Читаем без скачивания Последний царь - Эдвард Радзинский

Матильда Кшесинская родилась в 1872 году. Она умрет в Париже в 1971‑м, не дожив года до своего столетия. В Париже она напишет мемуары – трогательную историю о любви юной балерины к наследнику престола. Напишет она и о том вечере 23 марта 1890 года – о вечере в исчезнувшей «Атлантиде».

После выпускного бала, где присутствовали император и наследник, были накрыты столы. Неожиданно они остались на ужин. Их усадили за отдельный столик, и вдруг царь спросил: «А где же Кшесинская-вторая?»

Юную балерину подвели к царскому столу, Государь сказал ей несколько комплиментов и добавил, что знаком с ее отцом. Император-отец сам усадил балерину рядом с наследником и шутливо добавил: «Только, пожалуйста, не слишком флиртуйте». К изумлению юной балерины, Николай молча просидел около нее весь вечер.

Романтический рассказ Кшесинской сменим прозаическим повествованием. Итак, царь сам усаживает девушку рядом с сыном и даже напутствует: «Только не флиртуйте…» Яснее не скажешь.

Вера Леонидовна: «Это было обычно. Когда в зажиточных семьях подрастали юноши, в дом брали красивую и, что еще важнее, – чистую служанку… это был опасный век».

Сифилис уносил тысячи молодых жизней, пьянство и бордели были частью гвардейского быта. Здоровье наследника касалось судьбы целой страны. История с еврейкой была грозным сигналом, и отец семьи и страны решил «позаботиться» о сыне. Кшесинская – блестящая кандидатура: роман с будущей звездой балета мог только украсить биографию молодого человека. Но главным было – заставить его забыть гессенскую принцессу. Потому и был задуман этот приход в училище.

Поняла ли юная балерина условия игры? Или все было для нее действительно в романтическом ореоле: наследник, цесаревич! И тогда эту игру вели взрослые. Но при всех вариантах это была игра.

Только летом маленькой большеглазой девушке удалось продолжить роман. В июле 1890 года Матильда Кшесинская была принята в труппу Мариинского императорского театра. В Красном Селе шли учения гвардии, в которых принимал участие Николай. Там императорский балет танцевал летний сезон.

Она знала – это случится во время антракта: великие князья любили приходить за кулисы. И с ними наверняка придет он. Знала – он хочет прийти.

И он пришел. Так они встретились за кулисами. Он говорил какие-то незначащие слова, а она все ждала… И опять на следующий день он был за кулисами, и опять – ничего. Однажды в антракте ее задержали. И когда она вбежала на сцену, разгоряченная, с пылающими глазами… как она боялась упустить своего робкого обожателя… Николай уже уходил. Когда он увидел ее, у него вырвалось ревнивое, беспомощное: «Я уверен, вы только что флиртовали!» И, смешавшись, выбежал… Так он объяснился.

Дирекцию императорских театров возглавлял тогда И. А. Всеволожский. Жил он богатым русским барином, но, ко всеобщему изумлению, за артистками не волочился. У него были другие страсти: он обожал хороший стол, держал повара-француза, любил французскую комедию и итальянскую оперу. Но Александр III был патриотом, и потому на императорской сцене теперь владычествовало национальное искусство. И несчастный Всеволожский должен был полюбить русскую оперу, которую он прозвал «щимоль», и русского драматурга Островского. И он полюбил – с готовностью, потому что всегда желал угодить царю.

И оттого он сразу отметил новую балерину.

Царская Семья занимала первую левую ложу. Ложа была почти что на сцене. И, танцуя рядом, новая балерина Кшесинская-вторая пожирала своими огромными глазами наследника, сидевшего в ложе вместе с отцом. И самое удивительное, это не вызвало никакого неудовольствия у грозного императора. Всеволожский все понял – и с этого мгновения он заботился, чтобы партии в балетах доставались этой балерине. В кратчайший срок она завоюет положение примадонны императорского балета.

«17 июня… Происходили отрядные маневры… Кшесинская-вторая мне положительно очень нравится».

«30 июня. Красное Село. Дело на горке сильно разгорелось… Был в театре, разговаривал с Маленькой К. перед окном [ложи]».

В Париже она вспоминала, как он стоял в окне ложи, а она на сцене перед ним. И опять разговор кончился прелестным ничем. А потом он пришел проститься: он уезжал в кругосветное путешествие.

«1 июля… В последний раз поехал в милый Красносельский театр проститься с К. Ужинал у мама до часу».

Она его не понимала. А все было так просто: ожидание Аликс Г. Он сохранял верность.

Теперь Маленькая К. ежедневно читает газеты – она следит за его путешествием. И вот приходит весть, повергнувшая в изумление Петербург: на улице маленького японского городка на наследника напал полицейский и рассек ему голову мечом. Николай чудом остался жив.

Столица полна слухов. Фантастические версии о некоей любовной истории, недопустимом ухаживании чрезмерно предприимчивого Николая (она, уже понявшая характер своего робкого воздыхателя, не поверила). Наконец, нападавший был объявлен сумасшедшим фанатиком.

«27 апреля 1891 года. Прибыли в Киото: глаза просто разбегаются, такие чудеса видели мы. Видели стрельбу из лука и скачки в старинных костюмах… В девять отправились с Джорджи (греческим принцем Георгием, сопровождавшим его в путешествии. – Э. Р.) в чайный домик. Джорджи танцевал, вызывая визги смеха у гейш».

«Но и во сне воды Джиона текут под моей подушкой». Джион – квартал чайных домиков в Киото, сотни гейш заполняли его улочки. Обитательницы чайных домиков – парчовые куклы в затканных золотом кимоно. Японская эротика – утонченнее и чувственнее грубых предложений любви на европейских улицах… Заканчивается чайная церемония… Все дальнейшее остается тайной…

«29 апреля. Проснулся чудесным днем, конец которого мне не видать, если бы не спасло меня от смерти великое милосердие Господа Бога.

Из Киото отправились в джен-рикшах в небольшой город Отсу…

В Отсу поехали в дом маленького, кругленького губернатора. У него в доме, совершенно европейском, был устроен базар, где каждый из нас разорился на какую-нибудь мелочь. Тут Джорджи и купил свою бамбуковую палку, сослужившую через час мне такую великую службу. После завтрака собрались в обратный путь, Джорджи и я радовались, что удастся отдохнуть в Киото до вечера. Выехали в джен-рикшах и повернули налево в узкую улицу с толпами по обеим сторонам. В это время я получил сильный удар по правой стороне головы, над ухом. Повернулся и увидел мерзкую рожу полицейского, который второй раз на меня замахнулся саблей в обеих руках. Я только крикнул: «Что, что тебе?»… И выпрыгнул через джен-рикшу на мостовую. Увидев, что урод направляется ко мне и что никто не останавливает его, я бросился бежать по улице, придерживая рукой кровь, брызнувшую из раны. Я хотел скрыться в толпе, но не мог, потому что японцы, сами перепуганные, разбежались во все стороны… Обернувшись на ходу еще раз, я заметил Джорджи, бежавшим за преследовавшим меня полицейским… Наконец, пробежав всего шагов 60, я остановился за углом переулка и оглянулся назад. Тогда, слава Богу, все было окончено. Джорджи – мой спаситель, одним ударом своей палки повалил мерзавца, и, когда я подходил к нему, наши джен-рикши и несколько полицейских тащили того за ноги. Один из них хватил его его же саблей по шее. Чего я не мог понять – каким путем Джорджи, я и тот фанатик остались одни, посреди улицы, как никто из толпы не бросился помогать мне… Из свиты, очевидно, никто не мог помочь, так как они ехали длинной вереницей, даже принц Ари Сугава, ехавший третьим, ничего не видел. Мне пришлось всех успокаивать и подольше оставаться на ногах. Рамбах (доктор) сделал первую перевязку и, главное, – остановил кровь. Народ на улицах меня тронул: большинство становилось на колени и поднимало руки в знак сожаления. Более всего меня мучила мысль о беспокойстве дорогих папа и мама, и как написать им об этом случае».