Читаем без скачивания Тито Вецио - Людвига Кастеллацо

Но сейчас легионы были собраны для празднования победы, шлемы, щиты и дротики их были обвиты лаврами и цветами, а боевой клич заменили торжественные победные песни и радостные восклицания. Рим ждал своих непобедимых сыновей, гордый их успехами и не подозревая какая судьба уготована ему из-за его безумной воинственности и честолюбия отдельных римлян, не догадываясь, что материнское лоно всемирного победителя будет изрублено этими же мечами…

Час торжества наступил, трубы заиграли громче, славный победитель ступил на триумфальную колесницу, запряженную четырьмя белыми лошадьми в блестящей сбруе и под звуки военного марша началось триумфальное шествие от Марсова поля, сопровождавшееся оглушительными рукоплесканиями многочисленных толп ликующего народа.

На углу Триумфальной улицы, напротив Большого Цирка и часовни целомудренной патрицианки, близ таверны Геркулеса-победителя толпилась густая сплошная масса, в которой время от времени мелькали наши старые знакомые. Вот один из них, Скрофа, сжатый со всех сторон, пыхтел, обливаясь потом, несмотря на холод, но не покидал места, откуда мог наблюдать за своим товаром, размещенным им в ложах на подмостках. Там сидело четырнадцать разряженных женщин разных наций, все молодые и красивые, Четверо каппадокийцев, вооруженных суковатыми палками, охраняли их. Каждая из женщин держала в руках венок или букет цветов, которые предназначались для молодых, а главное богатых офицеров войска Мария. Таким образом хитрый Скрофа рассчитывал захватить в любовные сети Венеры храбрых воинов Марса. Близ владельца гетер стояли его друзья: Марк Феличе Ланиста, трактирщик со своей исполинской и бородатой женой и рудиарий Черзано, явившийся на церемонию триумфа только для того, чтобы наблюдать, не угрожает ли что-либо его благодетелю Тито Вецио.

Остальная толпа почти вся состояла из пролетариев, неистово аплодировавших плебейскому консулу, чтобы досадить ненавистной им аристократии.

— Вот, наконец, один из наших своим мужеством победил завистников! — вскричал кузнец со смуглым лицом, мускулистыми: и корявыми черными руками. — Хотел бы я увидеть, какие рожи скорчат бескровные патриции, принимая нашего консула-триумфатора.

— Ты обратил внимание на их закрытые дома, похожие на могилы? — заметил башмачник.

Громовые звуки больших труб и шум аплодисментов прервал разговоры, глаза, чувства и мысли всех зрителей сосредоточились на шествии. Поравнявшись со статуей Геркулеса, облаченные в парадные одежды трубачи в знак уважения смолкли и разговоры вновь начались.

— Папа! — воскликнул восьмилетний мальчик, сидевший на широких плечах своего отца-плотника. — Как красиво! Видишь этих быков с золотыми рогами, украшенными цветами? Скажи, папа, где живут быки с такими красивыми золотыми рогами?

— Нигде, мой милый. Им золотят рога для того, чтобы эти жертвы были приятнее богам.

— А кто эти люди с лавровыми венками на головах?

— Что ведут быков с золотыми рогами?

— Да.

— И которые откармливаются за счет народа, — прибавил кто-то из толпы.

— Смотри-ка, смотри на нашего Остея, — вскричал Ланиста, — не кажется ли он тебе совсем другим человеком, чем вчера вечером?

— Клянусь Геркулесом, все хорошо в свое время: фламин при исполнений своих обязанностей совсем не тот человек, который напивается в таверне, — важно отвечал Плачидежано. — Всегда следует отличать человека от жреца.

— Папа, посмотри какие красивые мальчики, — говорит сын плотника, указывая на шествие. — А что они несут в серебряных и золотых сосудах?

— Эти сосуды используются при жертвоприношениях.

— Должно быть эти боги очень сильные, если им дают такие хорошие вещи. А возы, заполненные золотыми вещами, также предназначаются богам?

— Нет, они загружены трофеями, доспехами и оружием, захваченным в бою у неприятеля. Смотри сколько там луков, колчанов и стрел. Это любимое оружие нумидийцев. А щиты, панцири, шлемы и копья, принадлежали отборной коннице царя. Вон, туда посмотри, там еще два воза с мечами, попонами, львиными кожами. Какое богатство!

— Ну, по сравнению с сокровищами царя разве это богатство? Там одного золота более трех тысяч фунтов, семьсот семьдесят пять слитков серебра, девятнадцать тысяч драхм серебряной монетой, не говоря уже о других сокровищах, — заметил один из ремесленников.

— Эти красивые картины и игрушки из слоновой кости, точно башенки — что это, папа? — спросил ребенок.

— Это рельефные планы городов и изображения побед, одержанных нами в борьбе с варварами. Вот смотри, на этой картине написано «Сражение при Цирте», а на той…

— Вижу, вижу! Сколько солдат. А там что за люди бегут?

— Это царь Югурта со своим штабом спасается бегством от тюрьмы и смерти.

— Папа, идем отсюда, ребенок со страхом вдруг прижался к отцу. — Видишь, вон там идут громадные звери.

— Сиди смирно, ничего не бойся. Это прирученные слоны, они безопаснее маленькой собачки. Посмотри, как они играют со своими вожаками.

— Ах, какие они милые! — ребенок позабыл о своем страхе. — Хотел бы я стать большим, чтобы как консул, получить триумф.

— Да, прошло то время, когда плебею были недоступны высшие почести, — заметил словно про себя отец мальчика.

— Слышь, как эта сволочь рассуждает, — шепнул на ухо Ланисте хозяин гетер. — Не правда ли, как они забавны со своим дымом славы? Теперь, когда крестьянин сумел добиться вторичного избрания в консулы и получить триумф, они воображают себя великими людьми, учат своих детей латинскому и греческому языкам, посылают их в школы и рассчитывают сделать из них трибунов и консулов.

— Свет портится, мой милый! Если так пойдет и дальше, то Сатурналии[29] будут праздноваться не за 16 дней до январских календ, а круглый год.

— Но я что-то заболтался и совсем забыл о моих невольницах. Ну, красотки, приготовьте свои букеты, если я не ошибаюсь, проходят молодые герои.

— Покажи мне твою прелестную афинянку.

— Вот она, смотри, видишь, которая одета с большим вкусом и держит себя скромнее других, без румян и белил на лице; там, говорю я тебе, гляди по направлению моего пальца, вот, вот, которая старается спрятать свое лицо за букетом фиалок. Ну что скажешь, не удивительная ли красавица?

— Ах, ты гнуснейший из людей! Исчадие ада! Что ты наделал? Как ты смел учинить такое кощунство! — с комической серьезностью вскричал Ланиста. — Ты украл самую красивую из богинь, чтобы сделать ее гетерой!

— Молчи, бездельник.

— Зачем молчать? Лучше я донесу на тебя главному жрецу. Да это настоящая Венера Милосская! Ты украл ее!

— Купил, говорю тебе, купил, а не украл.

— Как? И это называется «купил»? Заплатив за такое сокровище 24 тысячи дрянных сестерций! Но тут и ста, и двухсот тысяч было бы мало. Разве несравненную богиню красоты можно купить за деньги?

— Правду говоришь. О, если бы она не была так капризна, какую бы она принесла мне прибыль. Но я все-таки надеюсь, что Кадму…

— Слушай, с чего бы это народ так разорался?

— Югурту ведут.

— Да, да, слышите как кричат: Югурта, Югурта.

— И в самом деле ведут закованного царя.

Зрелище было поразительным. Высокий статный Югурта, удивлявший Сципиона, гроза римлян и в особенности римлянок, которых его имя приводило в ужас, по рукам и по ногам закованный в цепи, был выставлен на публичный позор, после которого его ожидала лютая казнь.

Югурта, бывший союзником Рима, изменил ему и, узурпировав трон Нумидии, стал врагом своих вчерашних друзей.

Никто не мог узнать царя Югурту в этом бледном, исхудавшем привидении с преждевременными морщинами, совершенно поседевшим, сгорбившимся и дрожащим, как в лихорадке. Лицо его позеленело, синеватые губы судорожно подергивались, зубы стучали, глаза расширились, точно хотели выскочить из орбит. Сильно было его нравственное унижение, но еще сильнее боязнь ожидающей его мучительной смерти и непрерывные угрызения совести от осознания совершенных им злодейств. Руки пленного царя были закованы в золотые цепи: жестокая ирония победителей.

Одет он был в длинную порфиру с короной на голове. Вместе с ним вели его детей, родственников, царедворцев, князей его племени и военачальников. Все они тоже были в цепях. Даже бесчувственная толпа римлян была тронута до слез, когда увидела детей Югурты, с невинной улыбкой простиравших к отцу руки, не сознавая позора и близкой смерти несчастного царя. Детям происходящее казалось праздником и, глядя на отца, они искренне радовались…

Югурта не обращал никакого внимания на своих близких. Что ему дети, родственники, верные слуги? Разве он не жертвовал постоянно их жизнями для достижения своих преступных целей? Он думал только о себе, о потерянном троне, своем позоре и предстоящей казни. Он походил на дикого зверя, который храбр лишь инстинктивным стремлением к добыче, пока не утолит свой голод, но, подавленный силой, становится трусом. Недаром Югурту сравнивали с африканским львом. Вот так человек, заставивший Рим дрожать в течение семи лет, оспаривавший у него право владеть Африкой, много раз рисковавший жизнью, чтобы утолить свое необузданное честолюбие, вдруг стал слабее женщины. Подобно Македонскому Персею он, чтобы продлить свою жизнь на несколько часов, согласился на публичный позор, показал народу, до какого крайнего унижения может доходить тщеславная и подлая натура тирана. Когда прошла печальная процессия побежденных, толпа вновь принялась аплодировать.