Читаем без скачивания Капитализм и свобода - Милтон Фридман

В капиталистическом обществе надо лишь убедить нескольких богачей, чтобы заручиться средствами на пропаганду какой угодно идеи, пусть даже самой необычной, и таких людей, таких независимых источников поддержки, находится немало. И вообще: не обязательно даже убеждать людей или финансовые учреждения, обладающие соответствующими фондами, в разумности идей, которые вы планируете пропагандировать. Нужно лишь убедить их в том, что ваша пропаганда будет иметь финансовый успех, что соответствующая газета, журнал, книга или новое предприятие окажутся прибыльными. Например, издатель, конкурирующий с другими издателями, не может позволить себе печатать только то, с чем он лично согласен: он должен исходить из единственного критерия – вероятности того, что рынок окажется достаточно широк, чтобы обеспечить удовлетворительную прибыль на вложенный капитал.

Таким образом, рынок разрывает порочный круг и в конечном итоге позволяет финансировать подобные предприятия небольшими суммами, собранными со многих людей, без необходимости убедить их сперва в своей правоте. В социалистическом обществе такой возможности нет; там есть только всесильное государство.

Попробуем напрячь воображение и предположим, что социалистическое правительство сознает эту проблему и состоит из людей, пекущихся о сохранении свободы. Способно ли оно выделить средства? Возможно, но неясно как. Оно может учредить административный орган по субсидированию подрывной пропаганды. Но как ему выбрать, кого поддерживать? Если он станет давать всем, кто попросит, он вскоре окажется без денег, ибо социализм не в состоянии отменить элементарного экономического закона, согласно которому достаточно высокая цена порождает высокое предложение. Сделайте агитацию радикальных воззрений в достаточной степени финансово привлекательной, и от агитаторов не будет отбоя.

К тому же свобода пропагандировать непопулярные воззрения вовсе не требует, чтобы такая пропаганда не несла с собой никаких издержек. Напротив, не было бы стабильных обществ, если бы пропаганда радикальных изменений не была бы сопряжена с какими-то издержками, и уж тем более субсидировалась. Вполне нормально, что люди приносят жертвы, пропагандируя идеи, в которые искренне верят. Мало того, важно сохранить свободу только для тех, кто готов себе во многом отказывать, иначе свобода выродится во вседозволенность и безответственность. И принципиально необходимо, чтобы цена, которую платят за пропаганду непопулярных взглядов, была приемлемой и не отменяла саму возможность такой пропаганды.

Но это еще далеко не все. В свободном рыночном обществе достаточно иметь средства. Поставщики бумаги готовы продать ее как издателям Daily Worker, так и издателям Wall Street Journal. В социалистическом обществе недостаточно просто иметь средства. Гипотетическому стороннику капитализма придется уговорить государственную бумажную фабрику продать ему бумагу, государственную типографию – напечатать брошюры, государственное почтовое отделение – разослать их по людям, государственное ведомство – предоставить ему зал для выступления и т. д.

Возможно, существует какой-то способ преодоления всех этих трудностей и сохранения свободы в социалистическом обществе. Нельзя утверждать, что это совершенно невозможно. Ясно, однако, что создание институтов, которые на деле будут сохранять возможность инакомыслия, сопряжено с весьма реальными трудностями. Насколько я знаю, никто из тех, кто выступает одновременно за социализм и свободу, не брался толком за эту проблему и не начал всерьез разрабатывать институты, которые могли бы обеспечить существование свободы при социализме. Зато совершенно ясно, почему рыночное капиталистическое общество благоприятствует свободе.

Ярким практическим примером этих абстрактных принципов служит то, что произошло с Уинстоном Черчиллем. С 1933 года до начала Второй мировой войны Черчиллю не разрешали выступать по английскому радио, которое, разумеется, было государственной монополией под административным контролем Британской радиовещательной корпорации (BBC). А ведь Черчилль был одним из виднейших граждан своей страны, членом парламента, бывшим министром, отчаянно пытавшимся всеми доступными средствами убедить своих соотечественников принять меры к предотвращению опасности, исходящей от гитлеровской Германии. Ему не разрешали обратиться по радио к английскому народу, поскольку ВВС являлась государственной монополией, а его взгляды представлялись слишком «спорными».

А вот другой поразительный пример – забвение голливудского черного списка. Об этом сообщил 26 января 1959 года журнал Time, который писал:

Во время церемонии вручения премий «Оскар» Голливуд больше всего старается соблюсти приличия. Однако два года назад приличия были нарушены. Когда объявили, что некто Роберт Рич получил «Оскара» за сценарий фильма «Храбрец», он так и не вышел на сцену. Роберт Рич оказался псевдонимом, за которым скрывался кто-то из полутораста сценаристов… с 1947 года вносившихся кинопромышленностью в черный список по подозрению в том, что они были коммунистами или «попутчиками». Конфуз был особенно велик из-за того, что Академия киноискусства запретила коммунистам и тем, кто ссылался на Пятую поправку[4], номинироваться на «Оскар». На прошлой неделе правило насчет коммунистов и тайна подлинного имени Рича внезапно получили новый оборот.

Оказалось, что Рич – это Дальтон Трамбо, сценарист фильма «Джонни получил винтовку», один из первой «голливудской десятки» сценаристов, отказавшихся дать показания на слушаниях 1947 года о коммунизме в кинопромышленности. Как сказал продюсер Фрэнк Кинг, до тех пор твердо стоявший на том, что Роберт Рич – это «молодой бородач, живущий в Испании»: «У нас обязанность перед акционерами покупать по возможности лучшие сценарии. Трамбо принес нам „Храбреца“, и мы его купили»…

Так был формально предан забвению голливудский черный список. Неформально для сценаристов, чье имя попало под запрет, он закончился уже давно. Сообщают, что по меньшей мере 15 % нынешних голливудских фильмов пишутся сценаристами из черного списка. По словам продюсера Кинга, «в Голливуде больше „призраков “ (авторов, работающих под чужим именем), чем на кладбище Форестлоун. Каждая здешняя компания пользуется работой тех, чье имя попало в черный список. Мы просто первыми сказали вслух то, о чем все и так знают».

Можно думать, как думаю я, что коммунизм уничтожил бы все наши свободы, можно выступать против него с максимальной твердостью и решительностью – и в то же время считать нестерпимым, чтобы в свободном обществе человеку не позволяли вступать во взаимоприемлемые добровольные отношения с другими лицами, потому что он верит в коммунизм или пытается за него бороться. Его свобода подразумевает свободу бороться за коммунизм. Разумеется, свобода подразумевает и свободу других людей при этих обстоятельствах с ним не общаться. Голливудский черный список был актом несвободы, ибо представлял собою сговор с использованием средств принуждения для предотвращения добровольной ассоциации. Он не сработал именно потому, что рынок сделал сохранение черного списка слишком дорогостоящим. Коммерческий интерес – то обстоятельство, что у владельцев и руководителей предприятий есть стимул заработать как можно больше денег, – защитил свободу лиц, попавших в черный список, предоставив им альтернативную форму найма и дав людям стимул принимать их на работу.

Если бы Голливуд и кинопромышленность были государственными предприятиями или если бы дело происходило в Англии и речь шла о поступлении на работу в Британскую радиовещательную корпорацию, трудно было бы себе представить, что «голливудская десятка» или ее аналоги могли бы найти работу. Точно так же трудно себе представить, что решительные сторонники индивидуализма и частного предпринимательства – да и вообще решительные сторонники любого мировоззрения помимо идеологии сохранения статус-кво – могли бы найти работу при таких обстоятельствах.

Еще один пример той роли, какую играет рынок в деле сохранения политической свободы, относится к нашему эпизоду с маккартизмом. Оставив в стороне существо дела и вопрос об обоснованности предъявлявшихся тогда обвинений, полюбопытствуем, на какую защиту могли рассчитывать допрашиваемые, и в особенности государственные служащие, от беспочвенных обвинений и попыток влезть в дела, обсуждать которые им не позволяла совесть? Если бы не было альтернативы государственной службе, их апелляции к Пятой поправке свелись бы к пустому шутовству.

Главной их защитой было существование частнорыночной экономики, в рамках которой они могли заработать себе на хлеб. Даже здесь защищенность их была не абсолютной. Многие потенциальные частные наниматели не желали (правы они были или нет) брать на работу пригвожденных к позорному столбу. Вполне возможно, что издержки, которые несли многие из этих лиц, были куда менее оправданны, чем издержки, с которыми обычно сопряжена пропаганда непопулярных идей. Но суть дела в том, что издержки эти были ограничены и не столь нестерпимы, как в том случае, если бы существовала только государственная служба.