодушного ожидания, словно явление неведомого Бланка должно было решить все вопросы.

— Что, ничего не понятно? — потихоньку осведомился Турецкий у директора НИИ криминалистики прокуратуры Алексея Михайловича Михайлова, с которым был немного знаком.

— Отчего же, — охотно отозвался Михайлов, высокий и полный, с широкой черной бородой, — общая картина ясна. Взрывное устройство было заложено в стационарный телефонный аппарат и сработало по звонку.

— Когда Зернов позвонил кому-нибудь?

— Нет, когда он снял трубку в ответ на чей-то звонок. Кто звонил, это уж ваша епархия.

— У вас есть сомнения?

— Относительно способа убийства сомнений нет. Речь идет всего лишь о некоторых технических деталях, которые могут оказаться важны. Подозреваю, окончательно вопрос об этих деталях способен решить только Бланк.

— А кто это — Бланк?

— Академик Бланк, Корней Моисеевич, — мечтательно прищурился Михайлов, — давно на пенсии, но в прошлом был легендой взрывного отдела КГБ. Изредка мы его приглашаем, учитывая его уникальный опыт. Он, разумеется, для проформы поворчит, сделает вид, будто недоволен тем, что мы отвлекли его от пенсионных дел, но поможет с радостью. Если станет выказывать недовольство, мы его поймаем на крючок французской поэзии. Второе его увлечение после взрывов — «проклятые поэты»: Бодлер, Рембо… Не брезгует и средневековой поэзией. Помнит уйму стихов на французском.

Турецкий понял, что ему хочется взглянуть на эту личность.

Минут через сорок его желание осуществилось: судя по шуму в прихожей, Бланка удалось все-таки оторвать от сидения на лавочке с томиком Рембо. Одетый в длиннополое болоньевое пальто человек меньше всего походил на академика или любителя французской поэзии. Скорее его можно было принять за пожилого сантехника-профессионала, который может и выпить, и покуражиться, но за бутылку водки заменит тебе трубы так, что будут стоять сто лет. А впрочем, может заменить и не за бутылку, если уважительно с ним поговорить, проявить человеческое отношение.

Турецкий подумал, что еврей-академик на Западе не редкость. Наверняка попадаются там и евреи, которые любят французскую поэзию. С евреями, занимающимися расследованием дел о взрывах, а также организацией самих взрывов, ему доводилось соприкасаться лично. Но еврей, сочетающий в себе эти черты, да в придачу к тому похожий на пожилого пьющего сантехника, наверняка типично русский феномен.

— Мой сын, — договаривал Корней Моисеевич сопровождающим его экспертам-взрывникам то, что не успел рассказать по дороге, — в религию ударился, пичкает библейской историей внучку… Здравствуйте, Леша. Здравствуйте, Боря. Здравствуйте, генерал, — это Турецкому. — А невестка, она у нас врач, знакомит ее с теорией эволюции и все такое. И вот представьте, какая каша у ребенка в голове! Приходят к нам гости, а внучка начинает вокруг них прыгать, вертеться. Те хвалят: «Какая ты, Машенька, гибкая, прыгучая!» А Машенька отвечает: «Да, это потому, что я еврейка, а евреи произошли от обезьян»…

Михайлов постарался изобразить на бородатом полном лице то умиленное выражение, которое полагается делать при рассказах о детских глупостях. Бланк не обратил, внимание на его усилия. Решительно отметая поползновения экспертов, напрасно добивавшихся, чтобы он немедленно разрешил их спор по поводу количества взрывного вещества, матросской цепкой походочкой обошел по периметру комнату, мурлыча под нос песенку по-французски. Насколько мог разобрать Турецкий, в песенке рифмовались «фемаль» и «шеваль». «Шеваль», как ему известно, «лошадь», а «фемаль»? «Женщина»? К знатокам французского Александр Борисович себя не относил. Немецкий еще туда-сюда…

— А вот э-это что? — Раздвинув полы плаща, академик Бланк присел на корточки возле какого-то малопримечательного с виду предмета. Форма, хотя и пострадавшая от взрыва, указывала на то, что недавно этот предмет имел право называться пассатижами. На ручках сохранились оплавленные следы красной пластмассы.

— Плоскогубцы, — присоединился к созерцанию исковерканных пассатижей эксперт, который громогласнее всех настаивал на том, чтобы пригласить Бланка.

— И откуда они здесь взялись? — с интонацией, не предвещавшей ничего доброго, вопросил Корней Моисеевич.

— Зернов что-нибудь чинил и оставил, — вслух предположил Турецкий. В такой логике не было ничего сверхъестественного: у себя дома Саша так и поступал. Если бы не Ирина Генриховна с ее стремлением к чистоте, у него эти пассатижи годами валялись бы на видном месте. Эксперты кивками подтвердили, что версию готовы принять.

— Нет, вы их только послушайте! — рыдающим голосом воззвал Корней Моисеевич. — Вам, генерал, простительно, ваше дело — не ремесло, а умствование, но они! Мои дорогие дети! Зачем я с вами возился? Чему я столько лет вас учил? Лешенька, хоть ты порадуй старого деда Корнея. Посмотри внимательно и скажи: что это за фрукт и с чем его едят?

Михайлов, несмотря на огромный живот, наклонился легко и изящно. Пальцами в резиновых, как у хирурга, перчатках взялся за оплавленные рукоятки, раздвинул железный зев пассатижей, оснащенный мелкими и крупными зубцами. Турецкий также нагнулся, любопытствуя. Даже на его неискушенный в технических тонкостях взгляд, пассатижи выглядели не совсем обычно, они напоминали пасть хищного животного: в передней части — плотно смыкающиеся, заходящие друг на друга «клыки», сзади — частые и короткие «коренные зубы». Демонстрируя возможности инструмента, Михайлов поднял с пола обрывок электрического провода и сомкнул на нем «клыки» пассатижей, которые, как оказалось, с легкостью могли его удержать или перекусить.

— Похоже, что это наши, — пробубнил Михайлов. В его голосе звенела досада, что сам он пассатижей не заметил, и торжество, что они все-таки обнаружились.

— Что значит «наши»? — уточнил Турецкий.

— То и значит, — громко, для всех, произнес Михайлов, — что такими пассатижами пользуются только эксперты и саперы из элитного подразделения московской ФСБ. Больше ни у кого их нет и быть не может.

— Что же получается: работал профессионал?

— При этом настолько непрофессиональный, что забыл важную улику на месте преступления.

Корней Моисеевич Бланк, задрав пальто, исполнил несколько па какого-то французского народного танца. Ему это простили.

5

Телефоны, телефоны, телефоны. Звонки, звонки, звонки… Мир одержим демоном связи. Связаться — всем со всеми. Немедленно. Отложенно. В любую точку пространства. Ночью. С утра пораньше. На совещании. На экзамене. На прогулке с собакой. Идея, комфортной связи требует, чтобы телефоны становились все мобильнее и все миниатюрнее. Если телефон нельзя упрятать в кармашек или носить на цепочке в целях всеобщего обозрения, это для нас теперь вроде бы и не техника.

При этом мы упускаем из виду такой надежный, имеющийся практически в каждом московском доме аппарат, как стационарный телефон. Он громоздок и немобилен, он давно уже не служит предметом гордости своего обладателя. Однако в каждом предмете можно открыть его неочевидную благую сторону. Раскрыть тайну убийства поможет обычная АТС.

Рюрик Елагин, которого оставшаяся в прошлом специальность историка приучила бережно относиться к документам, послал на Московскую городскую телефонную станцию запрос, суть которого, если опустить служебные реверансы, состояла в следующем: сообщите, плиз, с какого номера позвонили шестого ноября сего года, примерно в восемь вечера, на домашний номер квартиры гражданки Лосевой (такую фамилию носила квартиросдатчица, которая сейчас наверняка горевала над разрушениями или подсчитывала смету ремонта). Самого же Рюрика, рожденного от любви, зародившейся в Библиотеке имени Ленина, снова увлекли исторически-литературные ассоциации. Точнее даже было бы сказать, просто исторические, поскольку он, разочаровавшись в официальной хронологии античности и Средних веков, считал добрую половину вписанных в учебники фактов таким же вымыслом, как выдумки писателей. А если так, стоит ли жестко проводить водораздел между одним и другим?