Читаем без скачивания Мифы и легенды народов мира. Т. 2. Ранняя Италия и Рим - Александр Немировский

– Будет сделано, владычица, – проговорил Эол и, гремя связкой ключей, поплелся к пещере.

В корабле раскрылись трещины,

Море вздуто ураганами,

Берега, что мне обещаны,

Исчезают за туманом,

И шепчу я, робко слушая

Вой над водною пустынею:

«Нет, союза не нарушу я

С необорною богиней».

И вот со свистом и воем вырвались на свободу ветры и обрушились на тихую водную гладь. Они взрыли ее, подняли волны и погнали во всех направлениях, так что те сталкивались друг с другом, как горы. Затем, взгромоздившись на тучи, напоминавшие огромных черных коней, они с гиканьем погнали их по небу, и стало темно, как ночью[47].

Объятый ужасом, наблюдал Эней за буйством стихии. «Колесница Кибелы», потеряв управление, то взлетала вверх, то падала в пропасть. Мачты были надломлены, словно соломинки, реи покрыли палубу. Потоки воды врывались в трюм, флотилия исчезла из виду, и можно было думать самое худшее.

Тело его сковал холод. Воздев руки к небесам, он закричал что было силы:

– Трижды, четырежды счастлив тот, кому довелось пасть в бою. И почему меня смерть пощадила и не сражен я ни Ахиллом, ни Диомедом, не унесен Симоэнтом вместе с телами сотен отважных троянцев?!

Нептун (античная мраморная статуя в Дрездене).

Конечно же Эней догадывался, что это козни Юноны, он вспомнил наставления Гелена. Но как принести Юноне жертву, если даже не устоять на ногах, когда и рта не открыть, чтобы призвать заступницу Венеру? Она же сама с высоты Олимпа видела все и спешила на помощь своему сыну. Великим волнением волн[48] был встревожен Нептун. Пробудившись в своем подводном дворце от грохота, выскочил он на поверхность.

– Я вас! – крикнул он громовым голосом, направляя свой трезубец то против одного, то против другого ветра[49].

И поникли их крылья. Смягчив свое бешенство, ветры с ворчанием понеслись к темнице.

Оглядев по-хозяйски море, Нептун увидел несколько застрявших в камнях кораблей и осторожно приподнял их своим трезубцем, не видимым смертным. Тритон с Кимофойей[50] корабли подхватили и погнали их к берегу Ливии. Знал Нептун, что этому краю покровительствует Юнона, но ему было видно, как над высотами поднимается величайший храм заступнице троянцев Венере, возводимый истосковавшейся юной вдовою Дидоной.

Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Взгляду людей, собравшихся на растерзанных, заваленных обломками снастей и обрывками парусов палубах предстал полукруг черных скал, образовывающих залив, в центре которого виднелся островок. В одном месте скалы сходили на нет, и там желтел песок[51]. К этому просвету и направились семь уцелевших кораблей. Выйдя на берег, троянцы свалились, не ощущая ничего, кроме смертельной усталости. Пробудившись, Эней стер ладонью соль, покрывавшую лицо, и дал Ахату знак развести костер. Сам же он направился к высокому утесу. С него открывалось пустое море. «Неужто Нептун оказал благосклонность нам одним, и мне больше не увидеть ни ликийца Гианта, ни храбреца Оронта, ни Амика, ни Каписа?…»[52]

Переведя взгляд на берег, Эней заметил стадо пасущихся оленей и поспешил к кораблям. Взяв у Ахата лук и колчан со стрелами, он бросился к стаду. Семь свистящих стрел, и вот уже на земле семь окровавленных туш, столько же, сколько уцелевших судов. Зажглось семь костров, и вскоре дразнящий аромат горящего жира вытеснил все другие запахи. Насыщаясь, троянцы вспоминали друзей, оставшихся в море, колеблясь между надеждой на их спасение и отчаянием.

И тогда обратился Эней к спутникам:

– Не падайте духом, друзья! Немало нам пришлось претерпеть бед. Будет богом дарован исход и этой. Ждет нас пристанище, где мы воздвигнем новую Трою[53].

День клонился к закату. Юпитер с вершины эфира озирал окрыленное парусами море и просторы суши, отданные для обитания неисчислимым народам. И в то мгновение, когда его озабоченный взор коснулся Ливии, перед ним возникла Венера. Грустен был лик дочери, слезы текли по ее щекам, голос дрожал:

– О ты, наделенный вечной властью над миром! Чем же тебе мой Эней досадил? Почему для троянцев пути в Гесперию закрыты? Что отклонило тебя от обещанья сохранить народ, перенесший такие несчастья? Где их бедам предел? Ведь Антенор ушел от ахейцев, иллирийских пределов достиг, дал свое имя народу и даже успел перед смертью город Патавию там основать[54]. Тот же, о ком мое сердце болит, корабли потерял. Не такова ль благочестью награда?[55]

Лик отца богов озарился улыбкой. Заключив Венеру в объятия, он промолвил:

– Страхи напрасны твои. Решенье мое неизменно. Сын твой достигнет земли, ему назначенной мною. Мальчик его Асканий – отныне зови его Юлом[56] – станет царем. Уже отправлен Меркурий, пунам несет мою волю – пришельцам бед не чинить, оказав прием, их достойный.

С первыми едва пробившимися сквозь утренний туман лучами солнца Эней и его верный телохранитель Ахат покинули еще не оправившихся от ночного ужаса друзей. Надо было узнать, к какому их вынесло берегу и кто им владеет, порасспросить, не видели ли здесь спасшихся от ярости волн мореходов.

Сразу же за мысом, напоминающим вытянутый вверх, словно предостерегающий от опасности каменный палец, начинался лес. Он сулил желанную прохладу, но внушал также и страх, как все неизведанное.

– Мы с тобой видели оленей, – первым нарушил тишину леса Эней.

– И не только видели, – подхватил Ахат. – Сочное было жаркое.

– Так вот, – продолжал Эней. – Чтобы и нам самим не стать чьей-нибудь пищей, давай присмотримся к стволам и к земле. Нет ли следов от лап, рогов и чего-нибудь еще подозрительного.

Они наклонились над еще не высохшей лужей и отодвинули смятый пучок травы.

– Кажется, здесь пробегал вепрь, – сказал Ахат, вставляя палец в глубокую ямку.

– Нет, не вепрь, а медведь! – послышался звонкий голосок. – Но от нас он не уйдет.

Троянцы выпрямились. Перед ними стояла очаровательная юная охотница в одеянии то ли спартанки, то ли фракиянки Гарпалики, которая мчится на коне быстрее ветра. Собранный в узел хитон открывал обнаженные до колен ноги.

– От нас? – спросил Эней, поклонившись незнакомке. – Если я не ошибаюсь, ты одна.

– В одиночку на медведя не ходят, – пояснила дева. – Мои подруги, тирийские охотницы, рассыпались по лесу. Каждая носит колчан и одета пятнистою шкурою рыси.

– Ты слышал, Ахат! – воскликнул Эней. – Буря вернула нас во Фракию!

– Нет, не вернула, – тотчас успокоила дева. – Вы в благословенной Ливии, на земле колонии Тира Карфагена.

– Кто же правит этим новым Тиром, да благословят его боги?

– Мудрая наша царица Дидона. Ей пришлось покинуть родину. Прибыв к этому берегу на кораблях, она купила у местного племени для нового города участок размером в бычью шкуру, которую на него наложила, а потом по нашей тирийской хитрости увеличила раз в шестьдесят[57].

– Как же ей удалось так растянуть шкуру? – удивился Эней.

– Она не растянула ее, а искусно вырезала узкий длинный ремень, дотянувшийся до этого леса. Но довольно о Дидоне. Сами-то вы откуда и куда держите путь?

– Мы, красавица, – ответил Ахат со вздохом, – злосчастные беглецы из Трои. Недавно был такой город! Теперь же по миру разошелся дым от его имени. С тобой говорил Эней. Я его скромный слуга, сын смертного. Энея же родила сама Венера.

– Венера? – переспросила дева, и глаза ее загадочно блеснули. – Кто это такая? Впервые слышу это имя!

– У моей матери много имен, – вставил Эней. – Данайцы зовут ее Афродитой, тирийцы, как мне говорили, – Астартой, а персы…

– О, Эней! – воскликнула дева с испугом. – Тебе известны божественные дела лучше, чем мне, скромной охотнице, следы, оставленные зверями.

Лицо ее вдруг преобразилось, озарившись ярким румянцем, и лес внезапно наполнился запахом амброзии. Троянцы не успели даже удивиться, как дева растворилась в воздухе.

– Венера! – воскликнул Эней. – Моя мать! Так и пребываешь в неведении, кем она еще прикинется, какую маску наденет. Сколько раз я принимал ее за смертных дев. А в бою все время чувствуешь ее руку. Когда я сражался с Диомедом, она, видимо, опасаясь за меня, перенесла меня по воздуху на остров. А враги могли подумать, что я струсил. Ты счастливец, Ахат. Родившись от смертных, живешь, не зная иного страха, кроме как перед богами. Я же, как раб, нахожусь под взглядом моей госпожи неусыпным. И осторожен бываю порою сверх меры.

Ахат смотрел на Энея широко раскрытыми глазами. Никогда еще сын Венеры не был с ним так откровенен. И впервые он осознал, что наивысшее, как ему казалось, счастье связано с неудобствами и даже опасностями, о которых сыновья смертных и не подозревают.