Читаем без скачивания Сокол и Ласточка - Борис Акунин

— Лефевр, Лефевр… — бормотал Фандорин, перелистывая указатель.

Их, оказывается, была целая династия, Лефевров. А вот и тот, что, очевидно, упоминается в письме.

Вслух Ника прочёл:

— «Шарль-Донасьен Лефевр (1653 — не ранее 1718)». That’s my man![15]

Птица издала нервный клекочущий звук. Мельком подняв глаза, Фандорин увидел, что попугай растопырил крылья и таращится на него.

— Не любишь, когда в библиотеке громко говорят? Ну, извини.

Дальше он читал про себя, испытывая волнение, как всякий раз, когда удавалось подцепить ниточку, ведущую из сегодняшнего дня в прошлое.

Дом «Лефевр и сыновья» был основан отцом Шарля-Донасьена во время войны с Аугсбургской лигой для снаряжения корсарских кораблей. Потом успешно торговал, обслуживая Ост-Индскую компанию. Разбогател на работорговле, переключился на заготовку сушёной трески и импорт муслина из стран Средиземноморья. Ага! В конце семнадцатого века фактически монополизировал выгодный посреднический бизнес по выкупу европейских пленников у берберских морских разбойников, подданных султана Мулай-Исмаила.

— Никаких сомнений. Именно с этим Лефевром вёл переговоры наш Эпин, — с удовлетворением сообщил Фандорин попугаю, который перелетел на соседний стол и в упор пялился на магистра.

Внезапно чёрно-красная птица, которая до сего момента вела себя вполне цивилизованно, сорвалась с места и кинулась на Николая Александровича. Когтями впилась в грудь, прорвав рубашку; клювом ударила в висок — не то чтобы очень сильно, но чувствительно, до крови. Главное же, эта агрессия была до того неожиданной, что Ника остолбенел.

Руки были заняты фолиантом, поэтому сбросить с себя глупую тварь удалось не сразу.

— Кыш! Кыш! — закричал Фандорин, мотая головой.

Наконец бросил книгу и стряхнул попугая. Тот отскочил и беспокойно зацокал лапками по блестящей поверхности стола. Наклонив царственную башку, птица неотрывно смотрела на магистра истории.

На крик из подсобки выглянула библиотекарша. Увидела, что посетитель стирает платком с виска капельку крови и ужасно переполошилась, когда Николас объяснил, в чём дело.

— Вы, наверное, чем-то его испугали? Наш Капитан Флинт никогда ни на кого не бросался. Он такой благовоспитанный! Не пачкает, не шумит, бумагу не рвёт. Мы даже не держим его в клетке!

И рассказала, что попугай живёт у них уже месяц. Во время прошлого карибского круиза, где-то между Мартиникой и Барбадосом, влетел в окно библиотеки и прижился. Такое ощущение, что ему нравится запах книг. Кормят его попкорном и чипсами. Среди членов экипажа есть один зоолог, так он говорит, что никогда не видал таких попугаев. Птицу сфотографировали, отправили снимок в Королевский орнитологический музей. Оттуда ответили, что такие попугаи действительно нигде не встречаются. По некоторым признакам птица напоминает большого благородного японского попугая, которые считаются давно вымершими. Их изображение встречается на ширмах и веерах эпохи Хэйан, а потом исчезает. Музей попросил доставить птицу для изучения, но в корабельной библиотеке привыкли к Капитану Флинту, не хотят с ним расставаться. Он такой умный, такой тактичный. Так бережно обращается с печатными изданиями…

— Я бы взял эту книгу с собой, — прервал Николас словоохотливую даму. Ему наскучило слушать про попугая. Хотелось выяснить ещё что-нибудь об арматорском доме «Лефевр и сыновья». А там пробудится Синтия и объяснит, что означает таинственное письмо.

— Что, собственно, мне известно? — подытожил он на обратном пути.

Некто по имени Эпин, находившийся в любовных, родственных или дружеских отношениях с Беттиной Мёнхле, женой владельца Теофельса, в феврале 1702 года прибыл в порт Сен-Мало. Вёл переговоры с арматором Лефевром о плавании в Барбарию. Цель рискованного предприятия — добыть некое сокровище, дороже которого «нет на свете». Очень интересно, очень!

В каюте магистра ждали два сюрприза.

Во-первых, тётя не спала, а сидела в своём кресле, хотя 96 минут ещё не истекли.

— Где тебя черти носят? — сердито закричала она. В возбуждённом состоянии тётя забывала об аристократических манерах и предпочитала энергичные выражения. — Я не могла уснуть! Зову, звоню в колокольчик! Выезжаю, а его нет! Нам нужно поговорить, и как можно скорей. Открой дверь на террасу — душно. Сядь рядом! Ты прочитал письмо?

Второе письмо

Второй сюрприз приключился, едва лишь Николас распахнул террасную дверь, чтоб впустить в каюту свежий воздух.

Вместе с ветерком в апартамент влетел чёрно-красный попугай, с хлопаньем пронёсся над роялем, столом, тётиной головой и уселся на перила лестницы, что вела на второй этаж.

— Зачем ты впустил это животное? — закричала Синтия. — Немедленно выгони! Оно всё тут загадит! Брысь, брысь!

Но прогнать птицу оказалось непросто. Когда Фандорин взбежал по лестнице, попугай переместился в гостиную, на телевизор. Фандорин спустился — попугай преспокойно перелетел обратно на перила. Проделав маршрут вверх-вниз ещё пару раз, магистр остановился. У оппонента было явное преимущество в свободе передвижения.

Тут ещё и тётя с типичной непоследовательностью накинулась на племянника:

— Что ты пристал к бедной птице? Чем она тебе мешает? Сидит себе и сидит. И ты сядь. Нам нужно поговорить.

Он послушно опустился в кресло и пододвинул к себе письмо Эпина, однако Синтия не позволила задавать вопросы.

— Погоди, — сказала она, подняв руку. — Я всё расскажу сама. Молчи и слушай… Я всегда чувствовала, что тебе не по душе мои подарки.

— А? — удивился Николас неожиданной смене темы.

— Не возражай, я знаю. Каждый раз перед твоим днём рождения или какой-нибудь знаменательной датой я долго думаю, что бы такое поинтереснее тебе подарить. А потом чувствую: нет, опять не то. Мальчик остался недоволен.

Магистр поразился ещё больше. Он и не подозревал в тёте такой проницательности.

— Что вы, тётушка. Ваши подарки каждый раз для меня такая неожиданность.

— Это ты говоришь из вежливости. А сам вот не носишь золотой брегет, который я купила на аукционе. Часы тебе не понравились. Да-да, я догадалась. — Синтия печально вздохнула и опять безо всякого перехода объявила: — Бумаги!

— Что?

— Больше всего на свете ты любишь старые бумаги. Всякие там пергаменты, манускрипты, инку… инкунабулы, — не без труда выговорила она трудное слово. — Особенно если они как-то связаны с историей рода Дорнов. Поэтому я и решила подготовить подарок, который наверняка придётся тебе по вкусу. Ты знаешь, что после инсульта я освоила интернет…

— Да, я ведь получаю от вас по несколько имейлов в день.

— Не перебивай меня, Ники! Что я хотела сказать? Ах, да. Про подарок. Некоторое время назад задаю я поиск на новые страницы со словом «Теофельс» (я делаю это периодически), и вдруг вижу: в связи со смертью последнего хозяина замка часть обстановки и старые архивы семейства фон Теофельс будут распроданы на интернет-аукционе. И он-лайновый каталог: кое-что из мебели, охотничьи трофеи, всякие там железки и много бумаг. Они разделены на лоты по хронологическому принципу: первая четверть восемнадцатого века, вторая четверть восемнадцатого века, третья — и так до второй четверти двадцатого. Все документы более позднего времени ещё до аукциона выкуплены каким-то бундесведомством. Ты ведь знаешь, что эти люди, Теофельсы, при кайзере и при Гитлере занимались военной разведкой или чем-то в этом роде.

— Конечно, знаю, но это вне сферы моих занятий. А документов совсем старинных там не было?

Синтия пожала плечами.

— Откуда? Теофельсы — род не из древних. Хоть на их генеалогическом древе корни восходят аж до Тео Крестоносца, но нам-то с тобой отлично известно, что линия это боковая, бастардная.

Тётя произнесла последнее слово с презрением, достойным не дочери чаеторговца, а обладательницы голубейшей крови.

— Их дворянская грамота куплена за деньги, ведь первый фон Теофельс на самом деле звался Мёнхле и взял звучное имя лишь после того, как завладел замком.

— И письмо, которое вы мне дали, адресовано супруге этого господина — Беттине, урождённой фон Гетц, — нетерпеливо вставил Ника. — Это я понял. Так вы выкупили архив?

— Только один лот. Зато самый старый. За первую четверть восемнадцатого века. Перед тем как обернуть в подарочную упаковку, стала просматривать бумаги. Они почти все на немецком, этим ужасным угловатым шрифтом. Я перебирала листки без особенного интереса — и вдруг натыкаюсь на английский, причём легко читаемый!

Как подобает истинной дочери Альбиона, иностранных языков тётя не знала и не очень понимала, зачем кто-то ещё упорствует в их использовании, когда так удобно и просо объясняться по-английски.