Читаем без скачивания Купе № 6 - Роза Ликсом

Мужчина и девушка сели в стоящий перед зданием вокзала автобус, над приборной доской которого раскачивался волнистый попугайчик. Автобус вздохнул, заурчал и неспешно покатился в сторону центра. Мужчина дремал, девушка проковыряла ногтем на замерзшем окне небольшое отверстие, через которое внутрь пробивался свет. Она проследила взглядом за стаей птиц, которые пролетели вдоль берега Иртыша и скрылись за высокими домами с зелеными балконами. Трубы заводов напоминали башни минаретов.

Автобус подпрыгивал и раскачивался из стороны в сторону и чуть было не перевернулся, пропуская группу переходивших дорогу нефтяников. Вдали за городом виднелась темной полосой бескрайняя, покрытая снегом вечнозеленая тайга.

Автобус взвыл и остановился перед развалинами Тарских ворот, мужчина проснулся, и они поспешили на выход. Рядом с воротами стояло низкое кирпичное здание, на котором было написано «Универмаг». На фасаде магазина на ржавом погнутом гвозде висел громкоговоритель. Он печально раскачивался на ветру в компании с болтающимися остатками афиши оперы «Пиковая дама».

Перед входом стоял непритязательный сосновый гроб, обитый красным шелком. Края гроба были украшены черными кружевами, на крышке лежал букет белых и лимонно-желтых гвоздик. Под окном магазина стояла заснеженная скамейка, на которой спал мужик с гармонью под мышкой. Девушка и мужчина остановились около гроба. Мужчина снял шапку и перекрестился. Дверь магазина открылась, и оттуда вышла худая старая женщина и четверо мужиков с черными креповыми лентами на рукавах полинялых пальто. Мужики взялись за белые полотнища, подняли гроб с земли и понесли к центру города. Похоронная процессия растянулась вдоль скользкой улицы, которую обрамлял ряд густо поставленных фонарей, похожих на православные кресты.

— Мир грешной душе его, — сказал мужчина.

Когда процессия скрылась за изящной мечетью, украшенной синей мозаикой, мужчина вытер пот со лба и произнес:

— В молодости меня отправили на исправительные работы на торфяник. Там был один такой Мишка с узким лбом и железными кулаками. Мы, можно так сказать, подружились. Правда, я не сказал ему ни одного слова, но по вечерам мы гладили одну и ту же кошку... Случилось так, что однажды весной под утро Мишка помер. Кто-то всадил ему в голову два железных гвоздя. Я спросил у начальника, можно ли мне проводить его в последний путь. Нельзя, сказал начальник, это нарушение правил. И вот я стоял там и смотрел, как Мишку несут в гору. На заднице белоснежной лошади висели сухие кругляшки говешек. Она тянула за собой знакомую повозку, в которой навоз возили. В повозке стоял дощатый короб. В нем лежал Мишка.

Мужчина и девушка помолчали какое-то время, а потом зашли в магазин. Потертая цветастая клеенка закрывала прилавок. На ней стояли упаковки с чаем, бутылки водки, коробки с вермишелью, дешевые духи и пряжки для пояса. Низкие окна были зарешечены. Уборщица с красными руками застрекотала, размахивая мокрой шваброй:

— А ну вон пошли, бараны ссыльные, не видите, здесь моют. Вон, вон!

Они уже было развернулись, чтобы выйти, но тут из задней комнаты показалась продавщица с огромным обмороженным носом.

— Я вас слушаю!

Мужчина прогремел:

— Да мы ничего, мы спокойно.

Продавщица взглянула на уборщицу и махнула рукой.

— Варвара Александровна, можете идти. Пол уже чистый.

— Нинок, дорогуша, мне две бутылки перцовки и пучок лука, — сказал мужчина.

— Я вам не дорогуша!

— Перцовочки, сладкая моя булочка!

— Нету.

— А если все-таки... хотя бы перцовочки.

— Нету.

— Тогда два пирожка с грибами и бутылку минералки.

Продавщица посмотрела на мужчину с недоумением. Потом усмехнулась, повела внушительным задом и достала из-под прилавка большую бутыль водки, бутылку полусухого вина «Медвежья кровь», еще какую-то болгарскую бурду и пучок лука.

Мужчина засмеялся, достал несколько мелких купюр и пригоршню монет и бросил их на тарелочку, потом взял бутылки и лук, долго смотрел на продавщицу, провел языком по сухой нижней губе и припрыгивающим шагом, слегка насвистывая, вышел из магазина. Девушка осталась внутри, но продавщица окинула ее таким ненавистным взглядом, что она поскорее вышла.

Они зашагали к остановке. Шершавое небо порошило жестким колючим снегом, ветер крепчал. Он набрал силу далеко в тундре и леденил раскачивающиеся еловые ветви.

Автобус, смердящий будничной гнилью, пришел вовремя, и пассажиры быстро набились внутрь. За рулем сидела распухшая, втиснувшая себя в зимнее пальто с меховым воротником, пропахшая луком и водкой женщина средних лет. Темное небо было покрыто несколькими слоями облаков, они взбирались друг на друга то прямо над кромкой леса, то где-то далеко в вышине.

Мужчина и девушка вышли на привокзальной площади. Ветер носил ошметки черного пакета вокруг памятника Ленину. С трудом передвигаясь, они прошли к кафе-мороженому, притулившемуся на углу вокзала. На двери висела табличка: «Ремонт».

В кафе пахло хлоркой. Красивый плиточный пол в молочных лужах, в углу мятые пакеты молока. Внутри полно народу. Мужчина выпил стакан водки, проглотил пирожок и сказал, что возвращается к поезду.

Девушка заказала салат с майонезом и порцию мороженого, в которую входили также покрытый темным шоколадом чернослив и печенье двух сортов.

Салат состоял из одного майонеза, печенье торчало из шапки огромной порции мороженого, словно колья для сушки сена. На подоконнике стояли астры, печальные вестники осени, поникшие головами в связи с отсутствием воды. Небо покрылось надвигающимися снизу комковатыми тучами и клубящимися далеко в вышине лазурными облаками. Мимо кафе грузно прогрохотал трамвай.

Девушка неспешно доела мороженое. Печенье она положила на край тарелки.

Мужчина растирал коленки, когда девушка вошла в купе. В динамиках звучал романс Чайковского. Позади оставался Омск. Закрытый город. Уставший, окутанный тайгой, старый добрый Омск, брошенный молодостью на произвол судьбы. Позади оставался острог, в котором чуть не умер каторжанин молодой Достоевский, позади оставался бездушный памятник зрелого Достоевского, позади оставался главный город Белой России, где правил адмирал Колчак, позади оставались длинные очереди у магазинов, измученная земля, ряды выцветших до серого цвета деревянных дач. Это все еще Омск. Одинокий девятнадцатиэтажный дом среди полей, пятьсот километров трубопровода, желтые языки буровых вышек и черный дым. Лес, лиственницы, березы, лес, обрушившийся под тяжестью снега дом, это уже не Омск. Поезд, стуча колесами, летит сквозь заснеженное, пустынное пространство. Все в движении: снег, вода, воздух, деревья, облака, ветер, города, села, люди и мысли.

Девушка слушала в наушниках музыку и вернулась на Большую Садовую. Там, на верхней площадке зеленого дома, было ее и Митькино тайное место. На стене у самого входа был нарисован черный кот, а все лестничные пролеты исписаны цитатами из «Мастера и Маргариты» Булгакова. Как часто под покровом ночи они с Митькой пробирались наверх по узким деревянным ступенькам. На уровне шестого этажа двух ступенек не хватало, и если этого не знать, то можно было разбиться насмерть. Но они знали и были осторожны. Там на самом верху, посреди кошачьей вони, они с Митькой выкурили первый совместный косяк.

Мужчина стыдливо сменил нижнее белье. Грязное он завернул в старую «Литературную газету» и убрал сверток в сумку.

Подсевшие в Омске новые пассажиры стояли в коридоре. Среди них был офицер. Военный мундир сидел идеально, ботинки блестели, как и немного воспаленное лицо. Он стоял прямо и время от времени солидно покашливал. Мужчина смотрел на него через открытую дверь купе.

— Во времена Ленина в Советском Союзе не было офицеров, были только командиры и личный состав. Разницу между ними можно было увидеть только с очень близкого расстояния, по знакам отличия на воротнике. То время давно ушло, теперь лейтенанты и капитаны сидят за одним столом, а майоры и полковники за другим. У этого шута воровская морда. Скорее всего, педераст, впившийся в спину советской власти.

Уши офицера покраснели, он сделал несколько резких шагов в сторону мужчины, схватил его за нос и сжал так сильно, что мужчина повалился на полку.

— На следующей станции хулиганов снимут с поезда, — сказал офицер. — Будь вы помоложе, я отправил бы вас на воспитание куда подальше.

Стремительность офицера повергла мужчину в недоумение.

— Да я же не... — начал он оправдываться, вскочил и замахнулся на офицера, но тот успел увернуться, и кулак угодил в дверную раму.

Мужчина злобно сплюнул через левое плечо в коридор и зашипел. Офицер посмотрел на него, глубоко вздохнул и вышел. Раиса выбежала в коридор с топором в руках.