Читаем без скачивания К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1931 году в Москве на финише чемпионата СССР я обогнал своего конкурента Николая Рюмина на полочка, но оставалось еще два тура. Рюмин должен был следующую партию играть черными с Раузером. Я тогда и напомнил Всеволоду Альфредовичу, что долг платежом красен.
— Да не могу я хорошо играть в шахматы... У меня неправильные черты лица(?!), — вдруг заявил Раузер.
Сначала я растерялся, но решил прибегнуть к святой лжи.
— Алексея Алехина, который живет в Харькове, знаете? У него правильные черты лица?
— Нет, конечно...
— Так вот, Алексей Алехин — Аполлон по сравнению со своим братом Александром, а тот ведь умеет играть!
Раузер провел партию с Рюминым с большой силой и выиграл.
Но вернемся к турниру в Одессе: в полуфинале от переутомления я играл слабо и по возвращении в Ленинград вынужден был оправдываться перед друзьями.
И на втором курсе я учился ненормально. Правда, первый семестр прошел благополучно. Ходил на лекции, но там мне делать было нечего. Через пять минут я переставал что-либо понимать и, облегченно вздохнув, вытаскивал карманные шахматы...
В нашей группе упражнения по переменному току вел сам Миткевич. Однажды он меня вызвал решать задачу. Я ничего не знал, и, как всегда в таких случаях, Владимир Федорович сам решал задачу за студента, потом он меня ласково отпустил. Все стремились сдавать экзамен ему. Если студент ничего не знал, Миткевич все равно ставил ему зачет и утешал неудачника: «Ничего, ничего! Необъятного — не обнимешь!» Все это ввергало в отчаяние его заместителя по кафедре Калантарова — тот был весьма строг. Но когда впоследствии Калантаров взял на кафедру Цейтлина, то уже сам Павел Лазаревич умолял моего товарища не снижать успеваемость на факультете...
С января 1930 года началась реформа высшей школы. Стране, приступившей к индустриализации, нужны были инженеры, и не просто инженеры, а из рабочих и крестьян — преданные Советской Родине. Что же делать, если у части рабфаковцев подготовка была слабой? Решили облегчить учение.
Это была необходимая, хотя и временная мера. Конечно, в среднем она снизила уровень знаний молодых инженеров, но все же эти знания оказались достаточными для того, чтобы выполнять обязанности организаторов производства.
Я лично, как это ни странно, выиграл от реформы; чрезмерным объемом информации я не был перегружен, и больше нервных клеток можно было использовать для принятия решений в оригинальных ситуациях!
Наступила эра бригадно-лабораторного метода. Экзамены и контрольные были отменены. Группы разделились на бригады в шесть-семь студентов. Преподавателей не хватало, и были привлечены работники с производства. Политехнический был расформирован, каждый факультет стал самостоятельным институтом.
Весной 1930 года мне довелось играть в турнире, куда были приглашены только мастера — Левенфиш, Романовский, Ильин-Женевский, Готгильф, А. Куббель, Модель, Рохлин и Рагозин. Играли два раза в неделю в Доме работников физкультуры (были и выездные туры). В трудной борьбе я завоевал первый приз — немецкие шахматные часы (они мне служили лет двадцать, пока няня дочки Матрена Семеновна втихую не стала их повседневно использовать, и они наконец сработались). Это был мой первый успех среди мастеров. Сорок лет спустя я перестал выступать в шахматных соревнованиях.
Институт я не пропускал. Запомнилось одно занятие на старшем курсе по устойчивости электропередач. Предмет вел «сам» Александр Александрович Вульф — он впервые в истории советской электротехники сделал расчет устойчивости передачи энергии (от Волховской ГЭС в Ленинград). Высокий, худой, шея тоненькая, бесстрастное лицо и тихий голос (словно бы его и нет на занятии), дело он знал превосходно.
«Кто может ответить на этот вопрос?» (Не помню уж на какой.) Минутное молчание, наконец вызывается некто Даманов. Смотрим на него с удивлением — мы знали, что он не знает...
Даманов начинает весьма робко. Вульф застыл как изваяние. Поскольку его не останавливают, Даманов оживляется и минут десять с жаром высказывает свои соображения; наконец замолкает — все мы с нетерпением ждем оценки Александра Александровича. Тот молчит, потом говорит тихо и бесстрастно: «Это неверно».
Даманов смущен, но Вульф продолжает молчать, и история повторяется — постепенно Даманов опять входит в раж, и мы снова с интересом смотрим на профессора: «И это неверно»...
Так и «учились».
Впрочем, далеко не всегда так. Один курс — «Механический расчет опор, проводов и тросов» — знали все. Николая Павловича Виноградова заменить было невозможно, и группу собрали вместе.
Мы были предупреждены, что экзамена не будет, но каждый получит индивидуальное задание на проектирование. Учебника не было — Николай Павлович излагал нам свою теорию (была и диаграмма Кремоны, и диаграмма Виноградова), каждый вел конспект. Затем трудный проект, помогать друг другу некогда! Все хорошо учились.
Роста Николай Павлович был небольшого, имел брюшко, на котором покоилась золотая цепочка от часов. Говорил тенорком — позднее я узнал, что он увлекался пением и охотно выступал на вечеринках.
Летом 1931 года мы проходили практику на Днепро-строе. Попал я в техотдел, и дали мне рассчитать временную перемычку (временную линию передачи) на деревянных опорах. Виноградов нам о деревянных опорах не рассказывал, но я раскрыл СЭТ («Справочник электротехника»), заглянул в раздел, составленный нашим преподавателем, и сделал расчет.
Как я ни переделывал его — опоры валились. Был уже в отчаянии, вдруг вижу улыбающегося Николая Павловича — он был консультантом Днепростроя.
— Что здесь делаете?
— Да вот — деревянные опоры валятся...
— Перемычка временная? Ослабьте тяжение провода.
Боже, как просто — опоры перестали падать!
На Днепрострое было нелегко. И жилье, и питание — с военным лагерем не сравнить. Сыграли матч с Запорожьем. Совет физкультуры в Запорожье помог при отъезде в Ленинград с билетами на поезд — дали справку, что мы едем «для обмена опытом по эстафете урожая». Тогда шла уборочная кампания, и поэтому билеты были получены вне очереди.
Итак, институт закончен. Дипломного проекта, конечно, не было. Учились мы четыре года, я — и того меньше. Страна получила необходимое количество специалистов; цель была достигнута.
Вскоре прежний режим высшей школы был восстановлен.
Попал я по распределению в лабораторию высокого напряжения имени А. А. Смурова. Смуров создал эту лабораторию (было заказано первоклассное оборудование в США), помещалась она в электротехническом, на Песочной улице. В результате реорганизации лаборатория тогда перешла к нашему институту. Смуров был уже тяжело болен. Однажды, незадолго до его смерти, я был представлен Александру Антоновичу в его профессорской квартире.
Было мне в лаборатории скучно. Еще
