Читаем без скачивания Отчет Брэдбери - Стивен Полански

Грузовичка Анны на подъездной дорожке я не увидел — моя собственная машина, которой я пользовался довольно редко, стояла в гараже, — как не увидел ни грузовиков, ни других незнакомых машин на улице возле дома. Дом был тихим, будто нежилым. Окна, выходящие на улицу, закрыты, шторы опущены. Входная дверь заперта. У меня не было ключа. В гараже лежал тщательно спрятанный запасной ключ, но я очень устал и запыхался, пройдя совсем немного, и не в силах был идти туда. Вместо звонка имелся лишь медный дверной молоточек в форме лейки, купленный Сарой. Я поднял его и ударил несколько раз. За моим затруднительным положением с интересом и, как я разрешил себе думать, с инстинктивным сочувствием наблюдали Софи и Мэри.

Из дома не донеслось ни звука. Не шевельнулось ни одно живое существо. (В последнее время, когда смерть близка, а дом далек, я склонен к приступам ностальгии.) Я сел на первую ступеньку. Улыбнулся детям в соседнем дворе, чтобы показать, что я вовсе не страшный, хоть и похож на труп. Возможно, я надеялся, что они подойдут и поболтают со мной. Они отвернулись. Близняшка, которая держала звезду, бросила ее на лужайку, словно подала сигнал к бегству. Все трое мгновенно умчались за дом.

Через несколько секунд после того, как они скрылись, штора на одном из окон чуть приподнялась, затем опустилась. Мне не терпелось войти внутрь, чтобы скрыться от изнуряющей жары, чтобы вернуть себе дом. Шпингалет сдвинулся в сторону, и дверь открылась.

Я медленно поднялся на ноги.

— Рэй. — За дверью стояла Анна. — Входи. Входи.

— Спасибо, — ответил я.

Она приоткрыла дверь, чтобы я смог войти, и сразу же закрыла. Мы стояли в крошечной прихожей, слишком близко, чтобы рассмотреть друг друга.

— Привет, Рэй, — сказала она.

— Привет, Анна. Рад тебя видеть.

— И я, — сказала она. — Давай это сюда.

Я протянул ей пластиковый пакет. Она посторонилась:

— Проходи.

— Хорошо, — сказал я.

Я последовал за ней в гостиную, где было жарко, темно и душно. Окна были закрыты, и она не включила кондиционер, непонятно почему.

— Давай откроем окна, — попросил я. — Здесь душно, тебе не кажется?

— Да, — сказала она. — Очень. Садись.

Она указала на обитое материей кресло с высокой спинкой, где я обычно сидел.

— К тебе кто-нибудь заходит?

Я сел в кресло.

— Редко, — ответил я.

— Женщины?

— Никогда. Зачем?

— Я ни в коем случае не хочу привлечь к себе внимание, — ответила она.

— Даже не могу себе представить, кто это может обратить на мой дом внимание. О ком ты говоришь?

— О твоих соседях. Или о детях во дворе. Они могли видеть машину «Скорой помощи». Могли видеть, как тебя увезли, и понять, что в доме никого нет.

— Не знаю. Думаешь, они видели?

— Хорошо, — сказала она. — Кто я такая?

— Какое им дело? Это мой дом. Я здесь живу. Кому какое дело?

— Я хочу, чтобы меня никто не заметил, — сказала она. — Что ты скажешь, если кто-нибудь тебя спросит?

— О чем спросит, Анна? Это абсурд.

— Послушай, Рэй, — сказала она. — Я не умею этого делать. Понимаешь? Я никогда раньше этого не делала. Я не очень хорошо соображаю, что я делаю. Но я чувствую, что мне необходимо принять меры предосторожности. Знаю, что это необходимо.

— О чем ты говоришь?

— Если после моего отъезда тебя спросят, кто я такая, говори, что я сиделка. Меня прислали из больницы, чтобы ухаживать за тобой в первые дни выздоровления.

— Никто не спросит. Я ни с кем не разговариваю. Никто не разговаривает со мной.

— Это плохо, — сказала она.

— Я так не думаю.

— А я думаю, — сказала она. — Тебе придется найти какой-то способ сказать им это. Открыть окна?

Я смотрел на нее, пока она поднимала шторы и открывала окна. Она постарела, что не должно было удивлять меня, но, по сравнению со мной, она старела мягко, обаятельно. Она оказалась выше ростом, чем я помнил, и худее, ее лицо было более длинное, более угловатое, с более острыми чертами. Ее волосы, как и сорок пять лет назад, были темными, но теперь по цвету походили на пушечную бронзу, были разделены пробором и завивались внутрь чуть ниже ушей. Глаза блестели. Она не носила очков. На ней были синие джинсы, белая рубашка с короткими рукавами, расстегнутая на шее, и кроссовки. Ее руки и ладони выглядели сильными, словно ей приходилось выполнять тяжелую работу. Она не была хорошенькой или особо женственной — как и в двадцать два, — но была более чем привлекательна, не утратив своей энергии.

— Вот так, — сказала она.

Комнату освещало знойное солнце раннего вечера середины лета. Воздух был тяжелый. Ни ветерка. Я вспотел. Анна села напротив меня на диван. Она сидела прямо, плотно прижав ступни к полу, и рассматривала меня.

— Так как дела? Ты выглядишь так, словно побывал в аду.

— Думаю, так и есть. Я прошел через него.

— Знаю. Ты в порядке? Я должна была сразу спросить об этом.

— Думаю, да. Ты хорошо выглядишь, Анна.

Я чувствовал себя обиженным, но мне не хотелось ей этого показывать.

— Ты удивлен, — проговорила она.

— Нет. Ты хорошо выглядишь.

— Для моего возраста, имеешь в виду?

— Вовсе нет, — сказал я. — Ты выглядишь здоровой, сильной. Насколько мне видно.

— Что ж, тогда спасибо. — Анна наклонилась вперед, поставила локти на колени. — Я — стреляный воробей. — Она улыбнулась. — У тебя был шанс. — И прибавила: — У тебя что-нибудь болит? Что сделать, чтобы тебе было удобнее?

— Я в порядке, — ответил я. — Рад, что вернулся домой.

— Ты предпочел бы остаться один.

— Возможно. Лучше скажи, в чем дело. Зачем ты приехала?

— Чтобы рассказать тебе. Вот зачем я приехала. Не бойся, я здесь не просто для того, чтобы пообщаться. Я не могу так быстро. Я помню тебя, но не знаю. Не знаю, как ты отреагируешь. Я волнуюсь. Мне приходится волноваться. Мне необходимо почувствовать тебя. А твое состояние все очень усложняет, затрудняет.

— Для меня?

— Конечно, для тебя. И для меня. И для других.

— Для других?

Она не ответила. Я не знал, как вынудить ее сказать о том, что привело ее сюда. По правде говоря, меня это не слишком заботило. Я был бы гораздо счастливее, если бы она уехала, ничего мне не сказав. Я сомневался, что она расскажет что-то особенное, что могло бы меня заинтересовать, учитывая мое состояние. Я был болен и, возможно, смертельно. Меня напугало то, что со мной случилось. Мне хотелось отдохнуть, хотелось покоя. Больше ничего. На следующий день я не раз порывался попросить ее, чтобы она уехала. (Это бы не помогло. Только одно могло заставить ее уехать, разочароваться во мне, но я не знал, что именно.) Я верил — и, конечно, ошибался, — что присутствие Анны, еще более невыносимое из-за ее необъяснимого и непонятного поведения, опасно для меня. Я сказал ей:

— Мне это не нравится. Не может нравиться. Для меня это слишком резко, чтобы я мог с этим справиться. У тебя нет сердца.

— Я знаю, — ответила она. — Прости меня. Я не ожидала, что найду тебя в таком состоянии. Если бы я знала, отложила бы поездку.

— Тогда, может быть, отложим разговор? Поговорим когда-нибудь позже?

— Нет, не думаю.

Мы несколько раз вели эти бесплодные и бессмысленные беседы. Анна готовила нам еду. Она прожила у меня неделю. Каждое утро она ехала — теперь я всем сердцем одобряю эту секретность — по автомагистрали между штатами в гигантский супермаркет и покупала только то, что нам требовалось на день. Так она могла донести покупки к дому от грузовика, который продолжала оставлять на улице в паре кварталов от нас. Я сидел на нестрогой диете. Она готовила мне куриные грудки без кожи, незамысловатую пасту, вареный картофель, тосты, бульон, зеленое желе из концентрата — больничную еду. К слову сказать, у Анны она получалась вполне съедобной. Порой я засыпал днем на несколько часов, как убитый. Отчасти потому, что чувствовал постоянную сонливость, отчасти чтобы избежать неловкости из-за пребывания в доме знакомой незнакомки. Анна стирала, мыла посуду, содержала дом в чистоте и порядке, изучала газеты, смотрела телевизор, читала книги, которые привезла с собой. Когда я не спал, большую часть времени мы проводили раздельно. Я закрывался в кабинете, что, как я уже говорил, было мне несвойственно. Когда мы были вместе, ели или занимались чем-то, Анна рассказывала о своих троих детях, о внуках и о покойном муже. У нас обоих была долгая преподавательская карьера (у нее явно более успешная), и мы, хотя я к тому не стремился, иногда говорили об этом. Анна настаивала, чтобы я рассказывал ей о Саре, и я это делал, вначале довольно сдержанно. Я чувствовал себя хорошо и уютно, когда описывал Анне наш дом при жизни Сары, комнату за комнатой: как он выглядел, как в нем пахло, какие чувства он вызывал и как мало сейчас в нем и вокруг него напоминало о ней. Анна оживлялась, когда мы говорили о Саре, и было очевидно, что она тоже любила ее. Только эта привязанность, несмотря на разные ее степени, удерживала меня от того, чтобы отбросить условности, забыть о вежливости и вышвырнуть Анну из дома.