Читаем без скачивания Испанская серенада - Дженнифер Блейк

— Вы имеете в виду, что я должна остаться с вами на всю ночь?

— Или дольше. Не говорите мне, что вас беспокоит ваше доброе имя. Вы оставили его в Севилье.

— Но мой здравый смысл при мне!

— И ваш здравый смысл подсказывает, что я желаю вам зла?

В его тихом голосе было нечто, насторожившее Пилар. В то же время она заметила, с каким вниманием прислушиваются к их перепалке люди Рефухио. Закончив дела, они развалились под деревом и притворились, что их ничуть не занимает происходящее, при этом они старались не нарушать тишину и напряженно прислушивались.

Пилар взглянула в глаза Рефухио. Она не дрогнула, но ее сердце учащенно забилось.

— Вы сами говорили об этом, — сказала она.

— Да. — Он был спокоен. — Но я не думал, что это произведет такое впечатление.

— Вы были не правы.

— Да, конечно. Но мое настроение ничуть не изменилось с того момента, как мы встретились в саду дона Эстебана. Как только оно переменится, я вам скажу. — Он взглянул на своих людей и помрачнел, заметив их живой интерес. — В чем дело? — произнес он хлестко. — Вы так скучаете, что решили развлечься подслушиванием? Но я знаю, как вас вылечить. По коням!

Ему неохотно повиновались, переговариваясь на ходу. Но никто не подумал ослушаться. Пилар была неподвижна. Она не хотела подчиняться Эль-Леону и была задета тем, что ее мнение не принималось в расчет. Но что она могла сделать? Идти через эти холмы в одиночку, пешком, без всякой защиты было более опасным, чем довериться Рефухио. Кроме того, она сама была во всем виновата.

Рефухио де Карранса взлетел в седло белого арабского коня и направил его туда, где стояла Пилар. Он склонился с седла и подал ей руку. Секунду она глядела на него своими огромными мятежными глазами, затем поставила ногу в стремя. Он сжал ее запястье, одним легким движением поднял ее и усадил в седло перед собой. Его руки сомкнулись, они двинулись в путь, остальные последовали за ними.

Тьма обступила их со всех сторон, словно плотный туман. Ни солнца, ни луны, небо было сплошь затянуто облаками. Через некоторое время пошел дождь. Он едва моросил, но поднявшийся ветер пронизывал холодом до костей. Капли дождя стекали по лицам. Пилар плотно запахнула накидку, стараясь намокнуть как можно меньше. Ей стало труднее удерживать равновесие, и после нескольких неудачных попыток выпрямиться она была вынуждена спиной прижаться к Рефухио.

В конце концов, он, тихо выругавшись, схватил ее крепче за талию и укутал своим плащом. Она отказывалась и пыталась вырваться, но он, крепко держа ее, раздраженно шепнул:

— Успокойтесь, пока мы оба не вымокли до нитки.

Самым правильным в такой ситуации было подчиниться. Она прикусила губу. Мышцы, несколько часов находившиеся в крайне неудобном положении, болели, и по телу пробежала судорога.

Его рука плотнее обхватила ее.

— Умерщвлять плоть — идея фанатиков. Вы уверены, что из вас не выйдет монахиня, стоящая на коленях, перебирающая четки и мечтающая о царствии небесном…

— Да, — ответила она. — Но я не раскаиваюсь.

— Тогда оставьте вашу гордость и обопритесь на меня. Обещаю, что не воспользуюсь вашим положением.

— Я не думала об этом, — призналась она, поворачиваясь, чтобы взглянуть на него. Но во тьме она не могла разглядеть его лица. Пилар недоумевала, как он не собьется с тропы. Возможно, он обладал способностью видеть в темноте. Или же он знает эту местность, как крестьянин свое поле.

— Нет? Возможно, у вас и правда нет к этому призвания.

— Объясните, что вы хотите этим сказать, — потребовала Пилар.

— Монахини не должны лгать. Она помолчала. Затем спросила:

— Вы всегда готовы так быстро обвинить?

— Разве я не прав?

— Существуют иные причины сохранять дистанцию между нами.

— Например?

— Нежелание вас обременять.

— Вы — сама предупредительность… Уязвленная его неприязненным тоном, она продолжила:

— Или же невыветрившийся запах овчины. Пилар услышала сдавленный смех.

— Приношу свои извинения, но есть вещи, которых нельзя избежать.

Уверенный звук его голоса, его мягкий юмор действовали на нее успокаивающе. Она положила руку поверх его руки, обнимавшей ее, и сильнее откинулась назад.

— Придется смириться.

— Превосходно. Если сможете, поспите. Она кивнула.

Пилар не чувствовала ни малейшего желания спать и была болезненно насторожена, когда они въехали во двор маленького каменного дома, стоящего на склоне холма.

Желтый свет лампы пронизал дождевую морось, осветив молодую женщину, стоящую в дверях. Самый старший из мужчин, Балтазар, позвал женщину, и она ответила ему. Они тихо переговаривались. Рефухио спрыгнул на землю и, взяв Пилар за талию, снял ее с седла. Она скользнула в его объятия, конвульсивно цепляясь за его плечи, пока не утихла боль в ногах. Она подумала, что надо бы спросить, куда он привез ее, но не была уверена, что он согласится ответить. Она была слишком измучена.

Рефухио подтолкнул ее к двери. Женщина, встревоженно глядя на нее, посторонилась, давая ей пройти. В это время Рефухио окликнули, и он вернулся во двор.

— Меня зовут Исабель, — мягко сказала молодая женщина. — Ты, должно быть, устала до смерти. Сядь у огня и обсушись.

Пилар была благодарна ей за сочувствие. Она подошла к закопченному очагу, занимавшему почти всю стену, и протянула руки к огню. Поблагодарив Исабель, она назвала свое имя.

— У меня есть немного супа, — предложила Исабель. Она закрыла дверь и, легко подойдя к очагу, подвинула котелок к огню. Суп, расплескавшись, зашипел на углях. Исабель, казалось, даже не заметила этого. Краешком глаза глядя на Пилар, она пояснила:

— Скоро он будет горячим.

— Звучит заманчиво, — только теперь Пилар поняла, что неимоверно проголодалась.

Женщины напряженно улыбнулись друг другу. Тоненькую и живую Исабель нельзя было назвать красивой, но в ней была какая-то мальчишеская пикантная привлекательность. Пушистое облако каштановых волос было стянуто линялой лентой. Глаза, зеленые, как трава по весне, были чуть раскосыми. В ее движениях, быстрых и импульсивных, было что-то кошачье. Она казалась очень уязвимой.

Дом был старый и внутри оказался больше, чем выглядел снаружи. Хотя в нем была лишь одна комната, занавешенные альковы с другой стороны очага, очевидно, служили спальнями. Земляной пол был утоптан до твердости камня. Потолок был черен от копоти, а со стропил свисали связки чеснока, лука и маленькие окорока сухого копчения. С них даже не была опалена щетина. Запах их витал в воздухе, смешиваясь с ароматом ветчины и бобового супа. Мебели почти не было, только посреди комнаты стоял стол, над которым висела лампа, да пара грубо сделанных скамей стояли рядом у очага.