Читаем без скачивания Синяя Борода - Курт Воннегут-мл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть на моем участке только одно место, куда она не смогла залезть – моя мастерская, в амбаре для картошки. Это длинное и узкое строение без окон, а в обоих концах у него по раздвижной двери и печке-буржуйке. Предназначено оно для хранения картошки, и ни для чего больше. Смысл тут вот в чем: с помощью дверей и печей можно поддерживать постоянную температуру вне зависимости от погоды, и тогда картошка не померзнет и не прорастет до тех пор, пока не придет пора везти ее на продажу.
Именно из-за строений с такими необычными габаритами, а также по причине невысоких цен на недвижимость, художники переезжали в эти края из города во времена моей молодости – в особенности те из них, которые имели дело с исключительно большими полотнами. Я никак не смог бы работать над всеми восемью секциями, составлявшими «Виндзорскую голубую №17», если бы не снял этот амбар под мастерскую.
* * *
Любопытная вдовица Берман, она же Полли Мэдисон, никак не сможет проникнуть в мою мастерскую, не сможет даже заглянуть туда, потому что, во-первых, там нет окон, а во-вторых, два года назад, сразу после смерти моей жены, я собственными руками намертво забил одни двери изнутри восьмидюймовыми гвоздями, а противоположные запер снаружи на шесть тяжеленных засовов с висячими замками, сверху донизу.
Сам я с тех пор в ней тоже не бывал. Да, там внутри что-то хранится. Я не просто подогреваю интерес. Когда я умру, и меня похоронят рядом с милой Эдит, и душеприказчики распахнут наконец двери амбара, они найдут там не пустоту. И не жалостный символ, вроде переломленной надвое кисточки или моей награды за боевое ранение посреди чисто выметенного пространства.
Также там нет и глупой шутки – скажем, картины, изображающей картошку, как если бы я возвращал амбар в собственность картошки, или портрета Пречистой Девы в котелке и с арбузом в руках, или чего-нибудь подобного.
Автопортрета там тоже нет.
И ничего, имеющего религиозный смысл.
Ну как, завлекательно? Даю подсказку: то, что внутри, больше, чем хлебница, и меньше, чем планета Юпитер.
* * *
Даже Полу Шлезингеру не удалось подобраться к отгадке тайны моего амбара, хотя он и говорил мне неоднократно, что не понимает, как может продолжаться наша дружба, если я не считаю, что могу ему довериться в таком деле. Амбар также приобрел определенную известность в околохудожественных кругах. Когда мои посетители заканчивают экскурсию по особняку, они всегда просят провести их по амбару. Я отвечаю, что могу обвести их вокруг амбара, если уж им так хочется. Кстати, одна из его стен – памятное место в истории живописи. В самый первый раз, когда Терри Китчен взял в руки краскопульт, направил он его на кусок строительного картона, прислоненный к моему амбару.
– Что же касается содержимого амбара, – говорю я им, – то там всего лишь бесполезный секрет выжившего из ума старика, и мир узнает его, как только я отправлюсь на великий художественный аукцион в небесах.
5
В одном журнале было написано, что они точно знают, что там находится: величайшие из картин абстрактных экспрессионистов, которые я придерживаю от выхода на рынок, чтобы набить цену на посредственные полотна в своем доме.
Это не так.
* * *
После опубликования этой статьи мой соотечественник из Саут-Хэмптона, Кеворк Ованесян, предложил мне три миллиона за содержимое амбара, не глядя.
– Я не могу вас так обманывать, – сказал я ему. – Это не по-армянски.
Взять у него деньги – все равно, что продать ему права на Бруклинский мост[21].
* * *
Другой отклик на ту же статью был менее забавным. Кто-то, чье имя мне ничего не говорило, прислал письмо в редакцию, где утверждал, что был знаком со мной во время войны. Скорее всего, так и было. По крайней мере, ясно, что он знал о моем взводе художников, поскольку довольно точно описал его. Он также знал, какое задание мы получили после того, как немецкую авиацию выгнали из неба над Германией и спрос на наши масштабные маскировочные шутки исчез. Больше всего мы были похожи на детей, которых пустили на склады Санта-Клауса: в нашу задачу входило оценить и описать все трофейные произведения искусства.
Автор письма служил в ставке главнокомандующего, и я, возможно, даже сносился с ним время от времени. Дальше в письме он излагал свои подозрения, что я, воспользовавшись ситуацией, украл несколько шедевров, которые должны теперь быть возвращены законным владельцам в Европе. Опасаясь судебного преследования, я запер эти шедевры в амбаре.
Неправда.
* * *
Он тоже не знает, что содержится в амбаре. Хотя признаюсь, что в чем-то он все же прав. Я действительно извлек выгоду из необычных обстоятельств, предоставленных мне войной. Разумеется, ничего из тех трофеев, которые передавали нам воинские подразделения, захватившие их, украсть я не мог. Все они шли под расписку, и ревизоры из отдела финансов навещали нас очень часто.
Но наши скитания в тылу сталкивали нас с отчаявшимися людьми, которые желали как-то сбыть принадлежавшие им картины. И вот тут нам иногда подворачивались очень выгодные сделки.
Нет, никому не досталось произведение старых мастеров или полотно, явно пришедшее из церкви, музея или известной частной коллекции. По крайней мере, мне о таком неизвестно. Полностью уверенным быть сложно. Приспособленцы везде приспособленцы, а воры везде воры, в том числе и в мире искусства.
Сам я приобрел неподписанный набросок углем, который напомнил мне Сезанна, и подлинность которого я потом удостоверил. Теперь он находится в постоянной экспозиции Института Дизайна в Род-Айленде. Кроме того, я выкупил картину Матисса, любимого моего художника, у вдовы, которая сказала, что ее покойный муж получил ее прямо из первых рук. Впрочем, я также обжегся на фальшивом Гогене, и поделом.
Все свои покупки я пересылал на хранение единственному человеку во всех Соединенных Штатах, которому я доверял. Его звали Сэм Ву, он владел китайской прачечной в Нью-Йорке и какое-то время служил поваром у моего бывшего мастера, иллюстратора Дэна Грегори.
Вот так вот: сражаться за страну, в которой знаешь всего одного человека, да и тот – из китайской прачечной.
А в один прекрасный день мой взвод художников был брошен в бой, в попытке сдержать, если получится, последний большой прорыв немцев во Второй Мировой[22].
* * *
Но ничего из этого не лежит в амбаре, и даже не принадлежит мне больше. Я все продал, когда вернулся с войны домой, получил порядочную пачку денег и вложил их на бирже. Я отказался от детской мечты стать художником. Я поступил в Нью-Йоркский университет, чтобы изучать бухгалтерию, экономику, деловое право и основы рекламы. Мое будущее лежало среди предпринимателей.
Вот что я думал об искусстве и своем месте в нем: да, я мог в точности запечатлеть любую увиденную сцену, запасшись терпением и рисовальными принадлежностями отличного качества. В конце концов, я был талантливым подмастерьем у самого дотошного иллюстратора нашего времени, Дэна Грегори. Но все, что мог делать он, и на что способен я, делают теперь фотоаппараты. Я уверен, что именно эта мысль подталкивала импрессионистов, кубистов, дадаистов, сюрреалистов и так далее в их попытках, весьма успешных, создания таких картин, которые не под силу фотоаппаратам и людям вроде Дэна Грегори.
Я пришел к выводу, что обладаю настолько заурядным, чтобы не сказать негодным, воображением, что никогда не поднимусь выше приличного фотоаппарата. Поэтому мне лучше удовлетвориться достижением рядового успеха, более общепринятого, чем карьера серьезного художника – заработать кучу денег. Меня это ничуть не огорчило. Напротив, я почувствовал облегчение!
Но мне по-прежнему доставляло удовольствие трепаться об искусстве. Разговаривать о картинах, в отличие от их создания, я мог не хуже многих. Так что я ходил ночами по барам вокруг университета, и легко познакомился с несколькими художниками, которые точно знали, что правы совершенно во всем, и не ожидали при этом никакого признания. И говорил, и пил я с ними наравне. Но что самое главное – когда ночь заканчивалась, я оплачивал счет. Деньги приходили ко мне с биржи, от государства в виде стипендии[23], и от благодарного народа в виде пожизненной пенсии, за глаз, пожертвованный мною в защиту Свободы.
Настоящим художникам, вероятно, казалось, что у меня есть неисчерпаемый источник денег. У меня можно было занять не только на выпивку, но и на квартплату, на первый взнос в счет новой машины, на аборт для любовницы, на аборт для жены. Все, что пожелаете. Сколько бы денег ни понадобилось, на какие угодно нужды, всегда можно обратиться к богатенькому Рабо Карабекяну.
