Читаем без скачивания Принцесса викингов - Вилар Симона

Эмма опустила густые ресницы. Насмешка в глазах Бернарда исчезла. Он был из числа немногих воинов-северян, принявших христианство, и прежде его звали Болли. Вот уже полгода он состоял телохранителем и стражником при Эмме, и все это время у них были превосходные отношения. Возможно, потому, что Болли-Бернард был обвенчан с подругой детства Эммы, Сезинандой, он добыл ее для себя во время памятного похода на аббатство Святого Гилария-в-лесу, в котором выросли обе девушки. То, что он взял в жены захваченную христианку, был с ней добр и даже принял крещение, расположило к нему Эмму. Она была покладистой пленницей, а он не слишком суровым тюремщиком. Все это, однако, не мешало ему оставаться бдительным, подмечая самые ничтожные мелочи. Порой Эмме казалось, что этот викинг знает о ней гораздо больше, чем ей бы хотелось. Так и сейчас – она вспыхнула до корней волос, когда Бернард пояснил:

– Мужчины всегда так поступают после большого похода. К тому же Снэфрид ненасытна и по доброй воле не отпустит Ролло. Кто знает, быть может, боги наконец смилостивятся и подарят им сына… Хотя конунгу стоило бы прислушаться к словам епископа и принять веру Христову. Может, новый Бог окажется милостивее старых и у Ролло появится наследник. Взять меня – едва я крестился, как Сезинанда подарила мне вон какого малыша. Ревет так, что, кажется, черепица с крыши посыплется… Так как прикажешь распорядиться подарком Ролло?

Эмма, почти не слушавшая Бернарда, вздрогнула, услышав вопрос.

– Да как угодно. Я не хочу его больше видеть.

Повернувшись, она стала торопливо подниматься по деревянной лестнице к себе в покои.

Страж пожал плечами. Подняв мертвую голову за волосы, он направился к выходу, окликнув по пути хлопотавшую во дворе статную светловолосую женщину в плотной шерстяной накидке.

– Эй, Сезинанда! Отнеси-ка это Ульву, пусть позабавится. Да не пугайся! Голова подкопчена и пропитана можжевеловым настоем. Запаха нет, вреда она не причинит, а Ульв пусть привыкает. Клянусь асами[18], мужчина не должен бояться трупов своих врагов!

Вбежав к себе, Эмма плотно захлопнула за собой дверь. С минуту она стояла, прижав ладони к щекам, затем подняла глаза. Перед ней, на деревянном резном треножнике, тускло мерцало большое зеркало из отполированного олова в позолоченной раме. Подобные зеркала были только у самых знатных особ. Когда-то Эмме приходилось довольствоваться созерцанием своего отражения в стоячей воде заводи или в кадке. Но за время плена она привыкла к роскоши. Привыкла к тому, чтобы в покоях всегда было тепло, привыкла к мягкой постели, изысканной пище три раза на дню, к шелковистым тканям. Она была пленницей, но ее холили и берегли как редчайшую драгоценность. И плен этот не был бы ей в тягость, если бы не одно условие: рано или поздно она должна была стать женой слабогрудого, чахлого юноши, к которому она не испытывала никаких чувств, кроме жалости и участия. Атли, брат Ролло, был бесконечно добр и внимателен к ней, и она платила ему той же монетой, но, когда в его глазах возникал голодный блеск и он касался ее, все существо Эммы содрогалось от омерзения. Атли, замечая это, становился печален, и она была благодарна ему за то, что он не настойчив и бесконечно терпелив.

Однако когда-нибудь его терпению придет конец, вернее – терпению его брата Ролло, который настаивал на ее браке с Атли. Одно воспоминание о Ролло вызывало в ней целую бурю чувств – от жгучей ненависти до волнующей дрожи и непонятного, будоражащего кровь тепла.

Эмма тряхнула головой, заставляя себя не думать о нем. Этот варвар прислал ей голову Гвардмунда, а сам умчался к той прекрасной и страшной женщине, которая владеет его душой. Что ж – он свободен и силен, за ним выбор.

Она подошла к зеркалу – оттуда на нее смотрела юная девушка, очаровательные черты которой не могла исказить даже полированная поверхность металла.

Эмма любила разглядывать себя в зеркале. Сознание собственной красоты служило ей опорой, ободряло ее. Вскинув голову, она повернулась, окидывая себя оценивающим взглядом. Эмма не была высокой, но казалась такой благодаря горделивой осанке, умению держаться с величавой грацией. Это было врожденным. Ее стан был еще по-детски хрупким, но грудь у нее полная и высокая, а шея стройная, как стебель лилии. На покатые плечи тяжелыми волнами падали медно-рыжие блестящие волосы, казавшиеся особенно яркими на фоне сливочно-белой кожи лица. А как хороши эти пунцовые губы, темные дуги бровей и огромные глаза – карие, глубокие и словно с золотистыми искрами в глубине!

Девушка улыбнулась, на ее щеках появились ямочки. Из ее груди вырвался вздох, когда она коснулась пальцем белесой полоски шрама на скуле. Когда-то Ролло рассек ей лицо кулаком в боевой рукавице, и ей ни на миг не следует забывать о том, при каких обстоятельствах состоялось их знакомство, и уж тем более не следует тосковать о нем.

«Прекрати! – приказала себе Эмма. – Тебе нет дела до этого язычника».

Тайная, неподвластная Эмме сила давно уже владела ею, заглушая доводы разума, заставляя мучительно тянуться к тому, кто стал ее поработителем, хозяином, и кто столь властно теперь намеревался распорядиться ее судьбой.

Эмма машинально оправила шнуровку своего серого, почти монашеского одеяния. В зеркале она увидела сверкающее великолепие разложенного на сундуке у стены наряда – того, что она собиралась надеть, когда стало известно о прибытии Ролло. Она отвернулась от треножника с рамой и шагнула к стене. Тяжелый византийский шелк, почти черный, с переливами от огненно-пурпурного до густо-малинового, расшитый золотыми цветами по подолу и краям рукавов. Ей хотелось поразить Ролло, вновь увидеть в его глазах восторженное изумление, с каким он порой смотрел на нее. Эмма еще ни разу не надевала этого наряда – подарка герцога Роберта к Рождеству. Вернее, не герцога, а его супруги – Беатрисы Вермандуа. Она мечтала нарядиться в это платье и выйти навстречу Ролло – как принцесса франков, а не как пленница, вынужденная носить лишь то, что дадут… «Белая Ведьма увезла его в свою башню. Она слишком хороша, чтобы Ролло скоро пожелал освободиться от ее объятий».

– Ну и пусть! – воскликнула Эмма. – Мне совершенно безразлично!

Она скомкала чудесное платье, затолкала его в сундук, хлопнула тяжелой крышкой и сама уселась сверху.

«Ролло – варвар, язычник, приспешник сатаны. А она – ведьма, к тому же его жена. Мне ли беспокоиться из-за них?»

Все еще взволнованно дыша, она сняла со стены лиру и принялась перебирать струны. Музыка была частью ее души, она всегда успокаивала ее. Небеса даровали Эмме голос, который завораживал людей. Еще в детстве ее прозвали Птичкой, и Ролло произносил это слово с каким-то лишь одному ему свойственным выражением.

Эмма вновь тряхнула головой. Звук струн, чистый и мелодичный, слился с ее чарующим бархатистым голосом. Но едва зазвучали слова простой любовной песенки, Эмма резко ударила по струнам и умолкла. Нет, она не станет петь эту песню, ведь то, о чем в ней говорится, слишком созвучно ее чувствам…

Ей хотелось заплакать, но слез не было. Давным-давно, ожесточившись в невзгодах, Эмма разучилась плакать. Позднее она заново научилась смеяться – но не плакать… Вместо этого она пела, и музыка приносила облегчение. Однако не всегда. Вот и теперь ее душило тяжелое холодное раздражение, комом подступая к горлу. Надо было отвлечься, занять себя чем-то важным. О, она вовсе не тосковала в Руане. Ей даже нравилось здесь. Сейчас она отправится на пристань или в церковь, пойдет взглянуть, как идет строительство новой часовни у собора, или будет возиться с маленьким сыном Сезинанды, а в библиотеке епископа Франкона все еще хранится множество неразобранных свитков, таящих немало интересного…

Но она не сделала ни шагу. Уткнувшись подбородком в изгиб рогов лиры, Эмма погрузилась в воспоминания.

С тех пор прошло уже больше года. Она открыла клетку, в которой ее дядя, герцог Нейстрийский, вез пленного Ролло. Она освободила варвара. Эмма не могла не сделать этого – их судьбы переплелись самым странным и причудливым образом, и, ненавидя Ролло, она тем не менее страдала, зная, что его ждут пытки и страшная казнь. Но едва Эмма помогла ему освободиться, как в ту же секунду сама оказалась его пленницей.