Читаем без скачивания Аугенблик - Евгений Анатольевич Сотсков

– Ну, слава Богу, – проявил он озабоченность и нетерпение.

– …Зачем я?.. – просипелось у меня.

– Наконец-то, – не обратив внимания на мой вопрос, пробубнил самому себе Лешка.

– Леш, а ты чего здесь? – медленно приходил я в себя.

– Тебя Исаев велел домой отвезти, если очнешься, – как мне показалось, очень зло ответил мой друг.

Я с ужасом представил, что надо вставать, куда-то идти, потом ехать…

– Не-е-е-е… – очень длинно протянул я, – не надо, я лучше уж тут…

– Ну и хрен с тобой! – еще больше злясь, проговорил Лешка. – Жив и то ладно.

– А где все? – начинал проникать в действительность я.

– В пизде на верхней полке!

Лешка совсем выходил из себя, и я никак не мог понять, в чем причина. В моей памяти образовалась дыра, и цвет у дыры той был черный. Я ничего не помнил. Ну не совсем ничего, помнил музыку, помнил качающимися качелями стол… помнил даже свой дурацкий вопрос: «Худа ты мне это хладешь-то?..» – но далее ничего. Не помнил даже, кто, что, зачем, и куда мне это клал.

– Леш, – простонал я, – не помню ничего!

– Совсем ничего? – спросил он каким-то издевательским тоном.

– Почему ничего? – нелогично возмутился я. – Музыка была…

– Му-у-зыка! – почему-то задумчиво протянул Лешка. – Му-у-зыка, повторил он.

Лешка мне казался странным. Я не понимал почему.

– Ну, ты поедешь, или не поедешь? – заканчивал разговор Лешка.

– …Давай отложим это на… некоторое… неопределенное в будущем время, – запросил я.

– Хуя се! – переходя на фальцет, возмутился Лешка, – графин какой!

Я понимал – что-то случилось и это что-то связано со мной!

– А Тонеч… Антонина здесь?

– Ага, Тонечка твоя здесь. Да только не про твою честь! – отрезал Лешка.

У меня диван ушел из-под задницы! Меня посетило понимание, что действительно что-то случилось и не только со мной, но и с Тонечкой Воробьевой!

– Апохмелись, Светлейший, – толстовским Петром Первым кинул мне Лешка, указав на стол, – пиво тебе привез.

Пиво я не любил. Состояние такого похмелья вообще было мне несвойственно.

Эта нелюбовь выражалась еще и социальной причиной. Недалеко от моего дома была торговая точка. Каждое утро машина привозила старую, обшарпанную железную бочку, оставляла с бочкой толстую и равнодушную продавщицу с неимоверно яркой помадой на пухлых губах. К бочке выстраивалась огромная очередь из страждущих алкоголиков…

Эта бочка, с принадлежащим ей хвостом алкоголиков, отравляла жизнь всем жителям двора со всеми, сопутствующими этому отравлению, побочными эффектами.

Лешкино слово «пиво» в моем отравленном сознании представилось в виде как раз вот такой разливной бочки на колесах. Бочка стояла посреди мониторки, занимая почти все пространство. Пространство еще продолжало поворачиваться, хотя уже не так отчетливо. Зато бочка стояла незыблемо! Ярко-помадная продавщица, колыхая жировыми складками на лице и шее, тоном вокзальной дикторши строго проговорила: «Мужчина, шампанским не торгуем!»

Это представилось так ярко, что я даже почувствовал противный кислый пивной запах.

– А шампанского нет? – вполне серьезно спросил я.

– Да пошел ты! – в конец обозлился Лешка.

Бочка мгновенно растворилась, кислый запах остался.

– Куда?! – испугался я.

– Что, куда?! – испугался Лешка.

Я молчал.

– Значит, не поедешь? – еще раз попробовал прекратить разговор Лешка.

– Не поеду, – просительно ответил я.

– Ну и хрен с тобой, – совсем зло кинул мне Лешка и устремился к выходу.

Я медленно, в четыре приема, высосал содержимое бутылки. Долго сидел, прислушиваясь к процессам, происходящим внутри. Дурнота не прошла совсем. Она вообще не прошла, но я от нее как-то отстранился, отделился что ли…

Терзаясь неизвестностью, через какое-то время я поднялся на второй этаж.

После моего суточного дежурства, у меня должны были быть выходные. Но это не означало, что выходные наступили для всех. Была среда.

Наверху царила странная тишина, обычно несвойственная второму этажу. По закрытой двери кабинета начальника, я понял, что «Самого» нет. Это меня немного успокоило. За дверью лаборатории слышался шум, позвякивание лабораторного стекла. Я приоткрыл дверь и просунул голову в щель.

Лаборантка Леночка стояла ко мне спиной. По ритмичным движениям я определил, что она болтает какой-нибудь колбой с реактивом.

– Лен, Лена! – очень осторожно позвал я.

Леночка вздрогнула, к ее ногам упала крошечная пробирка. Пробирка не разбилась, но брызнула своим содержимым Леночке на туфли. Явно находясь в ступоре, Леночка не отпрянула в сторону.

– Лен, – продолжал я, – ну ты что?

Наша Леночка, наша «серая мышка», наша тихоня медленно повернулась ко мне, явив на своем личике ярость и довольно заметные параллельные линии царапин, сжатыми губками прошипела: – пошел ты отсюда на хуй, козел безрогий!

Я оторопел! Теперь в ступор впал я сам. Зрение мобилизовалось настолько, что я разглядел в деталях царапины на лице, определил их природу – явный результат воздействия чьих-то ногтей, заметил медленно, но неотвратимо проявляющиеся пятна на Леночкиных туфлях от пролитого реактива.

– Леночка, – озвучил я часть своих догадок, – Леночка! У тебя… это… туфли проявляются…

Милая лаборантка Леночка непонимающе с минуту зло смотрела на меня, потом опустила глаза вниз, подняла… губки ее задрожали, и она безудержно зарыдала.

Это было столь неожиданно, что я не нашел ничего лучшего, чем ретироваться.

Я проходил мимо Исаевского кабинета. Внезапно дверь распахнулась и, словно поджидая меня специально, из него вырвалась Тонечка Воробьева и с размаху залепила мне пощечину. Вспышкой в моих глазах отразилась эта бурная энергетика, тупо болью толкнулась в висках.

Я инстинктивно отпрянул.

Тонечкино лицо искажали как то:

1. Гримаса лютой ненависти.

2. Огромный фиолетовый синяк под левым глазом.

У меня душа ушла в пятки. Кислый страх поднимался снизу, из желудка и собирался у горла в тугой комок, угрожающий перекрыть мне воздух. Со скоростью света сознание перебирало варианты того, что произошло. Отсеивались неподходящие. Обозначилось понимание: «Боже мой! Я их что, бил?! Кто-то из них мне не дал и я их бил!»

Это понимание исчезло, не успев сформироваться до конца, из-за полной своей абсурдности. Доказательством моей невиновности были царапины на лице Леночки-лаборанточки. Бить – это одно, а царапаться – совсем другое. И тут во всей красе своей и во всем своем величии выступила истина! Эта истина устраивала всех: и Тонечкин синяк, и Леночкины царапины и даже Лешкину злость. И страшна была эта истина абсолютно! Я соблазнил лаборантку Леночку прямо в ее лаборатории; в порыве необузданной страсти нас застала Тонечка Воробьева! Ну конечно же! Они подрались. И подрались они из-за меня!

Воображение нарисовало ужасающую по реальности картину: девчонки визжат, вцепившись друг другу в волосы, мелькают женские руки и ноги, я, со спущенными штанами, затравленно выглядываю из-за стеклянного шкафа с пробирками и колбами, а в дверях стоят