Читаем без скачивания Короткое правление Пипина IV - Джон Стейнбек

Месье Деклозье рассуждал так: задача коммунистической партии — подготовка революции. А потому любые перемены в обществе, способствующие революции, партии выгодны. Сейчас в политической жизни Франции царит анархия. Бороться с анархией трудно, потому что для диалектически не подкованного большинства революция и есть анархия. Непосвященные не видят смысла в замене анархии анархией. С другой стороны, монархия, как показала история, создает естественную почву для революции. А потому реставрация монархии во Франции, несомненно, выгодна коммунистам. Она ляжет краеугольным камнем в фундамент революции, причем революции скорой.

Тут месье Дебидье счел нужным вмешаться и заметить, что мировая общественность, наверное, будет напугана, если французские коммунисты поддержат реставрацию. Но месье Деклозье заверил генерального секретаря, что никакой информации об этом к общественности не просочится. Французские коммунисты вообще не будут голосовать. Как только короля коронуют, настанет время выступить с заявлением о том, что Франция обманута и поддалась давлению империалистов. А тем временем подготовка революции будет идти полным ходом.

После минутного размышления месье Дебидье встал и дружески пожал руку месье Деклозье, закрепив этим простым, искренним жестом свое согласие. Прочие делегаты немедленно последовали его примеру. Лишь один из них робко высказал опасение, что социалисты могут объединиться с христианскими атеистами и протокоммунистами, чтобы, когда коммунисты воздержатся от голосования, забаллотировать предложение.

— В таком случае мы обязаны принять все меры, чтобы этого не случилось, — ответил месье Деклозье. — Надо намекнуть социалистам, если они сами до этого не додумаются, что король поможет им справиться с протокоммунистами.

Эта реплика была встречена аплодисментами, и делегаты вернулись в бальную залу.

Тем временем прочие лидеры тоже совещались. Социалистам не требовались подсказки. Они и так знали, что король поможет им обуздать коммунистов. А без этого камня в ботинке социалисты могли без помех взять курс на постепенные реформы, свою излюбленную политику.

Христианские атеисты пришли к выводу, что нынешняя партийная чехарда и политическая анархия только укрепляют Церковь, которая анархии не подвержена. Монархия — вечный враг воинствующей Церкви. Англия — известный пример того, как монархия успешно противостоит проискам папистов.

Христианские христиане согласились, что королевская семья всегда оставалась в лоне католицизма, а аристократия, особенно старая, до сих пор не изменившая вере, тем более вере не изменит, раз уж ее мечты стали явью.

Левые центристы — могущественная сила, особенно в союзе с правыми центристами. Вместе эти партии представляют тех, кого звали «Сто семейств», хотя после Второй мировой войны и американской экономической помощи им подошло бы название «Двести семейств». Эти две партии представляли не только шахты и фабрики, но и банки, и социальное страхование, и недвижимость. Единственная разница между партиями состояла в том, что левые центристы выступали за пенсию по возрасту и медицинскую страховку на манер американских корпораций, а правые центристы были против этого. Обе партии немедленно согласились на реставрацию, потому что король, вне всякого сомнения, обуздает коммунистов и социалистов и положит конец назойливым требованиям об увеличении зарплаты и сокращении рабочего дня.

Лига налогонеплательщиков пришла к выводу, что король обложит налогами правых и левых центристов — для чего же те существуют, как не для уплаты налогов? Конечно, монархия избавит от налогов аристократию, но аристократов очень мало, большинство из них — нищие, так что избавление их от налогов ни на чем не отразится.

Вот причина единодушия, не имеющего аналогов во французской политической истории. Все были за монархию, видя в ней выгоду для себя. Коммунисты, верные избранному курсу, хранили обиженное молчание.

Французская пресса подхватила идею реставрации и принялась оживленно обсуждать ее, исходя из собственных соображений. «Фигаро» в редакционной статье на первой полосе убеждала читателей, что достоинство и образ Франции в глазах иностранцев только выиграют, если символом страны станет король, а не кутюрье. Парижане в целом хорошо отнеслись к идее реставрации. Они любили разнообразие. А ассоциация владельцев ресторанов, законодатели высокой моды и хозяева отелей смекнули, что, поскольку американцы как мухи на мед полетят на все королевское, приток туристов с лихвой окупит убытки по смене вывесок. Что касается фермеров и провинциалов, так те всегда были в оппозиции к любому правительству, а потому поддерживали любые перемены. Сторонники реставрации потребовали немедленного голосования в Национальной ассамблее.

Французские роялисты, как и роялисты в любой стране, где монархию как форму власти искоренили, никогда не теряли надежды на реставрацию. Такова природа любого уцелевшего аристократа, это у них в крови — неискоренимая и вечная надежда на возвращение легендарного золотого века доблести и процветания. Когда снова восторжествуют правда и честь, верность долгу и королю, когда слуг и крестьян защитят, накормят и обогреют, а не выкинут их, беспомощных, в хищный, враждебный мир, когда человеку воздадут за его славное прошлое, а не за жалкую суету настоящего, когда Его Благословенное Величество, простерев величественно руку, призовет благородных и утонченных. Его Величество обласкает избранных и сурово накажет выскочек и подрывателей устоев. Мужчины будут галантны с дамами, а дамы — милы и любезны с мужчинами. А кому это не по нраву, тем не место в благородном обществе.

Само собой, роялисты были как бельмо на глазу у республиканцев. Партия роялистов, хотя и немногочисленная, небогатая и почти незаметная, демонстрировала сплоченность и фанатичную преданность монархической идее. Трения между ее членами возникали главным образом но личным, а не партийным поводам. Правда, периодически возникали проблемы, связанные со сравнением древности и престижа родов и поддержанием ветшающей фамильной чести.

Пока Национальная ассамблея с возрастающим энтузиазмом обсуждала реставрацию, роялисты устроили свою конференцию в зале, который после аншлюса Чехословакии Советским Союзом[1] служил пристанищем чешскому Клубу социалистических ораторов и гимнастов.

Трудностей не предвиделось. Претендент от Бурбонов был выдвинут на вполне законном основании, подготовлен и соответствовал королевскому посту. Но по странной случайности на конференцию его не пригласили. На ней присутствовали:

верцингеторианцы,

меровингианцы,

каролингианцы,

капетингианцы,

бургундианцы,

орлеанисты,

бурбонисты,

бонапартисты

и две малочисленные группы —

анжуисты, которых, по слухам, поддерживали англичане,

и

цезарианцы, происходившие, по их заверениям, от самого Юлия Цезаря и гордо носившие левую перевязь.

Бурбонисты держались по-королевски и снисходительно по-бурбонски улыбались, когда собравшиеся поднимали тосты за здоровье короля. Но когда они обнародовали имя своего претендента, графа Парижского, началось нечто невообразимое.

Бонапартисты, потрясая в ярости кулаками, повскакали со своих мест. Граф де Жюр, чей прадедушка выносил свой маршальский жезл в солдатском ранце, закричал:

— Бурбон?! Почему Бурбон?? Неужели иссякла священная кровь Наполеона? К чему союз с орлеанцами? Господа, вы собираетесь жить под властью Бурбонов? Повинных в падении монархии во Франции? Неужели мы…

— Не-е-ет! — кричали анжуисты, с явным, как показалось некоторым, английским акцентом.

— Лучше уж Меровинги, лучше Ленивые короли! — вопили капетингианцы.

Дебаты длились целые сутки. Благородные голоса охрипли, а благородные сердца устали взволнованно биться. Из всей аристократии только меривингианцы сидели молча и спокойно, внимательно слушали.

Утром второго дня общее крайнее истощение доказывало, что роялисты не способны избрать короля так же, как республиканцы — сформировать правительство. Еще ночью роялисты послали за шпагами и стали решать спорные вопросы как подобает аристократам. К утру мало кто из благородных делегатов остался без царапин и порезов, защищая свою честь. Одни только меровингианцы сидели спокойно, без единой царапины.

В 10.37 утра двадцать первого февраля 19** года престарелый Хильдерик де Саон неторопливо встал и негромко заговорил скрипучим, глухим меровингианским голосом, не охрипшим, в отличие от большинства голосов.

— Мои благородные друзья, — начал он. — Как вы знаете, я — сторонник династии, которая даже не признает ваше существование.

Один из бурбонистов устало потянулся к стойке со шпагами, но Хильдерик предостерегающе поднял руку: