Читаем без скачивания Рыцари Дикого поля - Богдан Сушинский

— Не знаю, каким вы предстаете в ипостаси воина, но в ипостаси простачка-любовника вы явно не смотритесь. Как, впрочем, и в ипостаси актера.

— Может быть, впервые в жизни мое удивление было искренним, однако же оно тоже развенчано.

— Теперь я понимаю, почему графине де Ляфер приходится хлопотать о вас, словно о несмышленом племяннике.

Гяур поиграл желваками, но промолчал. Что он мог сказать ей, каким образом возразить? Попытаться убедить, что на самом деле графиня не хлопочет о нем? Обидеться, и тем самым подтвердить мнение о себе Камелии?

— Впрочем, сегодня вас интересует не столько графиня де Ляфер, сколько рыцарствующий монах Ян-Казимир Ваза, брат польского короля. Разве не так? — спасительно пришла ему на помощь сама фламандка. — Причем интересует он вас не сам по себе, а всего лишь как претендент на пока еще занятый польский трон.

— Мне возразить нечего, вы правы.

Попробовал бы он признать это в присутствии самой графини!

— Тогда проходите в дом. Почему мы стоим у двери?

— То есть в данный момент вы здесь.

— Хозяйка? Почти. — В этот раз улыбка Камелии стала добрее. Она, конечно, все еще не отказывала себе в удовольствии слегка подтрунивать над пришельцем, но это уже не становилось для нее самоцелью. — Не менее часа мы пробудем в доме одни. Если не считать двух слуг, которых в таких случаях никто и никогда в расчет не принимает.

— И все это время мы терпеливо будем ждать появления графини де Ляфер… — именно так, не спросил, а иронично констатировал князь, наслаждаясь идиотизмом самой ситуации, в которой они оба должны были оказаться.

— Проводить время с одной женщиной, чтобы ждать другую? — осуждающе покачала головой Камелия.

— Но вы же сами создаете подобную ситуацию.

— Из этого не следует, что тут же этим ситуациям подчиняюсь, — игриво предупредила фламандка, явно призывая полковника испытать свое везение.

— Ваше мнимое упрямство, Камелия, меня вряд ли взбудоражит, тем более что в данную минуту интересует не ваша постель и не ваша «высокая нравственность»… — это свое ученое словосочетание «ученая нравственность» князь произнес с какими-то особыми интонациями.

— Что же в таком случае способно по-настоящему взбудоражить вас?

— Только одно — правдивость ваших ответов.

— …Чего от меня вправе требовать только муж и священник. При чем здесь вы?

— Прежде всего, хочу знать, почему вдруг вы завели разговор о Яне-Казимире? — попытался увести ее князь от дальнейшего чтения морали.

— Уже хотя бы потому, что тема эта мне более близка и приятна. К тому же здесь проявляется и моя собственная заинтересованность, — с вызывающим спокойствием ответила Камелия, но тут же, слишком уж не вовремя, умолкла.

Полковнику это не понравилось. Он не собирался выуживать из нее по слову. Но коль уж она сама упомянула о претенденте на польский престол…

7

Будуар Камелии находился на втором этаже. Это была угловая комнатка, сливавшаяся с амфитеатром башни, отгороженным от остального пространства голубоватой полупрозрачной занавеской. Отодвинув ее, девушка оценивающе осмотрела высокую постель с двумя взбитыми подушками посредине и потом таким же взглядом окинула стоявшего рядом с ней Гяура, как бы вопрошая: «Ты тоже считаешь, что достоин этого ложа?»

— Это и есть ваше обиталище?

— Приблизительно таким вы и представляли его себе, сравнивая его с обиталищами графини де Ляфер?

— Но сейчас мы не будем говорить о графине.

— Настаиваете на этом?

— Хотелось бы поговорить о вас.

— В таком случае наложим на ее имя запрет, а на нее саму — епитимью [5]. Однако признайтесь, что обо мне говорить вам не хочется. И мы не станем делать этого.

— В таком случае у нас появится больше времени, чтобы поговорить о Яне-Казимире, — охотно согласился Гяур.

— Вот о нем действительно стоит поговорить. Но не со мной, а, прошу простить меня за упоминание имени, с графиней Дианой. Советую сблизиться с этим польским принцем, пока он не ощутил на своей голове нимб короны, а главное, пока ему ближе сутана кардинала иезуитов, нежели мантия короля.

— К разговору о принце мы еще вернемся. Но пока что мне очень хочется быть поближе к вам. В смысле, поближе познакомиться, — тут же попытался уточнить Гяур, однако объяснение его фламандка восприняла по-своему: рассмеявшись, она запрыгнула на ложе и с хохотом съехала по нему так, что ноги ее наполовину оголились. При этом девушка призывно взглянула на зардевшегося князя, вовремя попытавшегося отвести взгляд от адамового искушения.

— Нет, князь, на сей раз уйти от соблазна не получится, — покачала черной накидкой волос фламандка.

— Но, собственно… — замялся Гяур, подозревая, что графиня Диана находится где-то рядом, и что женщины попросту решили устроить ему ловушку.

— Не противьтесь судьбе, князь, не советую. У каждого свое ремесло: у вас — убивать, у меня — соблазнять. Что, кстати, тоже очень часто бывает убийственным.

Гяур отвернулся, ступил к двери, но фламандка, словно кинжалом в спину, ударила его словами:

— Не вздумайте бежать, трус. Об этом узнает не только Дюнкерк, но и Париж. Не говоря уж о Варшаве. Вас устраивает такая молва и такая слава?

Полковник снял перевязь с саблей, швырнул ее на стул и приблизился к Камелии. Он так и не мог понять, что это: любовная откровенность или западня дерзкой шутницы. Но Камелия не стала ничего объяснять. Вернее, объяснила ему тем самым доступным способом, которым только и способна что-либо объяснить мужчине, оказавшись перед ним полуголой, на высоком девичьем ложе. Она взяла его руки, привлекла к себе и вновь положила на груди.

— Вы забыли о ритуальном целовании распятия на этой груди, князь, — прошептала она, всем телом подавшись ему навстречу. — А ведь это вы создали сей ритуал, полковник, именно вы. Так не отступайтесь же от него.

Рычание, с которым Гяур набросился на соблазнительницу, было похоже на свадебный клич тура. Перси, талия, бедра… Мелькание одежд, в которых он безнадежно плутал, словно в беловежских дебрях; смугловатый блеск запретного тела, то вспыхивающий, будто спасительные огоньки сторожки в далекой дубраве, то вновь угасающий, вместе с последней надеждой добраться когда-нибудь… и познать.

Но когда князь разбросал все ее и свои одеяния и девушка предстала перед ним оголенной и доступной, он вдруг понял, что все вожделенное рвение его неожиданно иссякло. Потный, раскрасневшийся, повергнутый в смятение, он растерянно смотрел на лежащую под ним женщину, и глаза его наливались закатом яростной мольбы.