Читаем без скачивания Моонзунд. Том 2 - Валентин Пикуль

Два эсминца стояли, тесно прижавшись один к другому, словно предчувствуя скорую разлуку. В страшной тишине, нависшей над двумя кораблями, Семенчук перекинул свое барахло на «Гром». Перепрыгнул и сам. Артеньеву помахал рукой с мостика Севастьянов:

– Отдайте нам кормовые… благодарю!

«Гром» наполнился теплом, мелко задрожал и оторвался от «Новика». В какой-то момент Артеньеву показалось, что Семенчук вот-вот перескочит обратно. Но «Гром» уходил все дальше и дальше, весь в ослеплении бурого заходящего солнца.

– Ррразойтись! – скомандовал Артеньев (дело сделано).

Мало было охотников в дни революции занимать полицейскую должность старшего офицера: чуть-чуть перегнул палку – и пулю в лоб заработал! Команда «Славы» своего старшо́го спровадила подальше. И сейчас матросы были удивлены, что на это вакантное гиблое место нашелся смельчак… Кавторанг Лев Михайлович фон Галлер[2].

– Фо-он? – насторожились все. – Этого нам еще не хватало…

Вообще, Галлер не вызывал симпатий. «Фон» он имел мало привлекательный: хмурый взгляд, пронизывающий насквозь, голос звучит резчайше – будто обжигает кнутом, рыжеватая щетка усов тоже не украшала кавторанга. Этот человек, специалист флота высокого класса, начал наводить порядок в «славянстве». Казалось, Галлер с луны свалился и не знал, что офицеров убивали. Он требовал! Не выносил обсуждение приказов на митинг для голосования, не ждал, когда выпадет ему резолюция, – нет, он совершал почти непростительную дерзость: Галлер приказывал, а отдав приказание, он зорко следил – исполнено или нет?..

Большевики «Славы» собрались в корабельной прачечной, где было прохладно от цементного настила палубы. Городничий сказал:

– Все, братцы, меняется. Сейчас положение такое – никакого пораженчества, даже не моги думать. О братании забудь, скоро драка начнется. Иначе нельзя: конец России – конец революции… А к старшо́му уже присмотрелись: мужик дельный. Приказы его исполнять!

Время было трудное. «Слава» до середины лета не стронулась с антивоенных позиций: штабы и уговоры не могли снять ее с рейда. Старая заядлая обида на дредноуты из Гельсингфорса, которые всю войну канителились в Финском заливе, сейчас прорвалась. Люди устали. Тогда и большевики на митингах выступали так:

– Где же справедливость? «Слава» – туда, «Слава» – сюда, а эти биндюжники-дредноуты загорают и купаются, будто дачники. Дадут нам, славянам, отдых или нет? У нас же больных полно в команде. Психами многие стали… Почему нас, как будочников, на зимней стоянке в Моонзунде держат? Мы же подыхаем здесь. А деньги дают, будто в насмешку, русские. Финскими марками не платят. Придешь когда в Або или в Гангэ – хрен в тряпке купишь!

«Слава» была отличным кораблем, испытанным в боях, и лишиться броненосца командование не хотело. Всю команду подвергли медицинскому осмотру. Просветили рентгеном. Выстукали каждого, как на курорте. Психованных списали. В отпуск ездили «славяне» по белому литеру «А», будто аристократы. Заплатили им финскими марками. Они себе накупили конвертов, расчесок, помазков для бритья, пива выпили… Повеселели! После чего им была объявлена особая благодарность по флотам, и они выбрали якоря с грунта.

«Слава» снова вошла в Рижский залив. Командир ее, каперанг Антонов, осунулся за эти дни, жаловался на нервы. Старший офицер фон Галлер ни на что не жаловался. В пять часов утра, вместе с горнистами, он был уже на ногах. Правда, без улыбки и без вежливостей, но от старших офицеров никто и не ждет нежностей.

В команду «Славы» прислали сто человек салажни последнего набора. Пахло от новобранцев еще казарменной карболкой. Сами лопоухие, стриженые, прожорливые. От вида сытной казенной пищи, за которую и платить не надо, они словно одурели. Позавтракав, обеда ждут. Пообедав, об ужине гадают. Поужинав, крестятся и зевают. Валят в церковь, молятся. Очень подозрительны ко всему на свете.

– Где война-то у вас здеся? – спрашивают. – Небось страшно по воде воевать? Дома-то речка… там вольготно!

Раньше, когда такой молодняк попадал на корабли, их брали в оборот «шкуры» – всякие унтеры, боцмана, боцманматы и кондукторы. Брали их круто, учили «по бельмам» и «по мордасам», но зато из любого сельского теленка в месяц делали порхающего по трапам дьявола. А сейчас вся салажня из-под контроля сверхсрочников выпала. Центробалт, исходя из революционных побуждений, распорядился всех «шкур» с флота выгнать. Это была непростительная ошибка. Шкура шкурой, но все-таки флот держался на боевом опыте сверхсрочников, занимавших на кораблях положение между кубриками и кают-компаниями. Среди демобилизованных были и очень нужные люди, крепко любившие флот и знавшие свое дело досконально. Их не стало теперь, в службе сразу что-то хрустнуло…

Правда, ушли не все. В один из дней в сигнальную палубу спустился кондуктор Городничий, бросил на рундук свои чемоданы.

– Принимайте, – сказал, – к своему корыту…

Китель он оставил в «пятиместке», оделся в матросскую робу. Пил по утрам мурцовку, а не кофе. Человек уже немолодой, возле губ скорбные морщины, и Витька Скрипов ему посочувствовал:

– Жалко мне вас. Табанили-табанили, и все маком!

– Сопляк ты еще, – отвечал бывший кондуктор. – Я бы тоже ушел. С превеликим удовольствием. Думаешь, не надоело мне по звонку вставать? По звонку уже сколько лет ем, как пес подопытный. А только, брат, сейчас с флота никак нельзя уходить. Раньше служил за погоны, а сейчас буду служить за партию.

– Вся власть Советам – так, что ли? – умудрел Витька.

– Этот лозунг уже снят.

– Как же так? Выходит, временных признать надо?

– Кости́ их, как и раньше. Но свергать погоди…

Витька слышал, как Балясин однажды сказал Городничему:

– Дыбенко сплоховал, скрыл – от матросов правду. Ему-то сейчас в тюрьме хорошо, и думать не надо, а мы вот тут – давай выкручивайся как знаешь…

Дыбенке в тюрьме хорошо, конечно, не было. Человек сильной воли и выдержки, Дыбенко допустил ошибку… Когда Вердеревский принес ему секретную телеграмму из штаба флота, Дыбенко скрыл от матросов истину. Он свалил всю вину на министров Временного правительства. Личная ненависть к Керенскому затмила ему глаза.

Он хотел спасти честь Советов, а… спасать-то и не стоило!

Гнев Ленина сейчас был направлен не только против министров-капиталистов и министров-социалистов. Казалось, в равной степени ненавидел Владимир Ильич и… Советы!

Партия временно сняла лозунг «Вся власть Советам!».

Ленин писал: «В данную минуту эти Советы похожи на баранов, которые приведены на бойню, поставлены под топор и жалобно мычат». Потому-то Ленин и считал, что «лозунг перехода власти к Советам звучал бы теперь как донкихотство или как насмешка…».

6

«Новик» покачивало на двинской воде, зеленели лужайки Больдер-Аа, паслись задумчивые коровы на травке, а вдали смутно брезжила Рига… Рига! Неужели с ней можно расстаться? В улицы лифляндской столицы уже вступил царь-голод, уже стреляли по ночам, и кого-то казнили там – было не понять. Смутно! Нехорошо!

Фон Грапф утром спустился в кают-компанию – благоухающий, даже без погон, он был элегантен. В руке каперанга, украшенной перстнем, хрустела свежая газета. Попивая чай, обратился к Артеньеву, явно вызывая его на откровенность:

– А знаете, политика все-таки капризна, как испорченная женщина. Вы напрасно ею пренебрегаете – иногда она доставляет острейшие пароксизмы удовольствия.

– Назовите мне самое острое удовольствие.

– Пожалуйста, – охотно согласился фон Грапф. – Сейчас, после бурной вакханалии, я, как и многие мыслящие личности, стою за… Только не пугайтесь, – предупредил он. – Сейчас я сторонник поражения России в этой войне.

С грохотом отодвинув стул, Артеньев встал:

– Если вы хозяин на мостике, то здесь, в кают-компании эсминца, хозяином я! И я, Гарольд Карлович, не позволю…

– Постойте, – остановил его фон Грапф, – я же не сказал ничего постыдного. Это мнение многих. Все логично. Большевики были пораженцами при царе. Мы становимся пораженцами при революции. В этом заключен большой смысл, почти гениальный.

– Я не вижу смысла в поражении, и мне противно.

– Конечно, присяга не допускает военных людей до мысли о поражении, – толковал фон Грапф, – но зато политика допускает… Представьте, что кайзер вступил в Петроград. Что он делает? На безжалостном блюминге своих первоклассных дредноутов он в тончайший блин раскатывает русскую революцию… Кому польза?

– Германии, – ответил Артеньев с озлоблением.

– Ошибаетесь. Польза России…

К завтраку вышел артиллерист Петряев; в жизни этого молодого человека, бабника и запивохи, давно уже что-то сломалось. Сейчас он развернул газету, отброшенную каперангом, вчитался в нее.

– Вот герой моего плана – Корнилов! В конце концов, стране нужен Наполеон… Если же нет Наполеона, пусть придет и владеет нами хотя бы Наполеончик. И он предстал во всей красе! Пусть у него лицо калмыка, неказист и кривоног, но в нем что-то есть…