Читаем без скачивания Тропы Алтая - Сергей Залыгин

Вечером, уже перед самыми сумерками, Лопарев зачем-то заглянул в палатку девушек. Потянул носом громко и не один раз:

— Это что же, одеколончик? Духи? Нежности?

— А разве вы не заметили, уважаемый Михмих, — ответила ему Рита, — что Онежка — лирическая девушка? Подушить вас ее духами? Если начальству этого не полагается — я вас надушу! В порядке исключения!

Никаких исключений Лопарев не признавал, он спросил:

— А цветочки? Вся палатка разукрашена цветиками?

— Она же… Онежка…

— Спальные мешки заправлены конвертиками… Не палатка — детский садик!

— Все она же. Вам не нравится, Михмих?

Лопареву не нравилось. Не любил Михмих «всяческие нежности» в экспедициях. Он Рите не ответил, только нахмурил брови.

Онежки во время этого разговора в палатке не было, она хлопотала у костра, готовила ужин.

В ненастные дни всегда разжигал костер Андрюша Вершинин, потому что дело было не из легких: ни одной щепки, ни одной веточки нельзя было найти сухой вокруг, — и Андрюша хранил в своей палатке небольшое полено, от него настругивал стружку, и от стружки уже загорался огонек, который он передавал из рук в руки Онежке.

Сегодня она решила разжечь огонь сама, без Андрюшиного участия, хлопотала долго, упорно, покуда нащепала лучинок и обмакнула их в бензин.

Когда же огонь занялся от ее руки, было уже сумрачно. Тени поблекли, солнечный свет потускнел, день кончался.

И, примечая, как день уходит, как он кончается, Онежка припомнила, что до сих пор самое радостное и самое значительное в ее жизни наступало тогда, когда тоже что-нибудь кончалось.

Не было большего события в ее жизни, чем то, которое называлось окончанием школы. Потом кончился первый учебный год в лесном институте, второй, третий: кончались один за другим семестры, зимние и летние экзаменационные сессии, и даже самый желанный день уж не очень далекого теперь будущего и тот назывался днем окончания института.

Нынешний же день весь был началом…

Когда рассеялись тучи, она пошла с Лопаревым в маршрут, и это было началом ее первой работы в лесу. Потом она пересчитывала хвою в пучках лиственницы и нечаянно заглянула в такое далеко, о котором не имела прежде никакого представления. Но, заглянув, поняла, что это тоже только начало, что теперь она часто будет бывать там, в будущем.

Сегодня она открыла Лопарева, такого, о котором никогда и никто до сих пор, наверно, не подозревал. Сегодня она и сама открылась себе. От сегодняшнего дня и дальше в ее жизни, как от какого-то начала, продолжатся все эти открытия…

Огонь костра разгорался, становился все сильнее, горячее. Онежка чувствовала его и руками и лицом. Сырой валежник занимался теперь в этом огне ветка за веткой.

Онежка торопилась, ужин надо было готовить скорее. Сама она вся была полна впечатлений дня, совсем забыла о еде, но то, что другие ждут ужина с нетерпением, забыть не могла, хорошо знала, что ее хлопоты очень были нужны гордой и красивой Рите Плонской — Биологине, и мечтательному Рязанцеву, и беспомощному кандидату наук, Доктору медицины Реутскому, и всегда чем-то занятому Андрюше Вершинину, которого совсем напрасно, только из-за рваной шляпы, назвали Челкашом.

Все, но каждый по-своему, нуждались здесь в Онежке, и она отвечала тем, что ласково и по-женски заботливо любила тоже всех и каждого по-своему.

Она отчетливо знала, кого и как она любит. Не могла сказать этого только о Лопареве.

Лопареву ей хотелось в чем-то подчиниться, хотелось, чтобы он шел куда-то вперед своим быстрым и размашистым шагом, а она бы торопилась за ним. Хорошо, если бы ей было трудно за ним успевать, так трудно, что Лопарев стал бы помогать ей, вел бы ее за руку, как маленькую девочку. Такие возникали у нее незатейливые, но волнующие мечты…

И еще Онежка думала, что открытие — это, должно быть, вовсе не конец чего-нибудь, а начало — начало новых, едва возникших, не совсем еще ясных, но уже сильных желаний…

Глава третья

Звенели цепи на скатах ГАЗ-63, доносилась из кабины ругань Владимирогорского, но тут уже все могли оценить его мастерство. Владимирогорский не только сам нигде не застрял, — по крайней мере, с полдюжины машин вытащил из кюветов. Законов и правил для него, кажется, никаких не существовало, кроме одного: на дорогах выручать своего брата шофера.

Палатки разбили где-то вблизи села Усть-Чара — оттуда изредка доносились в лагерь голоса людей. Все тот же туман — слепой и глухой — был кругом, и выше он же был и даже, казалось, хлюпал под ногами — плотный, вязкий. Чуть позже замерцали в стороне села неясные огоньки…

А утром — солнце!

Внизу, в долине, туман еще оставался, но и там он таял, слегка дымясь; по снежно-белой его поверхности кое-где струился нежно-розовый свет, свет стекал в желтые лужицы, а лужицы эти просачивались на деревню, еще пасмурную и только едва-едва видимую под туманным пологом, с мокрыми кровлями и почти черной зеленью на огородах; густой хвойный лес по склонам невысоких гор светлел и светлел на глазах, обещая совсем скоро стать голубым, а по воде ручьев откуда-то с вершин гурьбой катились маленькие солнца, мчались и звенели, ударяясь о берега, о камни и друг о друга.

Тут Рязанцеву показалось, будто он сам причина всему этому — так хотел, так желал, что ненастье отступило перед его желанием, а солнце поднялось навстречу ему, туман стал таять; лес начал светлеть, в ручьях зазвенели солнечные отражения.

Рязанцев подумал: «Ну, теперь пора!» — и скользкой тропой стал спускаться от палаток вниз, к реке.

Взошел на мост.

С деревянного моста было видно, как река выбегала из-за ближней горы… Она будто сразу же почувствовала простор долины, сделала одну и тут же вторую петли, раздвоилась на рукава, и один рукав принялся размывать голубоватый левый берег, добывая из него серые круглые булыжники, второй устремился вправо, ударился о скалу — приземистую, незаметную, отскочил от нее и побежал прочь по деревенским огородам.

Оба рукава соединились метров за триста ниже моста, вместе они еще раз попытались свернуть куда-нибудь в сторону, но уклон местности толкал их к скалам, и вот уже, обнявшись, правый рукав совершенно прозрачный, а левый — чуть взмученный, они оказались в одном ущелье, и в одно мгновение перемешались их воды…

Там, неподалеку от ущелья, по другую сторону села, Рязанцев заметил плотину. А он любил сооружения на реках — всякий раз как-то по-своему они вписываются в пейзаж, по-своему в нем присутствуют, по-своему его меняют. Только плотины да вот еще разве мосты создают такие картины, в которых первозданная природа соседствует с созданием рук человеческих.

Не торопясь пошел через село. Кто же ему повстречается первым на крутой улице, которая сначала поднималась на взгорок к двухэтажным домам, потом снова спускалась вниз, к плотине?

Ему хотелось бы какого-нибудь очень Симпатичного человека встретить, заговорить с ним, познакомиться.

А вдруг это будет женщина — высокая, со светлыми косами и синеокая? Не случилось: первым встретился алтаец верхом на мухортой лошадке… Поглядел на Рязанцева — видно было, сразу признал нездешнего, прикоснувшись к засаленной меховой шапке, сказал:

— Здрасьте!

Очень правильно он сделал, первым встретившись Рязанцеву.

Потом встретилась учительница — молоденькая, в коричневых туфельках на высоких каблуках. Геройством было — сразу после ненастья пройти по улице в таких туфельках.

Конечно, это была учительница — она несла целую стопку тетрадей под мышкой… Она шла по другой стороне улицы и чуть впереди Рязанцева, но невольно то и дело обращала лицо к солнцу, и Рязанцев видел это лицо — озабоченное, серьезное и пригретое солнечным теплом…

Учительница первый, ну, может быть, второй год, как сама перестала учиться — сдавать зачеты, экзамены, писать контрольные, а сейчас в школе принимала экзамены… Вчера контрольную писал один класс, сегодня другой будет писать. И вот она поглощена событием, хочет событию соответствовать — и серьезностью и туфельками…

Ушла… Тяжелая красная дверь школы с куском автомобильной покрышки вместо пружины захлопнулась за ней.

Плотина была в обширном дворе красивого дома под железом, на доме висела вывеска: «Райкомхоз».

Коммунальное хозяйство — это городской транспорт, системы водоснабжения, канализации и ливнестоков, сети теплофикации, банно-прачечные тресты и гостиницы.

Здесь, в Усть-Чаре, ничего этого не было. Ничего этого не было, а коммунальное хозяйство было!

Рязанцев тотчас представил себе и начальника райкомхоза, а может быть, по-другому он именуется — директором, управляющим, заведующим, который каждый день с толстым портфелем является в свою резиденцию руководить хозяйством, которого нет.