Читаем без скачивания Французская революция, Бастилия - Томас Карлейль

Вы только посмотрите, как "смягчились" нравы - порок, "утратив все свое безобразие", приобрел приличные формы (т. е. действует по общепринятым правилам) и стал своего рода добродетелью, признаком "хорошего" тона! В отношениях между людьми ценится искусство вести беседу, блистать остроумием. Поборников философии Просвещения с радостью принимают в великосветских салонах и в салонах богачей, не желающих отставать от аристократов; и те и другие гордятся общением с философами, которые, иронизируя над всем, что олицетворяет Бастилия, проповедуют приход новой эры. Патриарх движения Вольтер приветствует из далекого Фернея[74] наступившую перемену; такие ветераны, как Дидро[75], Д'Аламбер[76],

счастливы, что дожили до этих дней; вместе со своими более молодыми коллегами Мармонтелем[77], Морелле[78], Шамфором[79], Рейналем[80] и другими они теперь необходимая приправа к столу богатой вдовы-филантропки или не чуждого философии откупщика. О эти ночи, эти ужины богов! Итак, давно доказанная истина вот-вот воплотится в жизнь: "Близится век революций!" (как писал Жан Жак)[81], но революций благословенных, несущих счастье. Посмотрите, люди, на восток, туда, где разгорается заря нового утра! Пробудитесь же от долгого сомнамбулического сна, гоните прочь тяготившие вас колдовские призраки. Пусть исчезнут они в лучах занимающейся зари, и пусть навсегда вместе с ними исчезнет на Земле все глупое и нелепое. Ведь отныне на Земле воцарятся истина и справедливость (Astraea Redux) - основные принципы философии Просвещения. Ибо можете ли вы себе представить какую-либо иную цель, кроме счастья, ради которой был создан человек? И непобедимый аналитический метод, и достижения науки - несомненная гарантия тому. Короли станут философами или же философы - королями. Надо только, чтобы общество было устроено

правильно, т. е. в согласии с непобедимым аналитическим методом. И тогда всякий сможет утолить пищей голод или жажду глотком доброго вина. Труд всех без исключения перестанет быть печальной необходимостью и станет приносить радость. Вы, конечно, сразу подумаете: хлеб сам не родится, и, значит, кто-то должен пахать землю, заниматься тяжелым крестьянским трудом ну а почему бы нам в самом деле не механизировать его? Портные и владельцы ресторанов, всегда готовые к вашим услугам, не возьмут с вас ни гроша впрочем, пока не ясно, как это все устроится. По-видимому, всеобщая благожелательность приведет к тому, что каждый будет считать своим долгом заботу об остальных, так что не будет больше людей заброшенных и несчастных. И кто знает, быть может, благодаря непобедимому аналитическому методу нам удастся "неограниченно продлить человеческую жизнь" и избавить людей от страха смерти, как это, например, удалось сделать по отношению к дьяволу? И тогда мы наконец добьемся счастья вопреки смерти и дьяволу. Вот о чем велеречиво проповедуют философы, нетерпеливо ожидая Redeunt Saturnia regna[82].

Эти просвещенческие гимны, конечно, доходят до ушей обитателей версальского Oeil de Boeuf, и те, будучи вежливыми людьми и понимая счастье как удовлетворение своих интересов, снисходительно отвечают: "Почему нет?" Всегда бодрый старец Морепа, занимающий пост премьер-министра, любящий шутку и веселье человек, разумеется, не в состоянии омрачить царящий в обществе оптимизм: довлеет дневи злоба его[83]. Добрый старый весельчак, беспечно порхающий в обществе и отпускающий свои шуточки, он хорошо умеет всем угождать и держать нос по ветру. Скромный молодой король, обычно нерешительный и неразговорчивый, хотя и подверженный иногда вспышкам раздражения, удалился в свои апартаменты, где и занимается под руководством некоего Гамена (придет день, когда он пожалеет, что связался с этим человеком)2 слесарным искусством, т. е. учится делать замки. Известно также, что он обладает некоторыми познаниями в географии и, кажется, умеет читать по-английски. Все-таки как неудачно складывается его судьба: ведь, право же, он заслуживал лучшей участи, чем получить в качестве наставника этого старого глупца Морепа. Но друзья и враги, роковые обстоятельства и его собственное "я", кажется, все соединилось таким образом, чтобы погубить его.

Тем временем юная красавица-королева, приковывая к себе взоры, разгуливает по парадным покоям как какая-нибудь сошедшая с неба богиня, которой нет дела ни до государства, ни до будущего и которая, подобно богине, не испытывает страха перед ним. Вебер и Кампан3 живописали нам ее на фоне блистающих роскошью будуаров и королевских гобеленов, выходящей из ванны в пеньюаре или одетой для больших и малых приемов, когда все светское общество подобострастно ожидало одного только ее взгляда. Знаешь ли ты, юная прелестница, что в будущем ожидает тебя? Посмотрите, как это чудное видение - сказочная волшебница и в то же время земная женщина - грациозно движется во всем своем великолепии, между тем как мрачная бездна уже готова поглотить ее. Ее мягкое сердце сжимается при виде сирот или бесприданниц, и она усыновляет одних, дает приданое другим. Ей нравится помогать бедным (конечно, не всем подряд, а лишь случайно подвернувшимся живописным нищим), и она делает этот обычай модным - ведь, как мы уже говорили, наступило царство благожелательности. Похоже, что в лице герцогини Полиньяк или принцессы Ламбаль[84] она обрела своих лучших друзей. И вот после долгих семи лет у нее родилась дочь, а вскоре она родила королю наследника и может наконец сказать, что счастлива в браке.

Вы спросите, где же события? Их нет, их заменили благотворительные празднества (Fetes des moeurs), на которых произносят речи, награждают премиями, которые завершаются процессией торговок рыбой к колыбели дофина, в основном их заменил флирт со всеми его фазами: завязкой, возникающим чувством, охлаждением и все завершающим разрывом. Упомянем еще снежные статуи королевы, воздвигаемые в суровые зимы бедняками в благодарность за топливо, которое она им дает; упомянем также маскарады, спектакли, новое украшение Малого Трианона, приобретение и переделку дворца в Сен-Клу[85], переезды из летней резиденции в зимнюю; упомянем ссоры и размолвки с сардинскими невестками (их наконец-то удалось выдать замуж) и незначительные вспышки ревности, легко гасимые благодаря придворному этикету. Одним словом, жизнь бурлит, пенится и наполняет сердце беспечным весельем, как бокал шампанского!

Месье, старший брат короля, выбивается из сил, стремясь быть остроумным, и считает себя приверженцем философии Просвещения. Монсеньер д'Артуа, услышав от одной красавицы дерзость, сорвал с ее лица маску и вынужден был драться на дуэли, говорят, даже до пролития крови Он придумал панталоны какого-то совершенно невообразимого фасона. "Четверо здоровенных лакеев, - утверждает Мерсье[86], который, по-видимому, был очевидцем этой процедуры, - подняв его, осторожно опускали так, чтобы на панталонах не было ни малейшей складочки, а вечером процедура проделывалась в обратном порядке, разумеется, с несколько большими усилиями" Всего три дня понадобилось, чтобы его участь была решена, и ныне этот седой, дряхлый старик в одиночестве коротает время в Гретце Как все-таки бесцеремонно обращается с бедными смертными судьба!

Глава вторая. ПРОШЕНИЕ, НАПИСАННОЕ ИЕРОГЛИФАМИ

Рабочий люд опять недоволен. Самое неприятное, пожалуй, то, что он многочислен - миллионов двадцать или двадцать пять. Обычно мы представляем его себе в виде какого-то огромного, но из-за отдаленности плохо различимого множества, своего рода кучи, которая зовется грубым словом "чернь". Это те, о ком говорят как о массах, если посмотреть на них с гуманной точки зрения. Капелька воображения, и вы увидите эти массы, рассеянные по всей необозримой Франции, ютящиеся на чердаках, в подвалах и лачугах, и тут вам, быть может, придет в голову мысль, что массы состоят из отдельных лиц, что у каждого из этих лиц бьющееся, как и у вас, сердце сжимается от обид и невзгод, а из пореза течет такая же красная, как и у вас, кровь. О, вы, одетые в пурпур, величества, святейшества, преподобия! Начнем хоть с тебя, раздающий милостыню, одетый в бархатную мантию кардинал. Ты ведь не задаешься вопросом, кто вознес тебя так высоко над людьми, кому обязан ты властью и богатством. Тебя не посетила мысль, что любой представитель этого множества, этой массы, - такой же человек, как и ты, который борется (сознательно или бессознательно, это уж другой вопрос) за свои царские права в этом бесконечном мире, который, придя однажды в этот мир, получил в дар искру Божию - то, что ты называешь его бессмертной душой!

Тяжела, трудна борьба, которую ведут эти люди; невежественна среда, в которой они живут; безрадостны их жилища с потухшими очагами; скудна пища. Им не на что надеяться в этом мире, да едва ли и в будущем, у них одна надежда - что смерть все решит и принесет покой, в загробную жизнь они мало или совсем не верят. Темные, забитые, вечно голодные люди! Подобно глухонемым, они могут выразить себя лишь каким-то нечленораздельным мычанием. И нечего говорить о том, чтобы кто-нибудь представлял их в Королевском совете или в каких-либо общественных организациях. Иногда (как, например, теперь, в 1775 году) они, побросав свои заступы и молотки, собираются в толпы и могут броситься в бессмысленной ярости на кого угодно, к вящему изумлению мыслителей