Читаем без скачивания История Византии - Джон Норвич

Отец Юлиана, Юлий Констанций, был младшим из двух сыновей, которых родила императору Констанцию Хлору его вторая жена Феодора, — эта ветвь императорской семьи оказалась отодвинутой на задворки после возвышения Константином I предшественницы Феодоры Елены до высочайшего ранга августы. Значительную часть жизни Юлий Констанций провел в изгнании, но вскоре после смерти Елены Константин позвал его назад в Константинополь вместе со второй женой и детьми; там в 332 г. и родился его третий сын Юлиан. Мать ребенка умерла несколько недель спустя, и маленький мальчик вместе с двумя сводными братьями, значительно превосходившими его по возрасту, и сводной сестрой воспитывался сменявшими друг друга няньками и опекунами. Когда ему исполнилось всего лишь пять лет, был убит его отец, став жертвой той семейной кровавой бани, что устроил Констанций. Стал ли Юлиан свидетелем убийства — неизвестно, но он постепенно начал понимать, кто несет ответственность за это преступление, и его первоначальное уважение к двоюродному брату сменилось на неугасающую ненависть.

Для Констанция же молодой Юлиан представлял собой не более чем незначительный источник раздражения. Сначала император отослал его к Евсевию в Никомедию, а потом, когда Юлиану исполнилось одиннадцать лет, в далекую Капиадокию; компанией при этом мальчику служили одни только книги. В 349 г., будучи уже очень хорошо подкован как в классической, так и в христианской литературе, он получил разрешение серьезно заняться науками. Следующие шесть лет были счастливейшими в его жизни — Юлиан провел их путешествуя по всему греческому миру, переходя от одной философской школы к другой, слушая величайших мыслителей, ученых и риторов своего времени. Из числа непосредственных учителей Юлиана более всего привлекал Либаний, который отвергал христианство и оставался гордым язычником, открыто исповедовавшим свою веру. Вскоре и Юлиан стал отдавать предпочтение богам античности, хотя пройдет еще десять лет, прежде чем он открыто признается в своем вероисповедании.

Соученик Юлиана в Афинах Григорий Назианзин так вспоминал его:

«Не было вообще никаких признаков сильного характера в этой странно изогнутой шее, в этих ссутуленных, подрагивающих плечах, этих диких глазах, мечущих быстрые взгляды, этой шатающейся походке, этой надменной манере шумно выдыхать через рельефный нос, этих смешных выражениях лица, этом нервном, неконтролируемом смехе, этой вечно кивающей голове и этой запинающейся речи».

Будучи одним из ведущих христианских теологов империи, Назианзин, по всеобщему признанию, судил о Юлиане предвзято. Однако портрет, который он рисует, по крайней мере отчасти, подтверждается другими описаниями, дошедшими до нас. Юлиан не был красавцем. Он имел плотную и приземистую фигуру. Ясные темные глаза у него удачно сочетались с прямыми бровями, но все лицо портили огромный рот и свисающая нижняя губа.

Совершенно лишенный властных амбиций, Юлиан не просил ни о чем большем, кроме как о том, чтобы ему было позволено оставаться в Афинах с его учителями и его книгами, но он не мог ослушаться повеления императора и прибыл в Милан. После мучительного ожидания, длившегося несколько дней, Юлиан был должным образом принят Констанцием, который ему сообщил, что отныне он цезарь. Молодого человека подстригли, побрили, а его нескладное тело втиснули в военную форму. 6 ноября Юлиана представили войску, которое шумно приветствовало его.

Юлиан всему учился быстро. И в большей степени ему, чем его осторожным полководцам, принадлежит заслуга в проведении ураганной военной кампании летом 356 г. Армия Юлиана прошла от Вены до Кёльна, который он вернул империи. На следующий год вблизи Страсбурга 13 000 его легионеров сокрушили франкскую армию численностью более чем 30 000 человек. В результате враг оставил на поле боя около 6000 человек убитыми, Юлиан же потерял только 247 солдат. Последовало еще несколько побед, и к концу десятилетия власть империи на Западе была полностью восстановлена.

А вот на Востоке, где непосредственно правил Констанций, ситуация была куда менее благополучная. В 359 г. император получил письмо от персидского шаха:

«Шапур, Шахиншах, брат Солнца и Луны, посылает приветствие…

Правители вашего государства были свидетелями того, что вся территория, прилегающая к реке Стримон и заключенная в границах Македонии, некогда принадлежала моим предкам; но, поскольку мою душу тешит умеренность, я удовольствуюсь получением Месопотамии и Армении, которые были обманным путем отторгнуты от владений моего деда. Я предупреждаю вас, что, если мой посол вернется с пустыми руками, я выступлю против вас со всей своей армией, как только закончится зима».

Констанций, осознавая, что ныне он столкнулся с самым значительным вызовом за все время своего правления, в январе 360 г. направил посла в Париж, требуя огромных военных подкреплений. Но Юлиан ранее обещал своим галльским отрядам, что они никогда не будут посланы на Восток, поскольку его воины не без оснований опасались, что если они отправятся туда, то уже никогда не увидят своих семей. И тогда их ближайшие родственники не только окажутся в нужде, но и превратятся в легкую добычу для беспощадных варваров, которые, конечно же, вновь наводнят западные территории империи, оставшиеся без надлежащей защиты.

Мы никогда уже не узнаем, что происходило в парижской штаб-квартире Юлиана в те роковые дни. Согласно его собственному рассказу, он, несмотря ни на что, был настроен повиноваться указу императора, но легионеры имели на этот счет совсем другое мнение. Вскоре он увидел, что ему придется столкнуться с открытым мятежом. Но даже тогда, утверждал Юлиан, призывая в свидетели всех своих античных богов, он не имел представления, что творится в умах его солдат. Готовились они провозгласить Юлиана августом или же собирались разорвать на куски? И вот его секретарь, дрожа от страха, пришел доложить, что армия направляется к дворцу. «Всматриваясь в окно, — писал Юлиан, — я начал молиться Зевсу. И когда массовое буйство захлестнуло уже сам дворец, я обратился к нему с мольбой дать мне знак; и он дал мне его, повелев уступить воле армии. И даже тогда я сопротивлялся столь долго, сколько мог, отказываясь принять предлагавшийся венец. Но поскольку я один не мог контролировать столь многое и поскольку боги истощили мою решимость, где-то на третьем часу случилось так, что какой-то солдат дал мне диадему и я надел ее на голову».

Но действительно ли так упорно Юлиан противился воле своих солдат? За те четыре с половиной года, что он провел в Галлии, возросли его мужество, уверенность в своих силах и, очень вероятно, амбиции. К этому времени Юлиан, по-видимому, также пришел к убеждению, что он божественной волей предназначен восстановить старую религию в империи. Тем более что он получил — или думал, что получил, — знак от Зевса. Поэтому вряд ли он противился принятию диадемы. Правда, выясняется, что никакой диадемы и не существовало. Аммиан Марцеллин, один из охранников императора и наверняка свидетель этих бурных событий, пишет, что солдаты сначала предложили короновать Юлиана ожерельем его жены, а потом налобной повязкой лошади, но в обоих случаях цезарь ответил отказом. Наконец один солдат снял большую золотую цепочку со своей шеи и водрузил ее на голову Юлиана. Инаугурация состоялась. Пути назад быть не могло.

Юлиан счел необходимым известить кузена о том, что произошло, и предложить ему некое компромиссное соглашение. Посланники Юлиана обнаружили Констанция в Каппадокии. Тот, получив от них письмо мятежного цезаря, пришел в страшный гнев. Однако, будучи на тот момент связанным военными операциями на Востоке, все, что он мог сделать открыто, это послать Юлиану суровое предупреждение. Втайне же Констанций начал подстрекать варварские племена к возобновлению атак в долине Рейна. И лишь четыре года спустя, воспользовавшись передышкой в персидской кампании, он сумел подготовить наступательную операцию против двоюродного брата.

Юлиан никак не мог решить, что ему следует предпринять: встретить Констанция на полпути, в долине Дуная, где он мог присовокупить к своей армии расквартированные там войска, в лояльности которых он был не слишком уверен, или же ждать противника в Галлии, на собственной земле, с безусловно верными ему легионами. И снова, как нам о том сообщают хронисты, боги дали ему знак. Во исполнение их воли, Юлиан принес быка в жертву Беллоне, богине войны, собрал свою армию в Вене и выступил на Восток. Юлиан продвинулся только до Наисса (Ниша) на территории современной Сербии, когда из столицы пришло неожиданное сообщение: Констанций умер, а Юлиан уже признан императором всеми армиями на Востоке. Выяснилось, что Констанция в Тарсе свалила лихорадка и 3 ноября 361 г., в возрасте сорока четырех лет, его не стало.