Читаем без скачивания Флибустьер. Магриб - Михаил Ахманов

– Будет исполнено, сэрр.

Хрипатый исчез.

– Тегг! Трупы за борт, прибрать на палубе! Мушкеты и пушки зарядить! Хансен, разберись с ранеными. Когда вернусь, доложишь о потерях.

Он снова ощущал себя капитаном, а значит, первым после Бога. Капитан не мог предаваться рефлексии, не мог печалиться и тосковать. Во всяком случае, не сейчас, не после кровопролитной битвы.

Раздался голос Хрипатого Боба, заскрипели тали, лодки одна за другой грузно шлепнулись в воду. Чьи-то пальцы стиснули плечо Серова. Он поднял голову и увидел Тегга.

– Она была отличной девчонкой, – пробормотал бомбардир, пряча глаза. – Будь я помоложе лет на десять, сам бы на ней женился… Ты, капитан, не думай о ее смерти, ты думай о том, что она сидит у ног Христа, а Дева Мария расчесывает ей волосы. Думай, что она в раю! Хотя, конечно, многим испанцам кровь пустила, есть такой грех… Но Бог милостив и все в Его руках… Простит!

Сердце у Серова заледенело.

– Не хорони ее раньше времени, – сказал он. – Может, в море ее выбросило, и плавает она теперь среди обломков. Может, и наши парни уцелели – пусть не все, так кто-то. Может, не каждого прибрал Господь.

– Может, – согласился Тегг и, вздохнув, добавил: – Крюйт-камера на «испанце» взорвалась, а за ней – и порох в трюме. С чего бы, дьявол? Или нехристи ядром попали, или кто-то из наших решил, что лучше у Христа за пазухой, чем в сарацинской неволе. Особенно для нее.

Тегг повернулся и зашагал по залитым кровью доскам, скликая уцелевших. Гребцы уже спускались в шлюпки, с борта им передавали весла, багры, факелы и фляги с водой и спиртным. На востоке уже алела полоска зари, и голые мачты «Ворона» начали выплывать из ночного мрака. Ветра по-прежнему не было.

Серов ухватился за канат и скользнул в лодку. Второе суденышко покачивалось рядом, корсары разбирали весла, и Хрипатый Боб сидел у руля. Тут была почти вся его ватага – братья-датчане, темнокожий Рик, волосатый, как горилла, Кактус Джо и еще четверо парней. С ними – немой Фавершем, которому испанцы отрезали язык, Люк Форест и Страх Божий, бывший запорожец Стах Микульский. Все вроде бы целые, даже не раненые.

– Хрр… – произнес боцман, оглядывая физиономии гребцов. – Что прриуныли, висельники? Охота тех доррезать, что на палубе валяются? Доррезать и обобррать? Так они голышом, а у кого штаны, так без каррманцев! Я прроверил! – Он поглядел на восток и буркнул: – Беррись за весла! Пока дойдем, ррассветет.

Шлюпки отчалили. Серов правил вслед за Хрипатым Бобом – тот был опытный моряк, из тех, что дорогу в океане нюхом чуют. Да и плыть было недалеко, четыре кабельтова к зюйду, в привычных мерах меньше километра. Минут через двадцать показался на востоке солнечный край, расплескалась над морем заря, и в полумраке закачались вокруг обломки мачт и реев, доски, вырванные взрывом из палубы, и расщепленные бимсы. Обломков было много, но никто за них не цеплялся, не махал призывно руками и не вопил во весь голос.

Серов совсем помрачнел. Корсары поглядывали на него с сочувствием. Страх Божий сморщил клейменый лоб и просипел:

– Сарацинское отродье! Злыдни, свинячьи хари! – Потом перекрестился и забормотал молитву, то ли на украинском, то ли на польском.

– Однако мы им вломили, – заметил Форест, орудуя веслом. – Вломили, клянусь троном Сатаны! Мы бы еще…

Кто-то цыкнул на него, и Форест смолк.

Сердце у Серова заныло, в висках толчками билась кровь. Странная тварь человек – не признает очевидного, надеется на чудо, а если чуда не случилось, в беду не верит все равно. Хотя вот она, беда: обломки, мусор, а среди них – ни одной живой души. Ни Шейлы, ни Уота Стура, ни Тиррела, ни двадцати его парней…

Немой Джос Фавершем вдруг бросил весло, приподнялся и замычал, показывая на восток. Там темнели два бочонка, видно, пустых и связанных канатом; над одним торчала голова, а над другим – босые ноги. Серов встрепенулся, повернул руль, гребцы навалились на весла и принялись галдеть и гадать, кто там плавает, свой или нехристь, и в каком виде, мертвяк либо живой. Лодка Хрипатого Боба потянулась в их сторону, но Серов крикнул, чтобы каждый обломок осмотрели – вдруг еще кого найдут.

На бочках, задницей в воде, лежал Мортимер. Глаза закрыты, лицо побледнело, а из всей одежды – штаны да пояс с ножом. Выглядел он не лучше покойника, но когда потянули в шлюпку, раскрыл посинелые губы и прохрипел:

– Ррр… рр-му… му-у…

– Рому просит, – сказал сообразительный Люк Форест, нашаривая фляжку.

Страх Божий хлопнул Мортимера по плечу и начал растирать ему бока, приговаривая:

– Вот козак! Сущий козак, клянусь пресвятой Богородицей! В воде не тонет и в огне не горит! А водица-то нынче студеная! Зато огонь был жаркий…

Ром забулькал в глотке Мортимера, он закашлялся, но когда Люк попробовал отнять флягу, вцепился в нее обеими руками. Его трясло, но постепенно озноб стал проходить, щеки порозовели, глаза приоткрылись. Он высосал спиртное, сел и подставил Страху Божьему спину.

– За-амерз, п-прах и п-пепел! Потри-ка лопатки, п-приятель… посильнее… т-так, хорошо… Вот что, б-братцы, я вам скажу: лучше в п-пекле гореть, чем в холодном море окочуриться! Если бы в теплом, так я со всем удовольствием, а холода не люблю! Нет, не люблю! Как-то шли мы на Тортугу, еще с покойным к-капитаном, с Бруксом, значит, и вот…

Серов ухватил его за волосы, дернул и прошипел:

– Хватит баек, Морти! Докладывай, шельмец!

– Чего докладывать, сэр? Зажглись на «Вороне» огни, грохнуло из пушки, и я, как был в штанах и без сапог, – на палубу… А там уже драка! Навалились на нас неведомо кто! Думаю, тысяча… ну, полтысячи это уж точно… Я дюжину зарезал… – Почесав голую грудь, он спросил: – Ром еще есть?

– Больше пока не получишь, – промолвил Серов, чувствуя, как перехватывает горло. Слова выталкивались с трудом, точно в глотку ему забили кляп. – Рассказывай! Дальше рассказывай! Что с Шейлой? Что с Уотом и его людьми?

– Всех повязали, – сообщил Мортимер. – Убитых вроде трое или четверо, а всех остальных повязали, и Стура, и Хенка, и Тиррела, и хозяйку нашу. Повязали и на их поганое корыто сволокли… – Он печально понурился. – Слишком их было много, капитан… кучей, гады, задавили… навалились и задавили… Я сказал, тысяча?.. Нет, должно быть, две… А нас всего-то пара дюжин!

В душе Серова запели фанфары. Он наклонился к Мортимеру и переспросил:

– Так Шейла жива? Точно жива?

– Жива, капитан, жива, разрази меня гром! Я видел, как ее тащили… Лягалась так, что двум обломам рожи набок своротила! Четверо едва с ней справились… Чтоб мне в пекле гореть, если вру!

Шлюпка Хрипатого Боба приблизилась к ним.

– Моррти, сукин сын! – с удивлением каркнул боцман. Потом покачал головой. – Больше никого, капитан. Плавают кое-где мерртвяки, но все как есть саррацины. Ни Уота, ни твоей малышки не видать.

– Он говорит, – Серов ткнул в Мортимера пальцем, – что наших взяли в плен. Кто-то погиб, но Шейла, Уот и Тиррел живы, а с ними еще шестнадцать человек.

– Хрр… Бог милостив! Я уж думал, все пошли на ррыбий коррм… – Хрипатый поглядел на Мортимера. – Значит, наших скррутили, а ты как уцелел? Сиганул с боррта, навоз черепаший?

– Спрятался, когда парней чернозадые на свои лоханки поволокли. В пороховом погребе! Высыпал порох из двух бочонков, проложил к борту дорожку, поджег – и в море! Тут было дюжины четыре сарацин – остались, наверно, чтобы отвести корабль в гавань. Всех отправил к Магомету! Жаль, гребные посудины уже отошли…

– Не жаль, – сказал Серов. – На тех посудинах наши люди, так что пусть идут себе к берегу без помех. А мы отправимся следом… Как ветер задует, так и отправимся!

Он поглядел на восходящее солнце и пустынный горизонт, соображая, что для Шейлы лучше, оказаться в лапах магрибских пиратов или сесть на веки вечные у христовых колен. Но райские кущи ей никто не гарантировал, так как грех смертоубийства она еще не искупила, и была ей прямая дорога если не в ад, так в чистилище. Неволя же обещала надежду, и Серов полагал, что отыщет ее – хоть в темнице, хоть в гареме! Отыщет непременно и выпустит кишки любому, кто ее обидел… Впрочем, Шейла Джин Амалия могла и сама это сделать, был бы кинжал или кухонный нож.

– Идем обратно, капитан? – спросил Хрипатый Боб.

– Да, возвращаемся. – Серов протянул Мортимеру полную фляжку. – Пей, братец, пей и грейся! Заслужил! Нынче ты у нас герой! Представлю тебя к почетному кресту с подвязками.

Морти со свистом втянул первый глоток, бросил взгляд на свои босые ноги и пробурчал:

– Мне этот крест, что лошади бантик. Вот от сапог не откажусь. Позволишь снять с убитых сарацинов?

– Выберешь лучшие. Там! – Серов махнул в сторону фрегата.

Гребцы навалились на весла, плеснула вода, и шлюпки двинулись к «Ворону».

Убитых турок и арабов на палубе уже не оказалось, а вокруг корабля кружили, разевая зубастые пасти, акулы. У грот-мачты кучей было свалено оружие, кривые сабли и ятаганы, а поверх них бросили кое-какую обувь, портупеи и одежонку. Два десятка молодцов черпали ведрами воду, смывали с досок кровавые пятна, плотник Донован осматривал порубленный планшир, ван Мандер стоял у штурвала, щурился, слюнил палец, проверял, не задует ли ветер. Тегг с хирургом были на шканцах. Там, у бакборта, тянулся ряд аккуратно уложенных мертвых тел, и второй помощник, всматриваясь в лица погибших, делал отметки в судовом журнале. Журнал держал Абдалла, а бронзовую чернильницу – Мартин Деласкес. У обоих торчали за поясами пистолеты и тесаки – видимо, Тегг убедился, что они прошли боевое крещение. Хирург Дольф Хансен хлопотал над раненым – кажется, Колином Марчем, – но ног и рук ему не отнимал, а вытаскивал пулю из плеча длинными тонкими щипцами. Раненый извивался и вопил; его удерживали Жак Герен и Кук. У фок-мачты сгрудились пятеро тощих, пропеченных солнцем незнакомцев; лохмотья, служившие им одеждой, свисали с костлявых плеч, вокруг бедер были обмотаны грязные тряпки.