Читаем без скачивания Начало опричнины - Руслан Скрынников

    Продолжая пименовскую традицию, летописец не меняет прежнего лояльного отношения к Москве и к опричнине Грозного. Он верноподданнически называет опричнину «государевой светлостью», обходит полным молчанием события, связанные с опричным погромом, поразительно бесстрастно повествует о том, как опричники травили медведями новгородских дьяков[142].

    Послепименовский летописец, составлявшийся в период господства в Новгороде опричных порядков в 1571—1572 гг., сообщает множество ценных фактов относительно внутренней истории опричнины.

    Новгородская третья летопись («Летописец Новгородский вкратце церквам божиим») является поздним сводом, составленным во второй половине XVII в.[143]. Наряду с историей церковного строительства в Новгороде в текст ее включены отдельные записи и повести мирского содержания. Одна из повестей посвящена опричному разгрому Новгорода[144]. Эта повесть, а также прочие записи о времени опричнины составлены были спустя много лет после смерти Грозного. Они носят полемический характер, и к ним необходимо подходить критически[145].

    Послания Курбского к старцу Васьяну подробно исследованы нами и датированы в специальной статье[146]. Основные выводы ее сводятся к следующему.

    1) Издатель Посланий Курбского Г. 3. Кунцевич положил в основу своего издания беляевский список первых двух посланий (ГБЛ, собр. Беляева, № 55/1549, скоропись XVII в.)[147]. В действительности беляевский список является сокращенной и притом поздней редакцией посланий. Наиболее древний и самый полный текст Посланий Курбского содержится в Соловецком сборнике конца XVI — начала XVII в. (ГПБ, Собр. Соловецкого монастыря, № 962/852, скоропись начала XVII в.)[148]. Соловецкий список передает ряд подробностей, исключительно важных для верной датировки двух первых посланий в Печоры. Текст третьего Послания Курбского наиболее точно передан в Погодинском сборнике начала XVII в. (ГПБ, Собр. Погодина, № 1567, скоропись XVII в.). Исключительно интересен комплекс документов, составляющих непосредственное окружение третьего послания. Это записка Курбского в Юрьев, его послание Васьяну и царю (из Вольмара), письма Тетерина и Полубенского из Литвы в Юрьев, ответ царя Курбскому.

    2)      В литературе высказывались мнения, что все три послания Васьяну были написаны Курбским в эмиграции[149]. Я. С. Лурье считает, что два последних послания были составлены после побега автора в Литву, а первое — до его отъезда[150]. Противоположной точки зрения придерживается новейший английский исследователь Н. Андреев, по мнению которого Курбский написал все три послания в Печоры в бытность свою в Юрьеве между декабрем 1563 г. и апрелем 1564 г.[151].

    3)     Детальная критика источника позволяет уточнить датировку Посланий Курбского. В тексте Соловецкого списка содержатся прямые указания на время составления первых двух посланий Курбского. В начале 1563 г. боярин Курбский участвовал в осаде Полоцка, после чего его постигла царская опала. На смотре в Великих Луках 7 марта 1563 г. он был назначен воеводой в Юрьев Ливонский сроком на год с вербного воскресения, т. е. с 3 апреля 1563 г.[152]. По пути к месту назначения боярин останавливался в Пскове и Печорах, там беседовал с Васьяном и, по-видимому, нашел в нем единомышленника. Вскоре Васьян прислал юрьевскому воеводе церковные книги, и между ними завязалась переписка. В первом послании к печорскому старцу боярин писал: «Книга, глаголемая Райская, ...от вашея святости к рукам моим пришла и некая уже от словес в ней смотрел есми»[153]. Летом 1563 г. Васьян ответил Курбскому, а этот последний написал ему свое второе послание. В нем он уведомил своего адресата о получении книг и заемного счета. «Писанеице твое, любовию помазанное, дошло до меня, а книгу и Герасимово житие и счет летом привезли же ко мне»[154]. Все эти подробности, сохраненные Соловецким списком, крайне важны для точной датировки посланий Курбского. Они доказывают, что первое из посланий было написано никак не позднее лета 1563 г., а второе не ранее осени того же года, т. е. в последние месяцы пребывания Курбского в России. Но второе послание содержало слишком откровенную критику действий царя и высшего духовенства, поэтому оно не было отправлено адресату до бегства боярина за рубеж.

    Значительное место в первых посланиях Курбского Васьяну занимали догматические вопросы, в частности вопрос о подлинности пятого (Никодимова) евангелия. (Сам автор назвал позже свое второе послание в Печоры «вторым посланьицем против всего пятого евангелия»)[155]. Ничто во втором послании не указывало на какие-нибудь перемены во внешнем положении автора. Вследствие этого нельзя согласиться с мнением Я. С. Лурье, будто Курбский написал второе послание после бегства из России. По всей вероятности, названное послание появилось под непосредственным впечатлением жестокой казни бояр в Москве 31 января 1564 г.[156].

    Третье послание Васьяну не было простым продолжением завязавшейся ранее переписки. По содержанию и тону оно резко отличается от первых двух. В нем полностью игнорировались догматические вопросы. Третье послание Васьяну сходно с посланием того же автора царю из Вольмара, датируемым маем 1564 г. Многие места посланий производят впечатление перефразировки одного и того же текста.

    Текстологическая близость названных посланий с очевидностью свидетельствует о том, что оба они писались под влиянием одних и тех же событий, в одно и то же время.

    Точная датировка трех посланий Курбского печорским монахам позволяет по-новому прочесть многие страницы этого любопытного памятника и расшифровать заключенные в нем политические иносказания.

    А. Курбский. История о великом князе Московском. В свое время И. Н. Жданов высказал мнение, что «История» была составлена Курбским вскоре после 1573 г. в связи с толками об избрании на польский престол царя Ивана[157]. Точку зрения И. Н. Жданова уточнил и дополнил А. А. Зимин. Он установил, что Курбский взялся за сочинение «Истории» во время польского бескоролевья (1572—1573 гг.), и высказал предположение, что она была закончена к весне— лету 1573 г.4. В «Истории» Курбский ссылается на Предисловие к Новому Маргариту, написанное им ранее. А. Н. Ясинский датировал указанное Предисловие временем после 1575 г.[158]. Но А. А. Зимин доказал, что Предисловие появилось на свет вскоре после июня 1572 года. «Прикинув время на составление «Истории» (около года), — продолжает А. А. Зимин, — мы получим как раз весну — лето 1573 г.»[159]. Окончательный вывод А. А. Зимина нуждается в дополнительной аргументации. Если справедливо, что Курбский написал Предисловие после июня 1572 г., то отсюда все же не следует, что сразу после этого он взялся за составление «Истории» и что он не мог цитировать Предисловие спустя два-три года после его написания. Произвольно и предположение, будто на «Историю» Курбский затратил примерно год[160].

     Полагаем, что для решения вопроса важное значение имеют те страницы «Истории», на которых Курбский упоминает о польском короле: «А здешнему было королеви и зело ближаиши; да подобна его кролевская высота и величество не к тому обращался умом...»[161]. Очевидно, приведенные строки не могли быть написаны до смерти короля Сигизмунда II Августа 7 июля 1572 г. Курбский не уточняет имени «здешнего короля», из чего можно заключить, что новый король, по-видимому, еще не был избран (май 1573 г.). Итак, первые разделы «Истории» (а именно в них заключены приведенные выше строки о польском короле) были написаны скорее всего между июлем 1572 г. и маем 1573 г. Последние разделы «Истории» закончены были никак не ранее лета 1573 г., так как в них упоминается о гибели Воротынского, Одоевского и Морозова в середине 1573 г.[162]. Сведения об этих лицах, отмечает А. А. Зимин, вставлены в конец соответствующих разделов, вероятно, потому, что к лету 1573 г. «История» в основном была закончена[163]. В пользу этого мнения можно привести некоторые дополнительные аргументы. Сначала Курбский рассказал, что были убиты Морозовы, мужи, «сингклитским саном почтенныи», среди них Лев Салтыков с четырьмя или пятью сыновьями. Через некоторое время он сделал поправку к своему рассказу: «Ныне, последи, слышах о Петре Морозове аки жив есть; тако же и Львовы дети не все погублены...»[164]. Исправляя раздел о Морозовых, Курбский, по-видимому, еще ничего не знал о гибели самого видного из бояр Морозовых, члена Рады М. Я. Морозова. Главу «О побиении болярских и дворянских родов» Курбский заключил указанием на то, что он не мог вместить в свою книгу все имена, других забыл, но бог помнит всех избиенных[165]. Глава была, по-видимому, завершена, когда Курбский узнал о казни М. Я. Морозова. Поэтому он должен был вписать рассказ о нем после заключения[166]. Исключительное внимание Курбского к роду Морозовых объяснялось тем, что его мать была урожденной Морозовой[167].